Бремя власти II (СИ) - Ладыгин Иван

Но он оказался быстрее.

— Что вы намерены делать, Ваше Высочество⁈ — его голос вдруг стал ледяным. — Нельзя допустить, чтобы его убили раньше свадьбы! Нельзя, чтобы Империя осталась с регентом-вдовой и опозоренной наследницей! Кому нужен такой монарх? Это картонный шут! Уверен, сейчас многие думают об этом…

Слова капитана били точно в цель, обнажая ее глубочайший страх: крах всех планов, смуту, потерю власти. Она открыла рот, чтобы закричать, приказать арестовать…

Но Рыльский уже действовал. Он схватил со стола тяжелый хрустальный графин с густой вишневой наливкой — подарок какого-то курляндского герцога. Не глядя, не думая, откупорил его зубами и сделал три долгих, гулких глотка прямо из горлышка. Вишневые капли, как запекшаяся кровь, закапали на его мундир и на стол. Он поставил графин с таким грохотом, что задребезжали книжные полки. Он напомнил ей Александра… Такую же животную силу…

— Я этого не допущу! — прогремел Лев Павлович, смахивая тыльной стороной перчатки капли с грозных усов. — Я не позволю!

— И что вы предлагаете⁈ — Ольга вскочила, опираясь руками о стол. Голос сорвался на непривычно высокую, почти истеричную ноту. — Вы и так уже допустили слишком многое! Все Соболевы мертвы, кроме него… К тому же его пьянство… Это все ваша охрана! — регентша тыкала пальцем в сторону двери, где должен был стоять гвардеец, но там никого не было — все испугались напора Рыльского.

Капитан не растерялся. Его ярость сменилась лихорадочной решимостью. Он резко сунул руку за борт мундира и выдернул оттуда пожелтевшую, потрепанную газету. С явным трудом развернул ее прямо поверх свежего «скандала» с Анной и Николаем. Пыль времени поднялась облачком. На первой полосе старой газеты гарцевал молодой, сияющий князь Белоусов. В охотничьем костюме, он уверенно попирал одной ногой тушу огромного, мертвого медведя. Заголовок кричал жирным шрифтом: «ЗОЛОТАЯ ПУЛЯ НЕ ПРОМАХНУЛАСЬ! КНЯЗЬ БЕЛОУСОВ ДОБЫЛ ЦАРЯ ТАЙГИ!»

— Охота — проскрежетал Рыльский, тыча толстым пальцем в фото покойного мужа Ольги. Его голос был хриплым от наливки и эмоций. — Нужна показательная охота! В Царском Лесу. Завтра же! Николай убьет самого крупного зверя в заповеднике. Собственноручно. И посвятит эту победу вашей дочери! И покажет всем питерским шавкам, — он кивнул на свежую газету, — что он… не тряпка. Что он — приручен Анной. Что этот скандал — просто ссора влюбленных. — Капитан выдохнул, ожидая решения своей госпожи.

Но Ольга лишь фыркнула. Этот звук был полон такого ледяного презрения, что мог бы заморозить вулкан.

— Он бездарь! — выдохнула она, глядя на фото мужа, а не на Рыльского. — Он с лошади свалится на ровном месте! Он зверя увидит — и сразу метнется в кусты! Это не план, Лев Павлович. Это безумие!

— Доверьтесь мне! — сказал Рыльский. И в его глазах, налитых кровью, горела не просто решимость. Горела та самая дикая, бескомпромиссная ярость Золотой Пули, которую она видела лишь в глазах одного человека — своего покойного мужа. Это было страшно и… Это ее гипнотизировало.

— Нет. — Отказ Меньшиковой прозвучал коротко, как выстрел.

Тогда кулак капитана — тот самый, что только что грохотал по столу — снова взметнулся и обрушился вниз. Столешница не выдержала и хрустнула. Послышался жуткий, сухой звук ломающегося дерева. В этот раз чернильница подпрыгнула и разбилась, черные кляксы заляпали газеты, ковер, мундир Рыльского.

— На кону честь Анны, Ольга Павловна! — его голос заглушил звон осколков и гул крови в ее ушах. Он наклонился через треснувший стол, его лицо было в сантиметре от ее. Дыхание пахло вишней и яростью. — Я не позволю запятнать ее имя в истории!

