Паук у моря (СИ) - Валин Юрий Павлович

— Послушайте, я признаю вину. Можем мы как-то возместить ущерб? Просто скажите, каким образом.

— Каким-каким, да никаким. Сдохните фсе, туда фам и дороха! — припечатал зловредный абориген. — Мамка с фами цафкаться не станет.

— Да что ж так сразу? Что сразу «мамка»? Я же вежливо пытаюсь, извиняюсь,– вздохнул Верн, пытаясь оглянуться — на этот раз медленно, плавно.

— Нету тут никофо, — ехидно заверил невидимый шепелявец. — Мне фелели на глаза чуфым не показыфаться, я и не покафусь.

— А ну, Ф-федька, язык прикусил и домой сгинул, — певуче и жестко сказали рядом.

— Да я-ф ничефо…

— Домой, я сказала! Отлучиться от вас и на день нельзя, дурни безмозглые…

Верн онемел.

Мамка невидимого Ф-федьки была вполне видимой. Настолько, что глазам трудно поверить.

Невысокая и одновременно статная, почти неразличимая в темноте и сияющее красивая, соблазнительная и жуткая. Роскошное, отливающее в глубокую зелень, видимо, очень дорогого атласа платье, драгоценный и странный головной убор, переброшенная на грудь пара толстых кос.

— Насмотрелся? Хороша ли смерть? — говорила ужасная красавица вполне четко, без всякого упора на «фффф», но со странным произношением. Впрочем, это не имело значения. Магическая особа — вот сейчас однозначно понималось — очень магическая. И то, что такая красота странна и неуместна среди картофельных грядок, значения не имело.

— Смерть лучше, чем мечталось, — признался обер-фенрих.

— Это хорошо сказал — одобрила ночная красавица. — Особо больно не сделаю. Соучастников твоих куда подольше помучаю.

— Да за что их? Не ведали, что творят. Думали, что картошка дикая. Глупо, но это так и есть.

— Вижу, что так и есть. Только причем тут картофель? Да жрите перед смертью, не жалко. Огородик-то все равно — баловство пустое. Зачем опять приперлись? Или не понимаете?

— Мы не знали, — Верн почувствовал, что падает на колени…

…как приблизилась, как ее рука на плече оказалась — не понял. Ноги подогнулись под немыслимой тяжестью, на плечо словно тонны и тонны каменного груза давили, холод навалился, сейчас она чуть кистью шевельнет и хрустнут позвонки солдатской шеи…

— Постой, хозяйка! Там не знают. Не знают, что сюда нельзя!

— Вот еще новости, — удивилась прекрасная убийца, но движение жестких пальцев приостановила. — Вам как еще пояснять-то? Поголовно передавить ваш фашистский Эстерштайн, что ли? Так там народец еще поглупее вас, с них какой спрос, бабы да детки невинные. Не привыкла я всех подряд давить, да и многовато там глупых лбов.

— Всех давить не надо. У меня там мама, — выговорил Верн, едва не теряя сознание.

— Ишь ты, фриц командный, а на святое упирает, — поморщилась красавица, но ослабила каменную хватку.

Истинно каменную — Верн, хотя от боли мутилось в глазах, осознал — она действительно каменная: гладкая кожа, изящные украшения и яркий блеск зеленых глаз лишь иллюзия. Каменная хозяйка каменных гор.

— С мамой мне повезло, — попытался выговорить обер-фенрих. — Хотелось бы еще ее увидеть. Но смерти не боюсь. Только слово разрешите? У нас ведь общая ситуация: у меня приказ, а у вас проблемы с гостями. Надо бы уладить.

— Хитро намекаешь, — усмехнулась убийца. — Мне и с фрицами дела улаживать? Это что за позор такой? Опять дойчи думают, что хитрее всех?

— Я не совсем дойч. Я больше феак, — выдохнул Верн.

Зеленые немыслимые глаза приблизились.

— Что, и правда гордишься, что большей кровью ты пиндос[4]? — удивилась каменная красавица. — Да вы там, в Эстерштайне, совсем спятили: то все в немцы поголовно зачислиться норовите, то наоборот. Революция какая бахнула?

— Этого нет. И не особо я горжусь. Чему тут гордиться: стою на коленях перед красивой женщиной, да не по своей воле, да еще и в штаны чуть не наделал.

— Экий тонкий обольститель. Ладно, постой по своей воле. На штанах сосредоточься, излишнего возбуждения, как и вони, не люблю.

— Понял, — Верн с позорным облегчением почувствовал, как тяжесть снялась с хрустевшей шеи.

