Ашер 8 (СИ) - Шиленко Сергей

«Смотри, — голос Кроули звучал прямо у меня в голове, холодный и логичный. — Вот мир, избавленный от страданий. Разве не этого ты хотел? Разве не об этом мечтает каждый из вас в глубине своей слабой, мечущейся души? Мир без потерь. Мир без боли».

Картинка сменилась. Я увидел себя. На троне, похожем на трон Кроули, но из белого, сияющего материала. Рядом — Рита и Шелли. Прекрасные, вечные, с такими же безмятежными, пустыми улыбками. Они любят меня. Идеальной, запрограммированной любовью. Грэг стоит у подножия трона, мой верный наследник, и в его глазах больше нет теней. В них вообще ничего нет.

«Я могу дать тебе это, — шептал искуситель. — Силу, чтобы защитить всех, кого ты любишь. Навечно. Больше никто не пострадает. Никто не умрет. Разве это не высшая цель? Разве не ради этого ты сражаешься? Я предлагаю тебе не просто победу. Я предлагаю тебе конец самой войне».

Это было соблазнительно. Чертовски соблазнительно. Какая-то уставшая, измученная часть меня хотела согласиться. Просто сдаться. Прекратить эту бесконечную, безнадежную борьбу. Но что-то другое, глубинное, яростно протестовало.

«Это не мир, — мой собственный голос прозвучал в пустоте, хриплый и чужой. — Это клетка. Красивая, удобная, но клетка».

Я закрыл глаза, отсекая его видения, и заставил себя вспомнить. Не идеальные образы. А настоящее. Я вспомнил, как Грэг, весь в синяках после первой тренировки, упрямо поднимался и снова брал в руки меч. Боль. Но в ней была воля. Я вспомнил, как Рита плакала у меня на плече после того, как мы потеряли первых людей в Зареченске. Горе. Но в нем была любовь. Я вспомнил дурацкие шутки Сета, от которых хотелось одновременно смеяться и дать ему в ухо. Раздражение. Но в нем была дружба.

«Твой мир — это смерть, Кроули, — сказал я, открывая глаза. Фиолетовый туман вокруг меня дрогнул. — Ты хочешь отнять у нас не боль. Ты хочешь отнять у нас право быть живыми. Право ошибаться, падать, страдать и снова подниматься. Право любить не идеальной, а настоящей, эгоистичной, яростной, несовершенной любовью. Ты предлагаешь нам порядок. А я выбираю хаос. Наш хаос. Потому что только в нем есть жизнь».

«Глупец, — прошипел голос, и в нем впервые прозвучало раздражение. — Ты цепляешься за свою боль, как утопающий за камень. Ты не видишь красоты в совершенстве».

«А ты не видишь жизни в несовершенстве, — ответил я. — Мы квиты».

Фиолетовый туман с ревом схлопнулся, и я снова оказался в тронном зале. Бой продолжался, но это был не мой бой. Мои друзья сражались не с Кроули. Они сражались с его тенями, которые лезли из стен, из-под пола, пытаясь добраться до меня, пока я стоял неподвижно, как статуя. А сам жрец смотрел на меня, и в его фиолетовых глазах была холодная ярость. Он проиграл первый раунд.

Я понял, что не смогу победить его силой. Ни физической, ни ментальной. Его логика была безупречной в своей бесчеловечности, его защита — абсолютной. Он был крепостью, построенной из холода и порядка. Пытаться пробить ее стены было бессмысленно. Но у каждой крепости есть внутренний двор. И я решил не штурмовать ворота, а просто открыть их. Свои собственные.

Я опустил кинжалы. Они с глухим стуком упали на каменный пол. Я перестал сопротивляться. Я перестал защищаться. Я просто открылся. Полностью. И шагнул ему навстречу.

«Ты хочешь знать, за что я сражаюсь? — спросил я тихо, глядя прямо в его нечеловеческие глаза. — Хорошо. Я покажу тебе».

Я не стал выстраивать образы или аргументы. Я просто позволил ему войти. Я обрушил на него не удар, а поток. Поток всего, чем я был.

Он увидел мир моими глазами. Он почувствовал, как обжигает кожу ледяной ветер на стене Зареченска. Он ощутил вкус дешевого эля в портовой таверне и тепло свежего хлеба, который пекла Шелли. Он почувствовал боль от раны, оставленной теневым зверем, и глухую, ноющую боль в сердце при виде измученного лица Грэга.

Но это было только начало.

