Археологи против пришельцев (СИ) - Елисеев Алексей Станиславович

— Хорошо, — ответил Жрец-Кобра, голос его был как шелест песка по гробнице. — Потому что она Отмечена Печатью Иного Времени. Её кровь отопрёт Врата для Ночного Змея.

Два нубийских стража, огромные, как самцы горрилл, схватили Стеллу. Она уже не кричала. Не боролась. Тело её обвисло в их руках, как тряпка, плечи поникли в полной покорности. Но взгляд её нашёл меня в темноте, через проём барака. Он бросил на меня последний, пронизывающий взор, полный бездонного ужаса, мольбы… и прощания. Она открыла рот, но вместо крика о помощи, её голос, полный нечеловеческого отчаяния и знания, резанул ночь по-русски, эхом отдаваясь в моих ушах:

— ЕГОР! Не бунтуй против них! Просто уходи один! Уходи к морю!

В этот момент внутри меня что-то порвалось. Вся моя депрессия, апатия, выстраданное принятие этой реальности — всё это было сметено одной первобытной волной ярости, горячей, как лава, вырвавшейся из недр. Пустая оболочка, которой я стал, треснула, и из неё вырвался зверь, дикий и неукротимый. Мысли хлестнули, как плеть: «Почему всё так? Почему она? Почему не сопротивляется? Это несправедливо! Несправедливо!!!». Но в этот момент мне было уже не до моральных дилемм или рассуждений. Горячая волна адреналина и ненависти затопила всё существо целиком. Острое понимание того, что это не бред и не симуляция, резанул разум. Стелла — это не NPC, жертвуемый для сюжета, если её убьют сейчас, то такой другой не больше не будет. А я… Я останусь здесь один.

— СТЕЛЛА! — мой рёв потряс стены барака, заставив других рабов вжаться в углы, их тела съёжились от страха.

Я рванулся наружу, мышцы, истощённые, но разожжённые адреналином, работали как поршни в перегретом движке. Один из нубийцев, стоявших на входе, попытался преградить путь, но я снёс его плечом, как таран, почувствовав, как его тело хрустит под ударом. Второй замахнулся копьём, но я перехватил древко и рванул его на себя, отправляя стражника в полёт, как мешок с песком. Я не чувствовал боли, не думал. Только рвался вперёд, тело дёргалось в конвульсиях ярости, кулаки сжимались до белых костяшек. На меня накинулись ещё стражники, их лица искажались гримасами злобы, но в этой слепой ярости я был сильнее, отбросил одного, как щенка, кулак врезался в челюсть другого с хрустом. Я прорвался с трём жрецам и Стелле и уже в предвкушении занёс кулак для удара по золотой маске — где-то в глубине страстно хотелось узнать, что за масками жрецов. Скрывается там нечто безымянное, шепчущее из бездны или же это банальные лысые мужички, охреневшие от безделья и нанесения макияжа. Как бы там ни было, я собирался им всем поломать лицо.

Но я не успел. Резкий, сокрушительный удар тяжёлого древка по ногам свалил меня на землю, тело рухнуло, как подкошенное, из лёгких вырвался хрип. А потом на меня обрушился град ударов — тупые концы копий врезались в рёбра, тяжёлые удары ногами топтали спину, плети свистели, оставляя жгучие полосы. Я пытался встать, рыча, как раненый медведь, пальцы цеплялись за песок, тело дёргалось в спазмах, но меня снова и снова сбивали, избивая методично, без злости, как кусок мяса для отбивной. Сквозь пелену боли и пыли я видел только одно — её уносимую фигуру, обвисшую в лапах евнухов, и взгляд жреца-кобры, холодный, бездушный, с любопытством энтомолога, разглядывающего букашку, что дёргает лапками перед тем, как её раздавить. Ярость кипела, превращая кровь в огонь, но тело, предательски изломанное, не слушалось, мышцы дрожали от истощения.

Последнее, что я увидел перед тем, как тяжёлый удар по голове погрузил меня во тьму, — её силуэт, уносимый в ночь, и тени жрецов, что скользили прочь, как предвестники чего-то куда более страшного. Мысли метались в под черепной коробкой. Неужели это конец? Стоило ли бунтовать, если результат — ещё больше боли? Но без бунта мы — просто скот. Я починю эту реальность или разобью вдребезги, как вариант.

