Когда солнце погасло - Лянькэ Янь

Так и не понять, что приключилось в городе. Даже Деревяха Чжан перестал быть прежним Деревяхой. В тишине скрип нашего велосипеда напоминал треск огня, ползущего по патронной бумаге. Проходя мимо, люди оглядывались и смотрели на наши лбы. Поднимали керосиновые лампы, светили фонариками. Посветив, немели от страха и спешили дальше. Всех людей с лампами и фонариками мы знали, только они нас не узнавали. Чжан Юань-тянь. Ван Даю. Ван Эргоу. Хозяин Гао из чайного магазина, который в начале снобродной ночи призывал всех не спать и защищаться от грабителей. Вань Мин с женой и двумя взрослыми сыновьями, тот самый Вань Мин, на глазах у которого грузчики вынесли из магазина всю технику. Мы звали их по именам, но они не откликались, только таращились на наши лбы, свернув шеи. И говорили, жить надоело, совсем жить надоело. И в конце концов мы растерянно остановились у края дороги. Растерянно оглядели толпу, словно отбившиеся от стада овцы. Мимо прошел дядюшка Ся. Прошел мимо и вдруг вернулся.

— Ты нынче меня разбудил, семью мою спас, я вас тоже выручу, покуда не сплю. И мы сочтемся, ничего не будем друг другу должны. — Сказав так, он достал кусок желтого шелка вроде полотенца и протянул моим родителям. — Если жить не надоело, порвите его на ленты, а ленты повяжите на головы. А если надоело, ничего не делайте и ждите, когда вам головы срубят, а тела оставят без погребения, когда слуги Небесного государства [41] потащат вас казнить и на куски искромсают.

— Вы куда идете.

— Возрождать Мин [42]. Воцарять Небесное государство великого благоденствия.

— Какая еще Мин, какое великое благоденствие, с тех пор сколько веков прошло, как вы будете возрождать Мин, как будете воцарять Небесное государство.

— Тебе что, жить надоело, такие слова говоришь. Тебе жить надоело, хоть нас не впутывай.

— Ты ведь снобродишь. Снобродишь, не иначе.

— Сам ты снобродишь. Вы всей семьей снобродите.

Бранясь и бормоча, дядюшка Ся поспешно отошел. Будто хотел от нас сбежать. Быстро, точно не ногами перебирает, а летит. И в мгновение ока растворился в ночи, смешался с толпой. А мы с куском желтого шелка растерянно стояли на прежнем месте. Всюду слышались приглушенные голоса. Всюду слышались поспешные, но будто проложенные ватой шаги. В воздухе клубилась зловещая сила, носился невидимый вихрь. И люди шли сквозь вихрь, и вихрь мутил им головы. Все они спали, но вели себя так, будто остаются наяву. Все оставались наяву, но вели себя так, будто спят.

Мы бросили велосипед на обочине.

Порвали желтую ткань на ленты, повязали головы. То и дело оглядываясь на людей, что проходили мимо. Люди были опутаны сном. Люди во сне шли проливать кровь на гаотяньской войне. Во сне шли биться не на жизнь, а на смерть. Поправляя узел у меня на затылке, мама вскинула глаза на отца.

— Отправим Няньняня домой, он ведь еще ребенок, как бы нынче горя не натерпелся.

Отец затянул свой узел, оглядел наши повязки. — К дому все равно через главный перекресток добираться. Все равно через толпу с дрекольем.

И мы пошагали дальше в ночь, пошагали в самую гущу гаотяньской войны. Надев повязки, мы тоже вступили в войну. Стали частью гаотяньской армии. Совсем как сноброды. Никто больше не бросал на нас подозрительных взглядов. Люди скользили глазами по желтым повязкам и спешили дальше. Видели повязки, успокаивались и спешили дальше, ступая по черной ночи нового дня. Наверное, час был такой, когда солнце вовсю поднимается по небу, такой был час. Такой час, когда солнце красит золотом реки, леса, дома и деревни у Восточной горы. Такой час, когда крестьяне выходят в поле, а торговцы открывают свои лавки. Но растянувшаяся темнота не давала людям проснуться.

Не давала выйти из большого снобродства. И они скользили еще дальше в сон, еще глубже в снобродство, прямиком к гаотяньской войне На углу Треть ей улицы, поодаль от главного перекрестка, сои остановился. И началась гаотяньская война. Люди теснились, толпились, задрав головы, как во время собрания. Толпились без всякого строя и порядка, фонари вспыхивали и гасли, со всех сторон напирали голоса. Толпа передавала новость. Новость переходила из рук в руки, точно обжигающая тайна, от одного к другому. А от другого скорее к третьему. Люди заполонили улицу. Люди толпились, словно бурьян на пустыре. Фонари шарили по земле, по ногам и спинам. А лица, головы и плечи оставались в темноте. Некоторые люди прикрывали фонари руками. Накидывали на фонари тряпицы.

