Системный Кузнец. Трилогия (СИ) - Мечников Ярослав

«Может, депрессия?» – мелькнула мысль. Но нет, во время депрессии ты не чувствуешь кипящую силу, что бурлила внутри. Мне хотелось действовать – набить кому‑нибудь морду, взять какую‑нибудь заправскую сволочь и знатно поколотить. Вот что, как казалось, принесло бы облегчение.

Посмотрел на своё тело – то всё ещё было грязным. Липкая слизь тварей, смешанная с кровью, въелась в кожу. Просто полить на себя воду не помогло.

Обмотался штанами, чтобы прикрыть срам, и пошёл в дом, ступая босыми ногами по такому же грязному полу.

Брик.

Сердце снова защемило – задышал чаще. Кажется, всё ещё не мог отбросить ярость. «Просто жить дальше. Просто делать что‑то». Может, так привязался к пацанёнку, потому что у самого никогда не было детей? В прошлой жизни так и не успел создать семью.

Зашёл внутрь. Должно же быть здесь что‑то, чем можно отмыться, у Гуннара точно – порылся в углу за бочкой с капустой, и нашёл то, что искал: твёрдый кусок щелочного мыла, сваренного из животного жира и золы, и жёсткую мочалку из лыка.

С этими сокровищами и ещё одним ведром воды вышел обратно на улицу.

Сбросив штаны, встал посреди двора и начал мыться – с остервенением тёр тело жёсткой мочалкой, сдирая не только грязь, но, казалось, и кожу. Вода была ледяной, а мыло едким, но ничего не чувствовал – тёр, пока кожа не начала гореть. Вылил на себя ведро, смывая грязь, пот, кровь. Даже вымыл волосы, запуская пальцы в сальные космы и выдирая из них комья грязи.

Не просто акт гигиены, а попытка смыть весь ужас, отмыться от смерти и бессилия – вернуть себе хотя бы видимость человеческого облика. Когда закончил, кожа горела, но я чувствовал себя чище не только снаружи, но и внутри.

Вернулся домой и стоял посреди комнаты обновлённый. Тело было чистым, наверное, впервые за всё время пребывания здесь. Достал свежую одежду, что сшила Гретта, и переоделся.

Сел на стул и просто сидел. Нужно собираться, закрыть все вопросы, но делать ничего не хотелось. Теперь, когда точно знал, что ухожу, почему‑то стало невыносимо тоскливо покидать это место – грубый, но уютный дом.

Всегда трудно уезжать, менять что‑то кардинально. Какая‑то необъяснимая печаль накрывает в такие моменты – так было, когда уезжал из родного городка в Подмосковье в столицу. Оставлял друзей детства, привычные улицы.

Задумался. Вернусь ли сюда когда‑нибудь? И какой вообще будет моя жизнь в Чёрном Замке? Что меня ждёт? Прошло так мало времени, а кажется, что целая вечность. Столько событий…

Встал, не в силах больше сидеть на месте и отправился туда, куда не решался идти с самого утра.

Я ведь даже не знал, где точно живёт Брик. Знал только, что где‑то за дубильней Грома, там, у частокола, где мальчишка любил гулять, разглядывая всякую живность. По пути спросил у нескольких людей, не знают ли они мальчика по имени Брик.

– А, это тот, что по всей деревне бегал и голосил? – спросила уставшая женщина, вытаскивая из дома узел с поклажей.

– Да. Он.

– Сирота‑то? – вмешалась с завалинки старуха, глядя, как соседка собирается в путь.

– Ага… он самый…

– Так ведь уснул он и не проснулся, – почти безразлично сказала женщина, будто говорила о погоде, и поправила взлохмаченные седые волосы. – Бедный мальчишка.

Её явно волновали другие вопросы – уж точно не судьба какого‑то сироты. Слова сказаны сухо и обыденно.

– Так где он жил? – спросил безэмоционально.

Женщина махнула рукой в сторону кривых проулков. Через три улочки, а дальше – вверх от частокола. Вспомнил, что проходил там, когда уничтожал застывших жуков, и даже не подумал бы, что в одной из этих ветхих лачуг спит Брик.

Когда поднялся по ухабистой, похожей на дно оврага улочке, увидел Ульфа – тот сидел на пеньке возле одной из самых жалких хижин с прохудившейся крышей. Детина просто смотрел в одну точку.

Молча подошёл и остановился рядом. Парень не смотрел на меня, только куда‑то перед собой, то ли о чём‑то думая, то ли, наоборот, не думая ни о чём. Ульф сложил огромные руки на коленях и ритмично покачивался из стороны в сторону.

