Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван

Меньшикова выпрямилась, смахнув невидимую пылинку с платья.

— Ну что ж, дорогие гости! Темные тучи развеяны! Позор изгнан! Пришло время настоящего праздника! — она хлопнула в ладоши. — Оркестр! Музыку! Да здравствует помолвка!

Зал взорвался аплодисментами.

Были ли они искренними? Пожалуй, что нет. Таилось ли за ними облегчение? Думаю, да. Они были радостными от того, что им не довелось стать непосредственными участниками этого спектакля. Теперь можно было, наконец, пить и веселиться… Хлеба и зрелищ… Хлеба и зрелищ… Вечное топливо для толпы.

Меньшикова подошла к нам. Ее пальцы быстро и незаметно всунули мне в руку маленькую бархатную коробочку. Анне она передала другую, побольше. Программа бала, та самая брошюра, которую дал мне Рыльский, предписывала мне зачитать нудную, заранее заготовленную речь о долге, династии и милости Божьей.

Но я решил послать всё к черту.

Ольга Павловна жестом попросила тишины. Оркестр смолк. Все взгляды снова устремились на нас. Я почувствовал, как Анна напряглась рядом, ожидая фальшивых, казенных слов. Я встал, выпрямился. Не как марионетка, а как… ну, как человек, решивший сыграть свою роль чуть иначе.

— Анна Александровна, — мой голос прозвучал без дурацкой дрожи, с искренним, на вид, теплом. Я взял ее холодную руку в свою. Она попыталась едва заметно дернуть, но я сжал сильнее. — Сегодня, перед лицом всей Империи, я хочу спросить не как император у подданной. А как мужчина… у женщины, чей образ с первого взгляда запал мне в самое сердце. Запал, как искра в сухую траву, и разгорелся в неугасимое пламя.

Я видел, как дрогнули ее ресницы. Удивление? Злость? В зале послышался восторженный вздох какой-то сентиментальной дамы.

— Ты — утро после долгой ночи. Ты — первый луч солнца в начале весны. Твоя красота ослепляет, твой ум восхищает, а твоя сила духа… — я сделал паузу, глядя ей прямо в ледяные синие глаза, — … способна вдохновить меня на любой подвиг. Анна Александровна Меньшикова… Согласна ли ты осветить мой путь, став моей женой? Моей императрицей? Моей единственной?

Я открыл бархатную коробочку. В ней, на черном шёлке, лежало кольцо. Белое золото, сплетенное в изящную виноградную лозу, усыпанную бриллиантовой росой. И в центре — три огненных рубеллита, горевших, как три капли ее ненависти, как три обещания грядущей войны. Оно было прекрасно. Опасно. Как и она.

Анна замерла. Весь зал замер. Даже Меньшикова смотрела на меня с неподдельным изумлением. Мол этот дурак… способен на такое? Анна медленно, будто через силу, кивнула. Ее губы шевельнулись:

— Да… Ваше Величество. Согласна.

Зал взревел. Аплодисменты, крики «Ура!», «Да здравствуют император и будущая императрица!», звон бокалов. Я надел кольцо на ее палец. Оно село идеально. Она посмотрела на него, потом на меня. В ее глазах, среди льда, мелькнуло что-то… сложное. Непредсказуемое. Не просто ненависть. Что-то еще. На мгновение. Я усмехнулся ей в ответ. Девушка вручила мне мое кольцо. Теперь это значило, что война началась. «Клеопатра» готовилась победить Цезаря.

— А теперь, — провозгласила Меньшикова, перекрывая шум, — по традиции! Первый танец жениха и невесты! Музыка!

Заиграли первые такты вальса. Анна автоматически приняла позу. Я почувствовал, как ее рука легла на мое плечо, моя — на ее гибкую, затянутую в корсет талию. И тут меня осенило.

— Ник! — мысленно крикнул я призраку, паникуя. — Танцевать! Сейчас! Умеешь⁈

— Умею⁈ — заверещал Николай в моей голове. — Я лучший танцор Петербурга, Буратино! Дай сюда мое тело!

Я отпустил контроль, и случилось чудо. Мои ноги, мои руки, моя спина — все вдруг обрело изящную, уверенную пластику. Я повел Анну в вальсе легко, грациозно, с такой непринужденной элегантностью, что в зале снова прошелся восхищенный шепот. Анна взглянула на меня с новым удивлением.

— Вы… неожиданно искусны, Ваше Величество, — прошептала она, улыбаясь в такт музыке для зрителей. Но в ее шепоте слышался холод. — Надеюсь, ваша ловкость на паркете не покинет вас… в более опасных играх.

— О, моя дорогая Аннушка, — я парировал, кружа ее, мой голос лился медом, лицо сияло глуповатым восторгом. — Твоя красота окрыляет меня! Глядя на тебя, я чувствую, что способен танцевать на острие ножа! Или укротить самого свирепого демона! Ты — мое вдохновение, мой живой оберег от всех напастей!

Она чуть не споткнулась. Ее пальцы впились мне в плечо.

— Ваши комплименты… ядовиты, как вино из белены, — прошипела она, не теряя улыбки. — Надеюсь, вы не отравитесь им сами.

— Риск — благородное дело, моя жгучая роза! — я закружил ее быстрее. — А ради тебя я готов на любой риск! Даже на вечную войну с твоим ледяным взором!

Она стиснула зубы. Я видел, как дрожит ее нижняя губа от бешенства, скрытого под маской. Мы закончили танец под гром аплодисментов. Я мысленно поблагодарил Николая. Он в моей голове тяжело дышал, но был доволен собой.

— Блестяще, Ник! Мастер-класс!

— Я же говорил! Танцы — это… мое все! Кроме выпивки и дебошей…

Едва отзвучали последние аплодисменты, как Меньшикова снова подняла руку.

— Дорогие гости! В честь столь радостного события — праздничный салют! Прошу всех в парк! А потом мы уже приступим к пиру!

Толпа хлынула к выходу в дворцовый парк. Я шел рядом с Анной, ощущая на себе ее ненависть, как химический ожог. Но тут… я поймал чей-то неприятный взгляд. Тот самый. Холодный, неотрывный, как прицел. Рябоволов. Он стоял чуть в стороне от основного потока, опираясь на трость. Его синие глаза, лишенные всякого выражения, были прикованы ко мне. Он не аплодировал, не улыбался. Он изучал. И когда наши взгляды встретились, он медленно, почти незаметно, кивнул. Затем его взгляд скользнул вглубь парка, туда, где начинался знаменитый зеленый лабиринт из стриженых кустов. И указательный палец его свободной руки едва заметно дрогнул в том же направлении, мол пойдем туда, пошушукаемся…

Адреналин ударил в виски. Новый опасный игрок выходил на поле.

— Анна, прости, — пробормотал я, изображая смущение, — дела… императорские… Срочно! Вернусь к пиру! Даю слово!

Я рванул в сторону лабиринта, пока Меньшикова отдавала приказы распорядителю фейерверков. Сзади сразу же зашуршали шаги. Рыльский и двое гвардейцев метнулись за мной, как борзые.

— Ваше Величество! Куда⁈ — рявкнул капитан, пытаясь меня догнать.

Но из тени колонны вышел Рябоволов. Он преградил им путь, едва заметным движением трости.

— Капитан. Господа. Не беспокойтесь. Его Величеству требуется… конфиденциальная беседа. По вопросам государственной важности. Я лично прослежу за его безопасностью. — Его голос был тихим, но в нем звучала непоколебимая власть. Абсолютная и подавляющая.

Рыльский замер. Он посмотрел на Рябоволова, потом на меня, скрывающегося в тени кустов лабиринта. На его лице отразилась борьба: долг против страха перед Главой Тайного Отдела. В итоге страх победил. Он резко кивнул, махнул рукой гвардейцам, и они отошли в сторону, растворившись в толпе галдящих гостей.

Рябоволов беззвучно последовал за мной в зеленые, таящие неведомые угрозы, коридоры лабиринта. Я шел, изображая легкомысленное любопытство, но каждый нерв был натянут, как тетива. Источник внутри гудел, готовый выплеснуть ад на угрозу.

— Соломон! Он знает! Я чувствую! Он знает! — паниковал Николай в моей голове. — Мы раскрыты! Он сейчас…

— Замолчи, Ник, — мысленно огрызнулся я. — Эта партия еще не кончена. Готовься ко всему.

Мы углубились достаточно далеко. Повороты лабиринта скрыли нас от света фонарей и шума толпы. Тишина здесь была почти гробовой, нарушаемая лишь шелестом листьев под легким ветерком и нашим дыханием. Рябоволов остановился на небольшой площадке, где сходилось несколько дорожек. Он повернулся ко мне. Его лицо в лунном свете казалось особенно аристократичным, как у древнего вампира.

— Ваше Величество, — начал он. Его голос был ровным, без интонаций. — Вы… крайне непохожи сегодня на себя прежнего.