Бремя власти II (СИ) - Ладыгин Иван

Вокруг повисла гробовая тишина. Абсолютная, вакуумная. Даже дождь, казалось, замер на мгновение. Потом его редкие, тяжелые капли снова начали глухо шлепаться на лужи, железные крыши, волосы и плечи людей. Звук стал оглушительным в этой тишине.

Весь мой вид переменился. Исчезла сутулость, пропала показная расслабленность. Спина вытянулась струной. Мышцы сжались в стальную пружину. Во взгляд я добавил абсолютный, бездонный холод. Холод космоса. Холод смерти. И такую же железную, неоспоримую уверенность в том, что легко прикончу ублюдка на месте…

Мой голос прозвучал негромко, почти интимно, но каждое слово упало, как отточенный камень в звенящую тишину:

— Эта территория. — я сделал паузу. Лезвие клинка чуть сильнее надавило на грубую кожу. — Моя. — еще пауза. — Все трофеи здесь… — Легчайшее движение запястья, и мелкий порез выступил на шее налетчика. Алая капля, яркая, как рубин, выступила на посеревшей коже Грозы и поползла по стали. — Мои!

Гроза замер. Совсем. Он даже не дышал. Его глаза округлились, в них бушевали ярость, унижение… и щемящий, животный страх.

— Следующий… — я медленно провел взглядом по лицам застывших Псов. — Кто попросит дань… — Взгляд вернулся к Грозе, впился в его переносицу. — Получит свинец. Клинок в моих руках чуть качнулся, указывая на лоб Грозы. — Прямо сюда. Абсолютно Бесплатно!

Я медленно, с преувеличенной аккуратностью отвел меч в сторону. Я держал его на виду. Матовый клинок все еще глядел в сторону Псов. Гроза осторожно, как по битому стеклу, отступил на шаг назад. Его массивная ладонь прижалась к шее, смазывая кровь по коже и воротнику. Его лицо побагровело от ярости и подавленного крика. В зрачках кипела буря ненависти. Он растянул губы в кривую, вымученную ухмылку, обнажив желтые, неровные зубы.

— Ладно… Козлов. — его голос захрипел, как пила по дереву. — Сегодня мы уйдем, но заруби… себе на носу. Мы… обязательно вернемся. — Он сделал паузу, переводя дух, глаза не отрывались от моего клинка. — Уже не за данью… А за серьезным разговором… Ты — выскочка… И я укажу тебе твое место. Уж поверь!

За моей спиной, как удар хлыста, прозвучал резкий, звенящий окрик Орловской:

— В СТРОЙ! ОРУЖИЕ НА ИЗГОТОВКУ! ЦЕЛЬТЕСЬ КАЖДОМУ В БАШКУ!

Мои охотники, взбаламученные угрозой и электризующей развязкой с Грозой, неожиданно слаженно сгруппировались. Щелкнули затворы. Звякнули клинки, извлеченные из ножен. Полсотни стволов и острых мечей нацелились на нежданных гостей.

Я резко поднял руку, пресекая возможную глупость…

Но Псы, видя эту внезапную, неистовую готовность к бою, нехотя попятились к своим паромобилям. Никто из них не повернулся ко мне спиной.

Через мгновение вновь прозвучал рев моторов, послышался визг шин по мокрому асфальту, грянули выстрелы выхлопных газов. Люди враждебного клана растворились в ночи, как кошмар. Они оставили после себя только едкий запах гари и горячего масла… да звенящую, напряженную тишину, в которой еще долго висело эхо угрозы.

Глава 14

«Обычно считают, что убийца всегда и всюду должен быть убийцей и ничем иным. Но ведь даже если он только время от времени и только частицей своего существа является убийцей, то и этого достаточно, чтобы сеять вокруг себя ужасные бедствия… Гиена всегда остается гиеной. Человек многообразнее.»

Эрих Мария Ремарк

Я проснулся, но не решился открыть глаза сразу. Потому что внутри черепа действительно маршировали. Будто целый легион карликов сорвался с места и решил станцевать у меня на извилинах… В адских, грохочущих железных сапожищах! Биение сердца отдавалось ударом молота по наковальне моих висков. Язык прилип к пересохшему нёбу, словно ободранная шкура к промерзшему камню. Я дышал осторожно, потому что боялся спровоцировать бунт в желудке.

Прямо в щель между тяжелыми бархатными шторами пробился луч солнца. Наглый, яркий, как выстрел снайпера. Он уперся мне прямо в веко, заставляя жмуриться сильнее. Издевательство какое-то. Как будто само светило решило напомнить: «Вставай, Царь-алкаш, империя в дерьме, а ты валяешься!»

