Бремя власти II (СИ) - Ладыгин Иван

Парадный холл встретил меня ослепительным ударом по глазам. Золото лепнины, хрустальные подвески люстр. Они, размером с человеческую голову, отражали тысячи огоньков свечей. И все это кричало о богатстве, наглом и бесполезном. Воздух был густ от воска, дорогих духов… Что-то тяжелое, амбра и жасмин.

А еще была тоска… Гнетущая, как предчувствие похорон. Опера, чтоб ее… Жизнь за царя! Какая ирония. Пьеса о слепой преданности, когда каждый второй в этом проклятом дворце только и мечтает всадить нож мне в спину. Мне бы сейчас быть на Причале №7, слушать, как Орловская кроет матом нерасторопных подрядчиков, или допрашивать Песца о первых шагах легализации его криминального болота. А не готовиться слушать завывания какого-то тенора о любви к тирану.

— Культурный уровень, старик, — Николай влез в голову, его голос завенел ехидством, как вилка по хрусталю. — Неотъемлемая часть образа просвещенного монарха. Обязательная программа для высокородных ублюдков, коими мы и являемся. Император обязан мелькать в ложе, как дорогая безделушка в витрине антиквара. Расслабься, потерпи. Может, Анна сегодня в чем-нибудь… волнующем появится. Все-таки опера — повод!

— Заткнись, сопляк, — мысленно рявкнул я, отгоняя его шепот, как назойливую муху. — Начитался Маккиавелли? Теперь стал рассуждать над природой Государя? Настоящий культурный уровень — это когда твою разваленную империю не растаскивают по кускам алчные шакалы, пока ты слушаешь арии…

В этот миг я поднял взгляд, и воздух словно выбило из легких. Не то чтобы я часто терял дар речи, но…

Они спускались по главной лестнице, как по сцене. Ольга Павловна шагала первой. Несокрушимая, как айсберг, в траурном бархате чернее ночи. Ее платье не струилось… Оно властвовало, поглощая свет. Лицо ее казалось маской ледяного спокойствия. Она лишь скользнула по мне взглядом, оценивающе, как бухгалтер по сомнительному активу. Ну прямо ворона, охраняющая свое гнездо!

Но рядом с ней…

Рядом с ней спускалась Анна.

Она была… сиянием. Не просто красивой, а ЯВЛЕНИЕМ. Платье, раскрашенное глубиной ночного неба, из тяжелого, мерцающего шелка, было усыпано вышитыми серебряными звездами. Каждая служила крошечным маячком. Оно облегало ее фигуру с вызывающей, почти скульптурной точностью, подчеркивая каждый изгиб красивого женского тела. Казалось, это не ткань, а вторая кожа, отлитая из тьмы и звездной пыли.

Ее волосы, тот самый огненный водопад, были уложены в невероятно сложную конструкцию: часть локонов ниспадала на шею, остальные были собраны высоко, переплетены жемчужными нитями и шпильками с крошечными сапфирами, которые перекликались с холодной синевой ее глаз.

Лицо представлялось фарфоровым совершенством с легчайшим румянцем на скулах. А глаза… Холодные голубые озера. Да… Я почти утонул в них… Если бы сегодня в их глубине не играли искры… Не теплые, а как отточенные стальные иглы. Искусные. Опасные. Выверенные до микрона. Как и ее походка — плавная, неспешная, королевская.

И главное. На безымянном пальце ее левой руки. Сверкало мое кольцо. Лоза из темного серебра, вплетенная в золото с рубеллитами — каплями застывшей крови и солнца. Оно горело на ее бледной коже, как маяк, как печать, как немой укор или вызов. Она его надела. Сознательно. Зачем? Напоминание о Крыме? О Глебе? О том поцелуе, что обжег нас двоих? Или это был просто безупречно подобранный акцент к образу «счастливой невесты»?

— ВОТ ВИДИШЬ! — Николай в голове просто взорвался от восторга, его мысленный визг чуть не оглушил меня. — Наделa! Я же говорил! Абсолютная красавица! И кольцо… черт возьми, Соломон, оно на ней смотрится… правильно. Как часть ее души. Хоть ты и вложил в него обыкновенное мастерство, а не любовный сонет.

Она уловила мой взгляд. Уголки ее идеально накрашенных губ дрогнули, сложившись в улыбку. Ослепительную. Фальшивую до тошноты. Улыбку с обложки посредственного журнала. Мастер-класс актерского мастерства. Как она умудряется так безупречно лгать всем телом, каждой клеткой? Даже у меня так не получалось!