— Догадливый какой. Таких гостей от вас еще не приходило, — красавица машинально отерла ладошку о подол длинного платья, сверкнул массивный и длинный браслет-наруч. — Для начала вот что скажи — откуда про меня пронюхали?

— Мы? Вообще ничего не знали. Отсюда же никто не возвращался.

— Да? — красавица глянула пристально. — А отчего меня по прежней должности назвал? Я давно в отставке.

— Хозяйкой? Это я интуитивно догадался, — признался Верн. — Такое же сразу видно. Наверное, отставных Хозяек не бывает. Это как полковники — навсегда в звании.

— «Полковники»… пакость какая. Дурь у тебя в башке, мальчик, сплошная дурь. Но врать даже не пытаешься. В этом молодец. Хотя и интуитивный. Лови момент, предлагай сделку.

— Так всё просто. Тут не сделка, а просто по устав… давайте строго по порядку делаем. Вы нас отпускаете, мы уходим, докладываем, что путь сюда закрыт, жить и проводить работы у Двойного озера не только нецелесообразно, но и категорически невозможно.

— Хороший ход. Понятный. Главное, ваши фюреры сразу поверят, согласятся, успокоятся. Или пришлют сюда целую экспедицию с пушками и взрывчаткой? Меня уничтожить, а лучше захватить и в концлагере опыты надо мной и детьми ставить?

— Вы очень образованная Хозяйка. Про пушки и фюреров осведомлены. Но фюреров у нас давно нет, а пушки сюда вряд ли возможно протащить. Мы налегке-то едва прошли. Взрывчатка теоретически возможна, в этом вы правы. Но вряд ли. Она очень ценная, а вы очень далеко обитаете. Не окупит себя такой рейд. К вам вообще-то не так часто и пытались пройти.

— Это как сказать, — красавица поправила помятый стебель картофеля. — Время, оно, юный офицерик, весьма относительно. Мне про это еще дома объясняли, потом и подтвердилось. Впрочем, это тема сложная и ненужная. Пушек и динамита вашего я не боюсь, мне что десяток человек завалить, что тысячу — все едино, обвалы в горах экономить нужды нет. Я бы все перевалы и долины давно позакрывала, так скучновато будет. Вольные феаки наведываются, тресго изредка заглядывают — все ж развлечение мне и детям. Вот вас бы, поганцев, столетья не видать. Хуже львов — вечно шум, срач, стрельба, планы дурацкие и оскорбительные. Не ваше это место, уж пора бы понять.

— Я понял, — заверил Верн.

— Да я вижу. Ты вообще странноватый для дойчевого прихвостня. Даже слегка симпатичный. Но толку-то? Ты такой, а сотоварищи твои — истинные фашисты. На птиц безвинных ружье наставлять — вот зачем? У этих птиц и мясо-то несъедобное. А картошка⁈ Накопали-то чуть-чуть, больше вытоптали.

— Они не специально. Просто не умеют. Мы возместим. И мы не фашисты. В Эстерштайне такой партии нет.

— То-то и оно. Партии нет, а прислуги фашисткой полным-полно. И не стыдно? Мать свою помнишь, не как у вас обычно, сплошное безродье. А карателями командуешь.

— Воля ваша, Хозяйка, но какие мы каратели? — печально сказал Верн. — Это даже не рейд. Нас самих сослали. Желательно, чтобы без возвращения. Ходим, смотрим новые места. Не знали, что тут занято.

— Молодец какой. Выкрутился. И даже искренне. А те рейды — прежние? Не карательные, точно, а? Дурак. Одно у вас оправдание — что сплошь сопляки. И тот лысый от вас недалеко умишком-то ушел, — Хозяйка глянула в сторону лагеря, на почему-то практически исчезнувшее, затуманившееся пятнышко костра, и поморщилась. — Вот что, мальчик. Я на твоих бродяг вблизи гляну, потом решу, что с вами делать. Может, у вас в будущем что хорошее мелькнет, жизни ваши оправдает. А нет, так не обессудь. Одно обещаю — мучить не буду, тут убедил. Быстро умрете.

— Мы солдаты. О большем и не мечтаем.

— Ох, и дурачки вы. Как ваш вшивый Эстерштайн и земля-то еще терпит? Одно слово — приречная землица, вечно всякой гадостью и гнилью удобриться норовит. В чистых горах давно бы сгинул отвратный народец.

Несмотря на боль в помятой шее и предчувствие крайне тяжелого разговора (вернее, допроса), Верн полноценно смог оценить выражения лиц товарищей, когда рейдовики увидели, с кем он возвращается к костру. Ну и рожи же у них были.