Как такое произошло? Эрнет же всегда был за справедливость, а сам всё это время незаслуженно обижал любимую женщину. Идиот!
Простит ли его Амелия? Он надеялся, что да — она всегда была доброй и отзывчивой. Но один раз он уже ошибся, мог ошибаться и сейчас. Да и, в конце концов, самый терпеливый человек не может до бесконечности сносить беспочвенные обвинения и придирки, а некоторые его слова и поступки никак иначе охарактеризовать не получалось.
Хотелось постучаться головой об стену, но Хантли только прислонился к ней спиной и посмотрел в тёмное небо, вспоминая все до одной встречи с Амелией и каждое несправедливое слово в её адрес. