Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван

Анна сидела рядом, прямая, как штык, в своем мерцающем голубом небесном наряде. Ее рука, холодная и неживая, лежала на моем рукаве. От нее веяло ледяным ветром ненависти, замаскированным под светскую любезность. Я ловил краем глаза едва заметную дрожь в уголках ее губ. То был не страх, нет. Это было предвкушение. Она ждала моего падения с таким же наслаждением, с каким кошка следит за мышью в мышеловке.

Что до меня, то я был предельно спокоен, хотя и старался изображать нервозность, теребя в руках солидную брошюру. Мне было без разницы, кто будет моим противником. Верейские, Меньшиковы, Юсуповы, Долгорукие… Кандидатов на этот пост хватало. Только вот от перестановки слагаемых сумма не менялась.

Так бы и продолжалось наше неловкое молчание, пока слуги не внесли в зал несколько огромных, плотных ширм из темного дерева и дорогой ткани. Их установили на небольшом возвышении в самом центре паркета, отгородив крошечное пространство. Туда же проследовали трое мужчин в строгих черных сюртуках. Они держали дорогие саквояжи. Лекари. Я мгновенно просканировал их, но не обнаружил никакого намека на Эфир или магический резонанс. Это были обычные смертные. Гинекологи от бога, судя по их самоуверенным физиономиям.

Меньшикова, все это время стоявшая у подножия как памятник Мести, снова обратилась к залу. Ее голос, усиленный магией, был гладким, как лезвие только что выкованного кинжала:

— Дорогие гости! К нашему глубочайшему сожалению, — тут она сделала паузу, полную фальшивого сочувствия. — в столице сегодня проходит чрезвычайно важный научный симпозиум по вопросам лечения женских недугов. Санкт-Петербургский государственный университет магии забрал всех сносных целителей. Все светила магической медицины, все эксперты высочайшего уровня… находятся там. Здесь же, увы, — она широким жестом указала на троицу лекарей, — лишь скромные, но опытные представители традиционной, медицины. Надежные мужи науки!

Я чуть не фыркнул. Да, я как раз мельком читал в утренней газете о том самом симпозиуме. Как же «удачно» он совпал с торжеством во дворце! А Ольга Павловна тем временем продолжала, наращивая градус цинизма:

— Ввиду экстренности ситуации и во избежание затягивания столь щекотливого вопроса, осмотр пройдет по старинке. Как это принято у простых женщин, лишенных дара. Не через магический анализ, а через… физический контакт. Для точности диагноза.

Верейский вспыхнул, как факел. Он рванулся вперед, лицо его побагровело.

— Это немыслимо! — заорал он, теряя остатки аристократизма. — По закону! По вековым устоям! Дворянку, тем более княжну, осматривают ТОЛЬКО маги-лекари! Это гуманно! Деликатно! Вы хотите опозорить мою дочь на глазах у всего Петербурга⁈

София стояла рядом, бледная, с расширенными от непонимания глазами. Она, выросшая в тепличных условиях магической медицины, явно не представляла, что такое «физический контакт» в исполнении бородатых мужиков с холодными руками.

Меньшикова ухмыльнулась. Откровенно. Злорадно. На глазах у всего замершего зала. Она достала из складок платья лист гербовой бумаги с массивной печатью.

— Закон, князь, — она протянула слово, наслаждаясь моментом, — изменился. Буквально сегодня. Отныне, в экстренных случаях, требующих немедленного разрешения, женский осмотр для представительниц любого сословия, включая высшее, может проходить относительно публично и с применением методов… физического контакта. Вот документ! — Она высоко подняла бумагу над головой, давая всем рассмотреть печать, а потом, не спеша, направилась к нашему столу.

Ее каблуки отстукивали дробь по паркету, как барабанная дробь перед казнью. Она остановилась передо мной, протягивая бумагу и перьевую ручку с золотым пером.

— Ваше Величество. Подпишите, будьте добры. Указ вступает в силу после вашего высочайшего одобрения.

Я изобразил растерянного щенка, неуверенно взял ручку, сделал вид, что с трудом разбираю казенные закорючки, и с важным видом вывел на бумаге крупную, неуклюжую подпись: «Соболев Н. Ю.».

Как только чернила чуть подсохли, Меньшикова выхватила бумагу и повернулась к Верейским с ядовитым торжеством в глазах:

— Документ подписан Его Императорским Величеством! И вступает в силу немедленно! Князь Верейский, княжна София… Время доказать вашу правоту или признать клевету. Прошу!