Глава 11

Позорный Столб

Я пришёл в себя от обжигающего удара. Солнце уже жгло, как раскалённый уголь, висевший над площадью перед храмом — огромной, утоптанной пылью ареной, где чёрные камни пирамиды отбрасывали тени, похожие на когти древнего хищника, готового вцепиться в горло. Меня привязали к позорному столбу, грубой колоде из потемневшего дерева, врытой в песок, верёвки врезались в кожу, тело моё было натянуто, как на дыбе, мышцы ныли от напряжения и свежих побоев. Шрамы на спине превратились в кровавое месиво, сочащееся сукровицей, каждое движение отзывалось вспышкой боли, как будто в раны сыпали соль с перцем. Я был куском мяса на выставке, и толпа — рабы с пустыми взглядами, надсмотрщики с ухмылками садистов, даже жрецы в нижних рясах, пропитанных запахом ладана и смерти — глазели с безопасного расстояния, их лица искажались смесью страха и злорадства.

Они начали методично меня избивать. Не простыми кнутами, а хитрыми плетьми с узлами, что причиняли максимум боли, но не убивали сразу — настоящая социальная фантастика, где пытка — это искусство, а исполнитель — художник по человеческим страданиям. Каждый удар был огненной вспышкой, рвущей кожу, как бумагу, один хлестнул по рёбрам, и я почувствовал, как что-то треснуло внутри, боль прострелила, как молния, заставив воздух вырваться из лёгких хриплым стоном. Другой удар пришёлся по спине, шрамы открылись заново, кровь потекла по ногам тёплыми ручьями, смешиваясь с песком в липкую грязь. Я потерял счёт времени, сознание растворилось в красном тумане, тело дёргалось в конвульсиях, но ярость не гасла. Она была единственным, что держало меня на плаву — чёрный, кипящий огонь внутри, как в том артефакте, что нас сюда закинул, разгорающийся от каждой новой обиды. Я шептал сквозь кровь и сломанные зубы проклятия — на русском и древнеегипетском, самые страшные и чёрные, на какие только был способен, голос мой выходил рычанием, полным яда.

— Да чтоб вас всех Апоп сожрал, ублюдки! Да чтоб ваши пирамиды в песок рассыпались!

Зачем они это делают? Не для наказания ради наказания. Для примера — социальная машина, где один сломанный раб укрепляет цепи на всех остальных. Но я и не думал сдаваться, приняв боль как неизбежность, а держался за чёрную ярость бушующую внутри. Сколько книг я прочёл про попаданцев? Много! И ни в одной из них вместо суперсил герой не получал сеанс БДСМ от древних садистов.

Ночь упала, тяжёлой кулисой, пропитанная воспоминанием о зное, боли и страдании, что я вынес. Дурнота заполняла мозг густым туманом. Площадь опустела, только далёкие завывания из пирамид напоминали, что этот мир живёт своими кошмарами, шепчущими из теней. Я висел, как тряпка, тело — сплошная рана, но внутри горела, ярость. Она пульсировала и вибрировала в венах, как перегретый дизельный двигатель. И тут я услышал шаги — лёгкие, как шорох песка под лапами шакала. К столбу подошла старуха, Хесира. Единственная подруга Стеллы из женского рабского барака. Её кожа была сморщенной, как глина на дне высохшей реки, волосы свисали седой паклей из-под обруча, но взгляд… Взгляд — молодой, цепкий, ясный, пронизывающий насквозь, полный старческой мудрости и хитрости. Она вытерла мне лицо тряпкой, смоченной вонючей жидкостью — отваром трав, пахнущим горечью и металлом, что слегка притупило боль, как временная заплата на лопнувшей шине.

— Не умирай, дитя чужих песков. Не время, — прошептала она на ломаном египетском, но понятном языке, оглядываясь по сторонам, тело её напряглось, как у зверя, чующего опасность. — Сильный раб нужен Жрецам Тьмы… и Ему.

Я прохрипел, не поднимая головы, голос мой был как скрип ржавых петель, сломанные зубы кололи губы, кровь стекала по подбородку.

— Кому…? Дура старая… Стелла… Где она? Отвечай!

Она замолчала на миг, взгляд её блеснул в темноте, как у шакала, почуявшего падаль. Затем начала шептать, оглядываясь, слова её падали, как капли яда.

— Твою белую жрицу… готовят. Очищают молоком пустынной козы, мажут ядом чёрных змей… Одевают в паутину ночи, усыпанную звёздными слезами…