Системный Кузнец IV (СИ) - Мечников Ярослав

Дело затянулось надолго. Учёт проводился дотошно, с унизительной въедливостью. Мы с Ульфом сидели на телеге. Здоровяк уже начал клевать носом — его голова то падала на грудь, и он проваливался в сон, то тут же с храпом просыпался, когда тело начинало заваливаться вбок.

— Кай… долго ещё? — с досадой пробормотал молотобоец.

— Ждём, Ульф.

Наконец, примерно через час, очередь дошла и до нас. Мужчина-учётчик подошёл, осветив лампой багаж.

— Ага. Кузнецы, — скрипучим голосом констатировал тот. — Имя и возраст.

— Кай. Четырнадцать лет.

Мужчина записал, почесал длинный нос и уставился на Ульфа, который перепуганно смотрел на писца… Молотобоец, кажется, совсем растерялся.

— ИМЯ! ВОЗРАСТ! — недовольно выкрикнул писец.

— Ульф. Возраст… неизвестен, — сказал я за детину.

Мужичок снова почесал нос, на этот раз яростнее — так, что осталось красное пятно.

— Я обращаюсь не к тебе, — предупреждающе посмотрел на меня. — Подмастерье молчит, когда говорит мастер.

Кивнул, внутренне усмехнувшись. Писец снова уставился на здоровяка.

— Значит, Ульф. Что провозишь в Чёрный Замок?

Глаза паренька забегали — бедняга смотрел то на меня, то на писца, и казалось, вот-вот расплачется от напряжения.

— Кхм… дело в том, — раздался в тишине мой спокойный голос, — что кузнец — это я, а Ульф — мой молотобоец. Он не очень-то разговорчив.

В этот момент где-то за горами снова глухо громыхнуло.

Мужик нахмурился и теперь посмотрел на меня уже иначе — долго и оценивающе.

— Такой щенок и уже мастер? — недовольно помотал головой, наверное, думая, что будь его воля, никогда такого бы не допустил. — Ладно. Что ввозите?

Учетник подошёл к сложенным на земле вещам и поднёс лампу, внимательно осматривая и диктуя помощнику: «Инструмент кузнечный, ручной… Заготовки деревянные, для мехов… Металлолом — железный, низкосортный…»

Когда управились, мужичок ещё раз напомнил, чтобы после прохождения ворот мы подошли к сержанту Рэглу, а затем, не прощаясь, ушёл дальше по ряду.

— Плохой, — буркнул Ульф, когда тот скрылся в темноте.

Когда дело было кончено, а писец со свитой уже возвращался в город, сквозь ряды людей, что снова закидывали поклажу на телеги, донёсся зычный голос Родерика:

— По одной телеге! Проезжай!

— Трогаемся! —отозвался голос нашего погонщика.

Колонна засуетилась — возницы занимали места. Люди, бормоча, благодарили духов за то, что добрались благополучно. В воздухе витал особый трепет перед въездом в огромный, по меркам здешнего мира, мегаполис.

Когда наша телега подъехала к входу совсем близко, смог разглядеть то, что было за стенами — картина оказалась не такой, как себе представлял.

Никаких красивых домов с красной черепицей здесь не было. Вдоль главной улицы, уходящей вверх от ворот, тянулись приземистые домики из чёрного сруба. Первые этажи местами обложены посеревшим камнем.

Из-за грязных занавесок на нас смотрели недобрые глаза жителей. Сплошь чумазые и хмурые мужчины, побитые жизнью женщины с тёмными мешками под глазами и стайки оборванной ребятни, которая, выбегая на дорогу, показывала на нас пальцами и выкрикивала обидные слова:

— Деревенщины! Дикари! — слышались писклявые голоса, сопровождаемые издевательским смехом.

Впереди, по каменистой мостовой, медленно волоклись другие повозки. Беженцы, до этого мечтавшие о спасении, теперь мрачно разглядывали это «гостеприимство». Матери прикрывали лица детей, закрывали тем уши и что-то тихо шептали, прижимая к себе.

— Убирайтесь! — послышался пьяный голос какого-то мужика из толпы встречающих.

— И так уже продохнуть нечем от ваших деревенских рож! — донёсся хриплый женский визг.

Тут же послышались одобрительные возгласы собравшихся.

— А НУ, ПОШЛИ ПРОЧЬ!

Один из грифонов, не выдержав, с лязгом обнажил меч и, спешившись, пошёл на толпу.

