Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван

Спустя несколько минут Рыльский распахнул двери в главное крыло дворца. Звуки оркестра, гул голосов, звон бокалов — все это накрыло меня густой волной. Мы вышли на галерею, ведущую в главный бальный зал. Внизу пестрело море огней, бриллиантов, мундиров и декольте. Золоченные трубы громко объявили мой визит:

— Его Императорское Величество, Государь Соболев Николай Юрьевич!

Гул стих. Сотни голов склонились в почтительном, но корыстном поклоне. Я спускался по лестнице, улыбаясь во все тридцать два зуба, махая рукой. Представление начиналось. А я думал только о еде, и мой взгляд невольно падал на столы с угощениями для знати.

Не успел я вступить на паркет, как ко мне направилась сама Ольга Павловна. Рядом с ней грациозно плыла Анна.

И… черт меня подери! Она сияла! Её голубое платье, как кусочек утреннего неба, было усыпано перламутровыми пайетками-звездами. Оно переливалось при каждом ее шаге. Корсет подчеркивал точеную осанку. А в пышной рыжей косе… сверкали хрустальные голубые бабочки. Казалось, они вот-вот вспорхнут. И от этого ее синие глаза горели еще ярче, холоднее, словно то были не глаза, а Ригель в созвездии Ориона.

— Вот это вид… — Николай аж присвистнул в моей голове. — Даже я, призрак, оценил. Жаль, что за этой красотой скрывается нож, направленный тебе в спину, Соломон.

— Согласен, Ник, — мысленно ответил я, не сводя глаз с Анны. — Опасная красота. Но чертовски притягательная…

Регентша взяла меня под одну руку, Анну — под другую. Ее хватка была железной. Она повела нас к центру зала, к императорскому столу на возвышении. Оркестр смолк. Все замерли.

— Дорогие гости! — Голос Ольги Павловны, усиленный магией, заполнил зал. — Мы собрались в этот прекрасный вечер, чтобы отпраздновать событие, которое уже давно перестало быть секретом для нашего светского общества! Радостное событие, укрепляющее династию и Империю! Сегодня мы официально объявляем о помолвке Его Императорского Величества Николая Юрьевича и моей дочери, Анны Александровны Меньшиковой! Да…

— Я против! — голос, полный искреннего негодования, прозвучал громом и прокатился по залу.

Князь Олег Верейский шагнул вперед из толпы. Рядом с ним, чуть позади, с высокомерно вздернутым носиком и глазами, полными ядовитого торжества, стояла София. За ними толпилась группа влиятельных князей и графов, их мрачные лица говорили о солидарности. В зале воцарилась гробовая тишина. Настолько глубокая, что я слышал шипение шампанского в бокалах.

Анна резко отвела взгляд в сторону, но я успел поймать на ее губах едва сдерживаемую, ликующую улыбку. «Помолвка сорвется!» — кричало ее выражение лица.

Верейский указал на меня пальцем, дрожащим от праведного гнева:

— Я не могу допустить этого! По всему дворцу гуляют другие слухи, Ваше Величество! Слухи о том, что вы опорочили честь моей дочери, Софии! Что вы после демонического прорыва, в ту роковую ночь, пригласили ее в свои покои и лишили невинности! И теперь, чтобы смыть этот позор, по законам империи вы обязаны жениться на НЕЙ! А не на дочери регентши!

Тишину надрезал многоголосый шепот. Сотни глаз уставились на меня, на Меньшикову, на Анну, на Софию. Некоторые придворные, циничные до мозга костей, уже поднимали бокалы, предвкушая скандальный спектакль. Я почувствовал, как рука Ольги Павловны сжала мою руку так, что кости затрещали. Я сделал шаг вперед, надевая маску растерянного, виноватого юнца.

— Ваше Сиятельство! Ольга Павловна! Я… я никогда бы… — начал я, нарочито заикаясь, тараторя с пафосом. — Мы просто говорили… о поэзии! Клянусь! Я бы не посмел… опорочить честь… такой прекрасной… девушки как София Михайловна! Ой, Олеговна! Это клевета!

Ольга Павловна отпустила мою руку. Ее лицо было ледяной маской. Она сделала шаг вперед, навстречу к Верейскому и, не оборачиваясь, сказала:

— Ваше Величество. Анна. Сядьте за свой стол. — Ее голос был тихим, но резал воздух, как сталь. — И помалкивайте. Я сама со всем разберусь.