Последние дни пронеслись в голове калейдоскопом боли и абсурда: бутафорский ад оперы, липкая, кислая волна бордо на лице, и ледяные глаза Анны поверх бокала; внезапный, яростный поцелуй Орловской в пыльной подсобке; тупые, злые рожи Огненных Псов и холод стали под горлом Грозы… И вездесущая, высасывающая душу слабость. Все слилось в одну липкую, тошнотворную массу где-то под ребрами.

'Доброе утро, Ваше Алкогольное Величество! — ехидный, надтреснутый голос Николая прозвенел в правом виске. Я простонал, зарываясь лицом в шелковую подушку, которая пахла теперь не царственностью, а потом и дорогим вином.

«Сладко спаслось? — продолжал издеваться призрак. — Небось, ангелы колыбельные пели? Поделись-ка эфирчиком, а? Бердяев меня ждет! Его „Философия свободы“ без моей проницательной критики — просто макулатура, годная разве что на растопку!»

«На, подавись, книжный червь», — с трудом сконцентрировавшись, мысленно выдохнул я.

Откуда-то из глубины, из жалкого озера Источника, я вытянул тонкую, дрожащую струйку энергии и направил ее в ненасытную пустоту, которая жила в Призраке. Николай всхлипнул — то ли от натуги впитывания, то ли от восторга.

'Оооох… Да ты сегодня щедр, Соломон! — просипел он, и его полупрозрачный силуэт метнулся через спальню, как пущенная стрела, прямиком в ванную комнату.

Я дополз до ванной. Николай уже восседал на крышке закрытого унитаза, приняв позу Мыслителя Родена. Только вместо гранита была светящаяся полупрозрачная кожа, а вместо глубокомыслия — самодовольная гримаса. Полупрозрачные пальцы Николая листали страницы знаменитого трактата.

— Человек обречен на свободу, Соломон! — провозгласил он пафосно. — Но как тяжел этот крест, а?

Я промолчал и мысленно плюнул в его философские потуги. Мне было не до экзистенциальных кризисов. Мне предстояло победить кризис физический. Глубины собственной немощи. Я быстро умылся и отправился обратно в комнату.

Тренировка началась на холодном каменном полу. Каждое отжимание отдавалось взрывом в плечах, волной тошноты в горле. Каждый подъем корпуса на пресс обжигал живот, а бой с тенью превратился в жалкое пошатывание и тычки в воздух: каждый удар отдавался в висках тем самым молотом гномов. Пот заливал глаза, смешиваясь с остатками сна.

Но я не щадил себя. Нет. Жалость к себе — то была роскошь для слабаков. Для Николая. Царь Соломон не мог себе этого позволить. Особенно после вчерашнего урока от «Грозы» — после напоминания о том, что сталь должна быть не только в кольце на пальце, но и в мышцах, в костях, в воле. Сила — это не дар, это труд. Кровавый, потный, унизительный. Я сжал зубы, заставляя тело двигаться, превращая боль в топливо для выжигания токсинов.

Покончив с тренировкой, я тут же направился обратно, в ванную.

Ледяные струи душа обрушились на меня, как ушат правды. Тело вздрогнуло, закричало протестом, сердце колотилось где-то в горле. Но постепенно, под этим ледяным шквалом, мышцы начало отпускать, дрожь утихла. Я стоял, упершись руками в кафель, позволяя воде смывать пот, боль и остатки позорной ночи. Сквозь шипение воды доносилось бормотание Николая: «…экзистенциальная тревога перед Ничто… да, Бердяев, ты гений… а вот тут спорно, ооочень спорно…»

Я выключил воду и посмотрел в зеркало. В отражении на меня глядел мокрый, изможденный мужик с тенью под глазами и легкой щетиной на подбородке. Рыжие волосы липли ко лбу. За моей спиной, на белоснежном троне, восседал полупрозрачный принц-философ, погруженный в невидимые миру умствования. Контраст был настолько убийственно абсурдный, что я невольно улыбнулся.

Затем я накинул дорогой, мягкий и бессмысленный халат. Подошел к двери в спальню. — Гвардеец! — прокаркал я.

Щель под дверью тут же озарилась светом из коридора.

— Слушаю, Ваше Величество!

— Мне нужен кофе. Крепкий и черный. Как душа грешника. А также свежая газета. И завтрак. Желательно подать яичницу-глазунью с беконом. И чтоб без этой икры дурацкой. Ответное «Слушаюсь, Ваше Величество!» прозвучало немедленно и четко. Словно я приказал штурмовать цитадель, а не приготовить яичницу. И в этом мгновенном подчинении, в этой крошечной власти над утренним кофе, было что-то… согревающее. Маленькая победа над хаосом.