Я дал ему почувствовать тепло руки Риты в моей. Не платоническую идею любви, а простое, физическое ощущение ее кожи, ее силы, ее уверенности, перетекающей в меня. Я дал ему ощутить укол отцовской гордости, когда Грэг впервые назвал меня «папой». Я впустил его в нашу первую ночь с Шелли, в этот огненный, первобытный вихрь страсти и нежности, который сделал нас одним целым. Я заставил его пережить нашу общую ярость, когда мы ковали первые клинки, и наше общее, тихое отчаяние у костра после проигранного боя.

Это был не свет. Это была жизнь. Во всей ее грязной, хаотичной, нелогичной, болезненной и ослепительно прекрасной полноте. Для него, для существа, чей мир состоял из стерильных формул и холодного порядка, этот поток стал ядом.

Я увидел это в его глазах. Фиолетовое пламя впервые дрогнуло. В его глубине промелькнуло что-то новое. Непонимание. Смятение. И… страх? Он отшатнулся от меня, как от огня. Его идеальный мир, его стройная система дала трещину под напором этого иррационального, живого тепла.

«Что… это? — прошептал он, и в его голосе впервые прозвучали человеческие нотки. — Этот… хаос… он… неправильный…»

В его глазах промелькнуло сомнение. И этого мне хватило.

Я не стал бить физически. Я собрал все это — тепло руки Риты, улыбку Грэга, верность Сета, вкус хлеба, боль и радость — в один-единственный, сконцентрированный луч. Не света. Жизни. И ударил им прямо в эту трещину в его сознании.

Кроули не закричал. Он просто замер. Фиолетовый свет в его глазах погас, и на мгновение я увидел в них обычные, человеческие, испуганные глаза лорда Кроули. Глаза человека, который заглянул в бездну и понял, что променял свою душу на идеальную пустоту. А потом он начал рассыпаться. Не в прах. А в фиолетовую пыль, которая тихо оседала на пол. Посох в его руке рассыпался вместе с ним.

Как только он исчез, тени, сражавшиеся с моими друзьями, взвыли и растаяли. Тьма, застилавшая окна, истончилась, и в зал ворвался первый, робкий луч рассвета. Он упал на кучку фиолетовой пыли на полу.

Я стоял, тяжело дыша, чувствуя себя опустошенным, выжатым до последней капли. Рита подбежала ко мне, поддерживая.

«Все кончено, Макс».

Я посмотрел на кучку пыли, потом на рассветный луч.

«Нет, — прошептал я. — Все только начинается».

Глава 17

Мы ждали. Это было самое паршивое в любой войне — ожидание. Оно выматывало похлеще любого марш-броска, выедало душу ржавчиной, оставляя после себя только усталость и дурные мысли. Каждый день мы с Байроном и Сетом торчали на смотровой площадке главной башни, вглядываясь в горизонт, пока глаза не начинали слезиться. И каждый день горизонт был пуст. Грэг, которого Шелли буквально отпаивала теплыми бульонами и своей жизненной силой, почти не выходил из комнаты. Он сделал свою работу, и теперь его война перешла в другую фазу — в борьбу с тенями, что поселились в его собственной голове. А мы ждали. Ждали вестей от Кларка и Иди. Ждали приговора — умрет наш хрупкий Альянс, не успев родиться, или у нас все-таки появится шанс.

И вот когда я уже готов был сплюнуть и пойти чистить оружие просто чтобы занять руки, Сет, прильнувший к огромной подзорной трубе, замер.

«Они здесь».

Мое сердце пропустило удар и зашлось в бешеном галопе. Я подскочил к нему, отпихнул и припал к окуляру.

На горизонте, пробиваясь сквозь утреннюю дымку, плыл знакомый, уродливый силуэт «Рассветного Странника». Но он был не один. За ним, как стая чумазых, но злобных утят за своей мамашей, следовала целая флотилия. Десяток, а то и полтора, самых немыслимых летающих посудин, которые я когда-либо видел. Это были переделанные рудовозы, грузовые платформы и даже, кажется, одна шахтерская буровая установка, к которой присобачили рули и паруса из шкур вирмов. Все это дымило, скрипело и выглядело так, будто развалится от сильного чиха, но оно летело. Упрямо и неотвратимо, как саранча.

Когда они приблизились, стало видно людей на палубах. И это были не изможденные беженцы, которых мы вывозили из Дальнегорска. Это была армия. Закаленные в подземных боях шахтеры и бывшие гвардейцы стояли плечом к плечу. На них была простая, но функциональная броня, выкованная в импровизированных кузницах. В руках — оружие из нашего солнечного металла. А над флагманом, которым теперь был не наш «Странник», а самый большой рудовоз, развевался их новый флаг — серебряный молот, вписанный в шестерню, на черном, как уголь, фоне.