— Второй раз повторять не стану! Ещё слово — и самые дерзкие умоются кровью!

Протестующие тут же замолчали — повесив головы, начали медленно отступать, растворяясь в тёмных переулках. Но, как только воин отошёл, продолжали бросать злобные взгляды — мы были здесь чужими, и нам это дали понять с первого шага.

Наша телега заехала внутрь. Обратил внимание — в узких и тёмных проулках виднелись совсем хлипенькие лачуги — почти такие же, как в Оплоте. Стало ясно: здесь тот же закон, что и везде — чем ближе к стенам — тем глубже нищета. Выше по склону, вдали, виднелись те самые дома с красными черепичными крышами, застеклёнными (настоящим стеклом!) окнами и деревянными балконами.

Внизу, у ворот, дорога была ужасной — повсюду грязные лужи, в воздухе отвратительная вонь нечистот, кислого пива, тухлой рыбы и гниющего мяса. Ульф заткнул нос и перепуганными глазами озирался по сторонам.

В какой-то момент небольшой, но острый камень угодил нашему вознице в плечо — мужик поморщился от боли и с ненавистью посмотрел на толпу, что жалась к домам. Кто кинул — не разобрать.

Погонщик, не найдя виновного, со всей силы хлестнул кнутом уставшую кобылу, словно вымещая гнев — та, обречённо дёрнувшись, заковыляла по улице быстрее.

Миновали площадь и поехали вверх, мимо закопчённых домиков. На них висели вырезанные из дерева или нарисованные углём вывески: «Дырявый Котёл» — дешёвая пивная; «Последний Гвоздь» — лавка гробовщика; «Удача Траппера» — скупка шкур; «Кривой Нож» — цирюльня, где, видимо, не только стригли, но и резали неугодных.

Даже когда подъехали к более цивилизованным, каменным домам, толпа зевак не редела. Здесь люди одеты уже гораздо лучше — видел женщин в шерстяных платьях пастельных тонов и чистыми платками на головах. Мужчины одеты в кожаные куртки, добротные штаны и высокие сапоги.

Главная дорога уходила влево. На повороте, отделяя этот район от следующего, стояло заграждение — окованный железом деревянный брус, который можно поднимать и опускать с помощью простого механизма-ворота — что-то вроде пропускного пункта или шлагбаума. Сейчас тот был поднят. Рядом, опершись на алебарды, стояло трое стражников — на кожаных доспехах серебряной нитью вышиты гербы.

Проезжая мимо солдат, наткнулся на их недобрые и оценивающие взгляды — смотрели на нас так, будто мы были не беженцами, а потенциальными ворами, убийцами и просто источником проблем и мусором, который прибило к порогу их мира.

Повозки скрипели и стучали по брусчатке. Лошади натужно ржали на каждом повороте или крутом подъёме. Запах, царивший у ворот, постепенно уходил. На улице, усыпанной строениями с черепичной крышей, в воздухе висел пёстрый букет ароматов: запах хлеба и корицы из пекарни, жареного мяса и тонкий аромат трав. От центральной улицы, как паутина, расходились не узкие проулки, а мощёные улочки.

Несмотря на это, город был невероятно тесным — дом стоял на доме, нависая друг над другом, и огромное количество мусора. По обочинам валялись кучи гнилых овощей, рыбьи головы, какие-то грязные тряпки. Из окон домов помои выливали на улицу, и всё это стекало по проделанным в брусчатке канавкам, превращая в зловонные ручьи.

Впереди показался широкий проём — главная улица как ручей втекала в озеро торговой площади. Там хаотично расставлены торговые палатки и лотки, а за ними, в центре, возвышалась деревянная конструкция, которую знал скорее по книгам истории: плаха. Высокий, сколоченный из почерневших брёвен помост, на котором стояла колода для отсечения головы и несколько столбов для порки. Сейчас она пустовала, но ясно, что в дни казней место превращается в аттракцион, что уже достаточно говорило об укладе здешней жизни.

Мы выехали на площадь, где обустраивались другие телеги — стояли вплотную друг к другу. Тут же на нас обрушился гвалт — местные торговцы и жители, не стесняясь, орали во всю голосину, чтобы мы убирались вниз, в Нижний Город, где нам и место, а не занимали их площадь. Самые ушлые подбегали к беженцам и, как стервятники, пытались выведать, что ценного можно выменять по самым низким ценам.