Фаберже 1 (СИ) - Хай Алекс

Судья постучал молотком:

— Суд выслушал показания потерпевшего и свидетелей. Слово предоставляется прокурору для обвинительной речи.

Прокурор поднялся.

— Уважаемый суд, — начал он, обводя взглядом присутствующих, — перед нами дело о преступлении, которое выходит далеко за рамки обычной кражи или мошенничества. Обвиняемый Пилин не просто украл самоцветы и подменил камни в артефактах. Он совершил государственную измену.

Он сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе.

— Артефакты предназначались для флигель-адъютантов Его Императорского Величества. Эти люди находятся в непосредственной близости к государю. Им были переданы артефакты с дефектными камнями, которые вышли из строя в критический момент. Пилин знал об этом и не остановился!

По залу пробежал ропот. Журналисты заскрипели ручками. Пилин сидел бледный, как полотно.

— Кроме того, — продолжал прокурор, — преступление подсудимого нанесло колоссальный ущерб репутации рода Фаберже. Семья, которая полтора столетия служила императорскому двору, создавала мировые шедевры ювелирного искусства, была оклеветана и унижена. Василий Фридрихович Фаберже, маг восьмого ранга, грандмастер-артефактор, лишён лицензии и статуса поставщика императорского двора. Его имя, заработанное поколениями честного труда, было опорочено.

Отец сидел прямо, глядя перед собой. Только сжатые челюсти выдавали напряжение.

— Финансовые потери семьи Фаберже составили сотни тысяч рублей, — перечислял прокурор. — Разорванные контракты, распродажа имущества, заложенный бизнес. Моральный же ущерб невозможно измерить деньгами.

Он обернулся к Пилину:

— Учитывая все эти обстоятельства, прокуратура требует назначить подсудимому максимально возможное наказание. Пожизненную ссылку на каторжные работы, лишение права заниматься артефакторской деятельностью, конфискацию всего имущества в пользу потерпевших и короны!

Это ещё хорошо, что смертную казнь отменили пятьдесят лет назад — иначе прокурор запросил бы именно её. Раньше за госизмену сразу приговаривали к виселице. Причём вешали представителей всех сословий, а аристократов сперва публично и унизительно лишали дворянства.

Прокурор сел. Адвокат Пилина медленно поднялся. Видно было, что парень понимает — дело проиграно, но должен хотя бы попытаться.

— Уважаемый суд, — начал он неуверенно, — я не отрицаю тяжести преступления моего подзащитного. Но прошу учесть смягчающие обстоятельства и надеюсь на снисхождение.

Попытка была слабой, и все это понимали. Судья кивнул:

— Суд удаляется на совещание для вынесения решения.

Он поднялся, и мы тоже встали. Судья вышел через боковую дверь, и в зале сразу поднялся гул разговоров.

— Давайте подождём в коридоре, — предложил Данилевский. — Совещание может затянуться.

Мы вышли из зала. Коридор был широким, с высокими окнами и мраморным полом. На скамейках вдоль стен сидели другие ожидающие.

Отец прислонился к подоконнику, глядя в окно. Лена нервно теребила ремешок сумки. Я стоял рядом, сунув руки в карманы.

— Как думаете, сколько дадут? — тихо спросила Лена.

— Пока не ясно, — ответил Данилевский. — Дело слишком громкое, отягчающих обстоятельств масса, смягчающих — минимум. Плюс прокурор настаивал на государственной измене. Судья норовистый, но не захочет разгневать государя…

Отец покачал головой:

— Жалко, конечно, что всё так вышло. Пилин был хорошим мастером. Но… сам виноват.

Мы ждали около часа. Лена присела на скамью, я сходил к автомату и принёс всем по кофе. Данилевский что-то читал в своём планшете. Отец так и стоял у окна с бумажным стаканчиком, погружённый в свои мысли.

Наконец, дверь зала открылась, и секретарь объявил:

— Суд возвращается! Прошу всех занять свои места!

Мы вернулись в зал. Сердце билось чуть быстрее обычного — как ни крути, а приговор всегда момент волнительный. Даже когда ты не на скамье подсудимых.