– Здравствуй, Ульф, – сказал негромко.

– Привет, Кай, – низко прогудел парень, не повернув головы.

– Брик… здесь? – кивнул на покосившуюся дверь лачуги.

– Брик хочет спать. Он спит. Устал, – сказал молотобоец безжизненным голосом, уперевшись взглядом в заснеженную кочку на дороге.

В сердце больно защемило – лишь бы паренек не сошёл с ума от горя.

– Ульф, – начал я, подходя ещё ближе. – Брик… он уже не проснётся. Ты же… ты же знаешь?

Детина начал раскачиваться ещё сильнее – казалось, ещё чуть‑чуть, и свалится с пенька.

– Брик устал. Он хочет спать, – в голосе прозвучала жалобная интонация.

Я помолчал, опустив голову.

– Ульф, послушай. Все в деревне уснули, но некоторые… не смогли проснуться. И наш Брик… – к горлу подступил горячий ком, сдержал его. – Он просто… решил спать дальше. Он теперь с духами, Ульф, и со своим папкой – у них теперь всё хорошо. Нам не нужно о нём беспокоиться – у него всё хорошо.

Пытался пробиться к нему, подобрать правильные слова, но сам не верил им – те звучали фальшиво и жалко.

Но детина, отчего‑то, вдруг резко остановился и замер, а затем медленно поднял на меня детский и пустой взгляд.

– Они… они с папкой… сейчас собирают дождевых червей? – спросил Ульф с такой детской надеждой, что перехватило дыхание.

Я кивнул. Хоть и тяжело было так безбожно врать, но если парень верил… если ложь давала тому утешение…

– Конечно, – сказал, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Не только червей. И… и мокриц, и гусениц. У них там, – махнул рукой в сторону неба, – теперь всегда тепло, горит очаг, и Брик готовит самую вкусную еду – ту, которую он любил здесь…

Ульф долго, не мигая, смотрел на меня, словно проверяя, не вру ли я и точно ли уверен в том, что у мальчика теперь всё хорошо.

– Если так… – промолвил Ульф своим низким басом. – … хорошо, что он спит. Здесь плохо. Здесь… злые.

Молотобоец сказал это так просто, будто делясь самой сокровенной и глубокой мыслью, которую никто, кроме меня, не должен знать.

– Ульф, – возвратился к жестокой реальности. – Сегодня уходит караван в город. В деревне оставаться опасно – никто о ней больше не позаботится…

Вдруг вспомнил об охотниках. Что будут делать они? Вернутся на руины, чтобы защищать или отправятся в горы, пытаясь уничтожить логова? Даже если они останутся, жуков может быть столько, что и они не справятся. А как здесь будут выживать остальные? Караваны ходить не будут. Хозяйство вести почти невозможно. Хватит ли еды на зиму?

Вопросов было слишком много, и я просто не хотел оставлять здесь Ульфа одного – боялся за огромного детину. Но брать с собой в Чёрный Замок? Будет ли это лучшей долей для парня?

«Только если…» – мысль оборвалась. Я ведь обещал Брику, что о нём позабочусь, что с ним всё будет хорошо и не сдержал обещания…

Разрывало от противоречий, от всех этих проклятых обстоятельств – заставил себя дышать. Хех… стоило только встретить Ульфа, и напускная апатия куда‑то разом улетучилась.

– Ульф, – сказал, глядя в глаза. – Скажи, ты хотел бы отправиться со мной? В Чёрный Замок, чтобы… чтобы ковать вместе?

Спросил, выжидающе глядя на здоровяка – тот всё ещё смотрел на меня, и в глазах теплилась тихая радость от мысли, что у Брика теперь всё хорошо.

– Ковать?.. – переспросил детина. – Делать формочки для пирожков?

– Не только, Ульф. Там… там будет непросто. Там всё другое, – нервно теребил пальцами ладонь, всё ещё сомневаясь, правильно ли делаю, что тяну паренька за собой.

– Уехать… из деревни? – медленно произнёс Ульф так, будто только что осознал, что я уезжаю. – У нас… больше не будет кузни? – ещё тише уточнил молотобоец.

– Да, Ульф. У нас не будет кузни здесь, но будет кузня там. И место, где жить. И что есть. А здесь… здесь неизвестно, что ждёт. Здесь совсем небезопасно, понимаешь?

Глаза детины бегали, будто тот пытался соединить разрозненные слова во что‑то целое, а затем опустил взгляд, снова уставившись в кочку на земле.