Затем Лев Павлович выпрямился, тяжело дыша и глядя на нее сверху вниз. Это был вызов! Ольга замерла, глядя на трещину в своем безупречном столе — и в своем безупречном мире. В кабинете воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием капитана и тиканьем напольных часов. Как же он походил на ее мужа…

— Тогда действуйте… — неожиданно для самой себя сказала Меньшикова.

Юрий Викторович сидел в кресле у камина. Пламя лизало поленья, отбрасывая пляшущие тени на стены, обитые темным дубом, но тепла магистр не чувствовал. Холод исходил изнутри, из самой сердцевины свинцовой усталости, накопленной за годы ношения невидимой, но страшной в своей тяжести короны Тайного Отдела. За окнами его бронированной резиденции в Петергофе дождь методично, с тупой настойчивостью, стучал по пуленепробиваемым стеклам. Тук-тук-тук. Как назойливый шифровальщик, пытающийся выбить код к его крепости. Или к его терпению.

На массивном дубовом столе перед ним царил хаос — сконцентрированная агония Империи:

Депеши из Закавказья… Папка с грифом «Совершенно Секретно» была распакована. Тонкие листки пахли пылью дорог, горьковатым дымом костров и… серой. Донесения рисовали картину ползучей агрессии: османские агенты, гибкие и ядовитые, как змеи Нахичеваньских ущелий, методично сеяли зерна бунта в Эриване и Нахичевани. Шептали о турецком покровительстве, подбрасывали оружие полуголодным курдским племенам, стравливали местные народы друг с другом, а обвиняли во всем Россию. Империя истекала кровью по каплям на своих южных рубежах.

Другой пакет документов пах дорогими сигарами и тонкой бумагой. Агент докладывал: «английские львы не дремлют». Под маской либеральных философов и друзей прогресса британские шпионы разливали тонкий яд сомнений в салонах княгини Шаховской и ей подобных. Они писали о тюрьме народов, стравливали православных с мусульманами в Поволжье, финансировали студенческие кружки с крамольными листовками. Это была война без пушек. Война за души. И Россия пока проигрывала.

От другой толстой папки веяло безысходностью. Цифры кричали о катастрофе: казна была пуста, как бочка Диогена. Налоги не собирались, дороги гнили, голод бродил по деревням черной тенью. А воры в генеральских и министерских мундирах пировали, отгрызая жирные куски от скудного имперского пирога. Казнокрадство было системой. Рябоволов знал имена. Но вырвать эту гангрену — значило обрушить и без того шаткую конструкцию власти.

«Империи гибнут не от внешнего удара, — горькая мысль, отзвук давно прочитанного Тацита, пронеслась в голове. — Они разлагаются изнутри, как плод, подточенный невидимым червем сомнения и алчности».

Магистр прикусил кончик дорогой гаванской сигары. Пепел осыпался на доклад о миллионных хищениях в адмиралтействе, похоронив цифры под серой массой. Недоработал. Не доглядел. Не успел. Все это его вина!

Но от самоедства его отвлек легкий, условленный стук в дверь — три быстрых, два медленных. Магический щит вспыхнул вокруг Рябоволова мгновенно, до того, как сознание полностью осознало звук. Многослойный, мерцающий кокон из силовых полей, вплетенный в саму ткань пространства его кабинета. Одновременно, с отработанной веками мышечной памятью, его рука скользнула к тяжелому служебному револьверу, лежавшему на столе. Оружие легло в ладонь с холодной, привычной тяжестью, с естественным продолжением воли.

— Войдите.

Дверь открылась бесшумно. Вошел Агент. Тень. Человек с самой заурядной внешностью в Петербурге — лицо, которое забывалось через секунду после взгляда. Уровень дара — стабильный арканист. Ни больше, ни меньше. Ровно столько, чтобы быть полезным инструментом, не привлекая лишнего внимания. Он слился с полутьмой у двери, не делая лишних шагов.

— Соломон Козлов, товарищ начальник. — Голос Агента был монотонным, лишенным эмоций, как диктовка метеосводки о погоде. — Официально зарегистрировал клан «Гнев Солнца» и вчерашней ночью провел операцию по ликвидации криминальной группировки Свинца. Штаб в Красном Октябре уничтожен. Васька Свинец и ключевые фигуры ликвидированы. — шпион выдержал паузу и продолжил. — Он задел серьезные интересы. Карамзины, Воронцовы, Долгоруковы… Все они лишились значительных нелегальных доходов от притонов, контрабанды оружия и артефактов. Клан Козлова теперь — приоритетная мишень для мести. Уровень угрозы расцениваю как критический.