— Прошу садиться, — сказал судья и открыл папку с приговором. — Именем Его Императорского Величества, суд вынес следующий приговор…

Зал замер. Даже журналисты перестали щёлкать камерами.

— Пилин Николай Павлович признаётся виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями о краже магических материалов, подлоге артефактов высшего порядка и незаконном обороте артефактов. Суд установил, что подсудимый действовал умышленно, нанёс значительный материальный и моральный ущерб потерпевшим, а также умышленно создал угрозу безопасности императорской свиты.

Судья перевернул страницу:

— Учитывая тяжесть преступления, наличие множественных отягчающих обстоятельств, а также принимая во внимание смягчающие обстоятельства в виде признания вины и содействия следствию, суд приговаривает Пилина Николая Павловича к двадцати пяти годам каторжных работ без права возвращения в Петербург по окончании срока.

Пилин побледнел ещё сильнее и совсем сник.

— Кроме того, — продолжал судья, — подсудимый приговаривается к пожизненному лишению лицензии артефактора без возможности восстановления. Профессиональное имущество подсудимого подлежит конфискации в пользу государства с последующей передачей активов потерпевшим сторонам в качестве компенсации морального и материального ущерба.

Я почувствовал, как Лена сжала мою руку.

— Суд признаёт Василия Фридриховича Фаберже потерпевшей стороной, — торжественно объявил судья. — Постановляет полностью реабилитировать Василия Фридриховича Фаберже, восстановить его в статусе грандмастера. Департаменту контроля оборота артефактов предписывается восстановить лицензию Василия Фридриховича Фаберже на создание артефактов высшего порядка.

Зал взорвался. Журналисты бросились кто куда — за комментариями, интервью, удачными ракурсами для фотографий. Пилин сидел, уронив голову на руки. Его адвокат что-то говорил ему, но тот, казалось, не слышал.

Двадцать пять лет. Каторга — наверняка, по иронии, на добыче самоцветов. Пожизненный запрет на профессию. Конфискация профессионального имущества.

Но его семью хотя бы не лишили крыши над головой. Не думаю, что его жена и дети знали, чем именно он занимался.

Жёстко. Но справедливо.

Лена всхлипнула и уткнулась мне в плечо. Я обнял сестру — она плакала, но это были слёзы облегчения, а не горя.

— Всё, Лен, — тихо сказал я. — Всё кончилось. Мы выиграли.

Василий подошёл и обнял нас обоих. Я видел, как блестели его глаза — сейчас ему с трудом удавалось держать себя в руках.

— Спасибо вам, — тихо сказал он. — Без вас я бы не справился.

Данилевский пожал нам руки:

— Поздравляю. Полная победа по всем пунктам. Редко такое бывает. Ну а то, что пожизненную ссылку заменили на двадцать пять лет… Оттуда всё равно редко возвращаются.

Вечером дом преобразился. Праздничный стол ломился от угощений — впервые за многие месяцы мы позволили себе пошиковать.

Марья Ивановна с помощницами постарались на славу. В центре стола красовался запечённый гусь с яблоками, рядом — расстегаи с красной рыбой, холодец из поросёнка, заливная рыба. На отдельном подносе — пирожки с капустой, мясом и яблоками.

Из напитков — игристое, морсы и бутылка хорошего французского коньяка, припасённая Василием Фридриховичем ещё с прошлого года.

Лидия Павловна сидела в своём кресле, закутанная в праздничную шаль. Выглядела она уставшей — переживала за нас весь день, — но глаза светились счастьем.

— Не верится, что всё позади, — сказала она, когда мы рассаживались. — Словно страшный сон закончился.

— Ещё не всё, — осторожно заметил отец. — Впереди восстановление лицензии, презентация, погашение долгов…

— Васенька, — строго прервала его жена, — хоть сегодня давайте не будем о делах. Сегодня мы просто счастливы, что справедливость восторжествовала. Первая победа одержана, так отпразднуем её как настоящий триумф!

Отец улыбнулся и кивнул:

— Ты права, дорогая. Сегодня — праздник.