Я вдохнул, ощущая, как маска Николая-дурачка наползает на мое истинное лицо. Теплая, глупая улыбка растянула мои губы, глаза округлились в наигранном восхищении. Я шагнул к подножию лестницы, галантно, с чуть преувеличенным изяществом, склонился в поклоне. Моя рука нашла ее протянутую руку, холодную, гладкую, как мрамор. Губы коснулись кожи чуть выше пылающего рубеллитами кольца. Запах ее духов ударил в нос — горьковатый ирис и холодный альпийский цветок. Дорого. Сложно. Умопомрачительно.

— Вы… вы ослепительны, Анна Александровна, — прошептал я с придыханием, поднимая глаза и удерживая ее руку в своей, изображая легкий трепет. — Сияние настоящих звезд меркнет перед вами сегодня. Небо, должно быть, ревнует, что вы украли его лучшие самоцветы для своего наряда.

Ее пальцы слегка сжали мои. Без нежности. Скорее… как проверка на прочность. Ее улыбка не дрогнула, но в синих озерах глаз мелькнула злобная искорка.

— Вы слишком щедры на комплименты, Николай! — ее голос зазвучал, как перезвон серебряных колокольчиков, мелодично и бездушно. — Это всего лишь… предвкушение чудесного вечера. Искусство, музыка… высшее общество. — Она бросила быстрый, почти незаметный взгляд на свою мать, стоящую чуть поодаль. — И конечно, возможность провести время с вами. Это придает всему особый… блеск.

Ее пальцы снова сжали мои, но в этот раз чуть сильнее. Я кивнул Регентше, сделал ей парочку дежурных комплиментов и заместо лакея открыл парадную дверь, демонстрируя перед дамами свою уязвимость. Мы вышли во двор. Там нас уже ждал транспорт.

Императорский паромобиль был не столько транспортным средством, сколько бронированной гостиной на колесах. Мягчайшая кожа кресел цвета сливок, полированное красное дерево панелей, мерцающие хрустальные флакончики с духами в бархатных нишах — все кричало о роскоши, призванной отвлечь от того, что за бронированными стеклами мелькал настоящий, грязный Петербург. Я сел с краю и оказался втиснут в угол роскошного дивана, рядом с Анной. Ее платье шелестело звездами при малейшем движении, а холодок от ее кожи ощущался даже через рукав моего фрака. Напротив, в глубоких креслах, восседали Ольга Павловна и Рыльский. Капитан выглядел так, будто сидел не на мягкой коже, а на раскаленных углях.

Машина тронулась с места с едва слышным, глубоким урчанием своего парового сердца. За окном поплыли огни ночного города, искаженные каплями начинающегося дождя. Нас сопровождала мрачная кавалькада: несколько паромобилей охраны с тревожными синими мигалками. Цирковая процессия, чтоб ее… А я был главным клоуном в самой дорогой клетке.

— Надеюсь, постановка вас впечатлит, Николай — начала Ольга Павловна, ее голос был гладким, как полированный агат. Пальцы с длинными, острыми ногтями перебирали нитки жемчужного ожерелья. — Труппа молодая, но режиссер-постановщик… человек с амбициями. Говорят, он ввел несколько смелых трактовок. Особенно в сцене гибели главного героя. — Ее синие глаза, холодные и оценивающие, скользнули по мне. Взгляд гребанного бухгалтера, проверяющего счета!

Я тут же проявил маску восторженного простака, широко улыбнувшись. — О, матушка, я просто уверен! — воскликнул я с чуть наигранным энтузиазмом. — Особенно если там будут красивые певицы! Анна, вы ведь не будете ревновать? — я игриво подмигнул девушке.

Анна повернулась ко мне, ее лицо озарилось ослепительной, словно сошедшей с рекламного плаката, улыбкой. Она положила руку мне на рукав — это было легкое, но ощутимое прикосновение. — Ни капли, мой дорогой Николай! — ее серебряный голосок зазвенел искренним, как казалось, весельем. — Пусть весь мир видит, какой у меня избранник — настоящий ценитель прекрасного! Я лишь буду гордиться вами. — Ее глаза сияли любовью и доверием, но где-то в самой глубине, за этим искусным блеском, я уловил холодную сталь и едва заметную тень напряжения. Она играла безупречно. Ее пальцы слегка сжали ткань моего рукава. Отнюдь не ласково. Скорее, как скрытое предупреждение или напоминание о кольце на ее пальце.