Она сделала еще два медленных, властных шага в сторону Верейского. Весь зал замер, затаив дыхание. Она остановилась. Повернулась к Олегу Александровичу… спиной. То был жест глубочайшего презрения. Потом медленно обвела взглядом зал, встречаясь глазами с ошеломленными гостями. Когда она заговорила, ее голос, усиленный магией, звучал холодно и неумолимо:

— Князь Верейский поднимает вопрос чести. Чести его дочери. И чести самого Императора. Игнорировать подобное заявление на глазах у всего света — немыслимо! — Она сделала паузу, давая словам впитаться в уши дворян. — Поэтому… мы разрешим этот спор здесь и сейчас. Магически. Беспристрастно. — Ее взгляд упал на московского князя. В нем вспыхнула ледяная самоуверенная усмешка. — Мы проведем диагностику невинности вашей дочери, князь. Прямо сейчас. Дабы развеять все сомнения раз и навсегда.

Она снова повернулась к залу, ее голос громыхнул:

— Дайте лишь подготовить помещение! Созвать свидетелей! Независимых экспертов-магов! — Ее ухмылка стала шире, почти — оскалом хищницы. — Все желающие удостовериться в справедливости данной процедуры, милости просим присоединиться!

В зале взорвался гул. Ажиотаж, перешептывания, возгласы… Одни звучали в ужасе, другие в предвкушении скандала века. Я не сомневался, что Меньшикова все это предугадала, и теперь ее игра переходила на новый, смертельно опасный уровень. Союзники превращались во врагов. А этот бал становился самым настоящим полем битвы. За короля, которого все считают пешкой.

Юрий Викторович Рябоволов стоял в тени колонны, сливаясь с позолотой и бархатом, как тень, забытая светом. Его безупречный темно-серый костюм не привлекал внимания, а лицо, холодное и непроницаемое, словно было вылеплено из гипса. Он держал в руке бокал с вином, но не пил… Лишь слегка вращал его, наблюдая, как рубиновые блики играют на хрустале.

Его глаза, острые и безжалостные, как хирургический скальпель, были прикованы к императору.

«Интересно…» — мысль скользнула в его голове тихо, словно нож между ребер.

Николай Соболев, вернее, тот, кто им притворялся, только что разыграл идеальную сцену: заикание, растерянность, виноватый взгляд. Но Рябоволов видел то, что другие пропустили. Мгновение. Всего лишь мгновение, когда перед жалким оправданием взгляд государя на долю секунды стал слишком спокойным. Не растерянным. Не испуганным. Расчетливым, как у игрока в шахматы.

«Вот тут ты и споткнулся, самозванец, — Рябоволов медленно поднес бокал к губам, но не сделал ни глотка. Его пальцы сжали хрусталь чуть сильнее, чем нужно. — ты играешь в дурачка, но я знаю, как выглядит настоящий страх. Настоящая растерянность. Ты не Николай. Во всяком случае не тот, что прежде!»

Глава Тайного Отдела наблюдал, как Меньшикова объявляет о магической проверке невинности Софии. Как Верейский бледнеет, но держится. Как Анна едва сдерживает улыбку. Как двор лихорадочно перешептывается.

Но его внимание было только на одном человеке.

«Кто ты? Неужели отец так хорошо натаскал тебя перед смертью? — продолжал размышлять Юрий Викторович. — Хотя нет… Исключено… Твой папаша не был силен в политике и дворцовых интригах… Разве что мать…»

Император сидел за столом, сжимая в руках брошюру с речами, цепляясь за нее, будто за спасательный круг. Но его пальцы не дрожали. Его дыхание было ровным.

«Ты не нервничаешь. Ты просто ждешь предсказуемого исхода, — Рябоволов отставил бокал на поднос проходящего слуги. Его губы чуть дрогнули в подобии улыбки. — И я тоже!»

Мужчина сделал шаг назад, растворяясь в толпе, словно призрак.

Глава 20

«Враги — это те, кто помогает нам понять, кто мы есть.»

Фридрих Ницше

Полчаса. Ровно столько мы с Анной сидели на этих позолоченных стульях под прицелом сотен глаз, пока в зале царила нервная, шипящая тишина, прерываемая лишь шелестом шелков и звяканьем бокалов.