— Что там впереди.

— Начальство в императорский халат обрядилось.

— Что там впереди.

— Грядет Великое благоденствие.

— Что там впереди.

— Грядет великая война во имя Небесного государства. Всех деревенских, покусившихся на гаотяньское Небесное государство, будем в капусту крошить.

Новости были как ветер. Как облака. Как ростки, что пробиваются из-под земли. Рассветное ночное небо налилось полночной чернотой. Воздух налился чернотой, и деревья, дома и стены сделались угольно-черными. Уцелевшие уличные фонари разом погасли и почернели. И когда они почернели, мы увидели, как староста бросился бежать за руку с Ван Эрсян, молоденькой деревенской вдовой, и на головах у них желтели повязки, а Ван Эрсян прижимала к груди спящую дочку. Они вырвались из толпы и шмыгнули в боковой переулок. И лица их были ясные и белые, совсем без сна. А глаза огромные, будто грецкие орехи. Они бежали совсем по-обезьяньи, совсем по-рыбьи. И убежали. Убежали прочь из черной ночи. Убежали жить, не зная горя. Мой отец окликнул старосту — староста, староста. Староста услышал, но сделал вид, будто не слышит. И люди остались без старосты, остались без Ван Эрсян. Мир лежал в темноте без старосты, без Ван Эрсян. Людей примяло к черным пятнам на подсвеченной фонарями дороге. Зыбкий свет фонарей был как тление огня в золе. Воздух сделался сухим и жарким. Сухим, но еще не жгучим. Утренняя прохлада опускалась с гор и сочилась по забитым толпою улицам. И все равно повязки у людей насквозь промокли от пота. Пот стекал с повязок и повисал на щеках и носу. Протискиваясь сквозь толпу, я видел, что многие лица в толпе деревянные или кирпичные. Радостные, как у новобрачных, которые делят подарки. Взволнованные, как у настоящего слабоумного и настоящего припадочного из северных кварталов. Многие шли с прикрытыми глазами. Но другие многие очень отличались от снобродов, как староста и Ван Эрсян, вместо сна в их глазах были только красные прожилки и усталость, будто им хочется заснуть, но нельзя. Мужчина и женщина, которых я не знал по имени, прятались под фонарным столбом у края дороги. На столбе в одном чи от земли висела лампа со стеклянным колпаком и фитилем, похожим на бобовый проросток. Внизу лежал черенок от лопаты и кухонный нож. В свете лампы было видно, что мужчина с женщиной сидят на корточках, а лица у них увяли от желтого беспокойства. И повязки насквозь промокли от пота, будто их выполоскали в воде.

— Цай Гуйфэнь, и вы тут. — Отец потянул меня к столбу. Мама пошла за нами. И мы втроем протолкались к Цай Гуйфэнь. Оказалось, рядом сидит ее сосед. — Вы ведь не спите, расскажите, что там впереди приключилось.

Сосед Цай Гуйфэнь вытаращился на отца с матерью, вытаращился на нашу семью и сказал, ссучив голос в тонкую нитку:

— Я слышал, главу управы убили. И все начальство, всех, кто не снобродил, кто не восстал, тоже убили. Сейчас нельзя говорить, что не спишь, ты не говори никому, что мы не спим, очень тебя прошу. — Потом оглянулся, будто хотел увериться, что кругом одни спящие, одни сноброды. — Будет большая война, в городе все улицы перекрыли. Даже северные переулки теперь перекрыли. Схватили женщин из бедных северных кварталов, будут армию обслуживать. И говорят, среди тех женщин Старостина жена затесалась. Плохо дело, совсем плохо, грядет Великое благоденствие, грядет война с деревенскими. А всех неспящих, кто не хотел войны, два часа назад связали и отвели во двор городской управы. Всех перебили, а трупы бросили на задний двор. Мы до сих пор живы и сидим здесь, потому что воевать согласились. — Их голоса звучали не громче жужжания мухи. Как у спасшихся от верной смерти. Как у снобродов, хотя они вовсе не спали. — Тяньбао, скорее уходите. Нельзя бдящим оставаться рядом снобдящими. Собьемся вместе — какой-нибудь полусонный заметит. И тогда нам конец, тогда пиши пропало. — И они замахали руками, прогоняя нас прочь. И подтолкнули отца, чтобы скорее проходил мимо.