По залу пронесся гул, как на базаре. Шепотки слились в возмущенное жужжание. Кто-то ахал, кто-то хихикал, кто-то прятал лицо за веером.

— Боже, Соломон! — завопил Николай в моей голове. — Она же гениальная стерва! Относительно публично⁈ Физический контакт⁈ Да они сейчас Софию опозорят перед всем светом! А ты, болван, подмахнул! Я бы никогда…

— Заткнись, Ник, — мысленно усмехнулся я. — Это шедевр политической подлости. Я почти восхищен.

Я перевел взгляд на клеветников. Верейский стоял, как приговоренный. Он посмотрел на дочь. Девушка была белее мрамора, но в ее глазах горел тупой, животный страх, смешанный с непониманием. Она кивнула отцу, дрожащими губами прошептав что-то вроде: «Нужно… нужно идти до конца…». Она все еще не понимала, в какую пропасть ее толкают. Верейский, похожий на человека, идущего на эшафот, взял дочь под руку и повел к ширме. Его взгляд, брошенный в сторону Меньшиковой, мог бы испепелить воду во всех океанах. Он буквально втолкнул Софию за ширму и отошел в сторону, уткнувшись взглядом в пол, плечи его сгорбились под тяжестью немыслимого позора.

Тишина натянулась, как струна. Все замерли, прислушиваясь. И вот… раздался первый возмущенный визг Софии. Громкий, пронзительный.

— Ай! Не смейте! Руки прочь! Как вы смеете⁈ Уберите эти… эти штуки! Фу! Это мерзко! Отец!!! ОТЕЦ!!!

Потом послышалась возня, шлепок, чье-то мужское ворчание, и… БАМ! Один из лекарей, пожилой мужчина с окладистой бородой, вылетел из-за ширмы, потирая щеку, на которой краснел четкий отпечаток дамской туфельки. По залу прокатилась волна сдержанного, но дружного смеха. Даже самые чопорные дамы не смогли удержаться от улыбки.

Меньшикова стояла, как истукан, но уголки ее губ подрагивали от едва сдерживаемого торжества.

Прошло еще пять минут, и ширму раздвинули. София вышла. Она была неузнаваема. Волосы растрепаны, шляпка съехала набок, платье помято. Ее глаза, огромные и пустые, блуждали по залу, пока не нашли отца. В них был немой, животный укор: «За что⁈»

Интриганка дрожала. Лекари вышли следом, вытирая пот со лбов. Главный из них, тот самый, что получил туфлей по лицу, выступил вперед, поправил очки и громко, на всю тишину зала, объявил:

— Осмотр завершен! На основании проведенных процедур… констатирую: Девушка полностью невинна! Признаков дефлорации не обнаружено!

Гул одобрения, смешанного с разочарованием, прошел по залу. Меньшикова сделала шаг вперед, ее лицо сияло холодной победой.

— Что ж, князь Верейский! Ваша дочь чиста, и мы рады за нее! — голос ее звенел сталью. — Однако! Ваша гнусная клевета на Его Императорское Величество и на мою дочь, будущую императрицу, доказана и очевидна! Обвинения были публичны, оскорбительны и…

— Матушка!

Голос Анны прозвучал неожиданно громко и четко. Она встала, ее голубое платье замерцало в свете люстр. Все взгляды устремились на нее. Регентша даже слегка опешила.

— Матушка, прошу вас! — Анна говорила с подчеркнутой почтительностью, но в ее глазах горел странный огонь. — Сегодня день великой радости для Империи, для нашей семьи. Не омрачайте его суровым наказанием, пусть даже и заслуженным. Пусть князь и княжна Верейские… просто покинут наш дом. Сейчас. Без лишнего шума. Навсегда! Пусть этот инцидент останется для них уроком.

Меньшикова сжала губы. В ее глазах мелькнуло раздражение — дочь переигрывала ее, крадя момент триумфа и демонстрируя милосердие. Но публично перечить будущей императрице она не могла. Она резко кивнула.

— По просьбе моей дочери… Извольте, князь. Убирайтесь. Немедленно. И да… не показывайтесь нам на глаза до особого распоряжения!

Верейский не сказал ни слова. Он лишь бросил на Меньшикову и Анну взгляд, полный такой немой, кипящей ненависти, что по спине пробежали мурашки даже у меня. Он схватил дочь, которая смотрела на него теперь с немым ужасом, как на предателя, и почти силком потащил ее к выходу. Толпа расступилась перед ними, как перед прокаженными. За ними шлейфом потянулись их немногочисленные сторонники. Позор был тотальным.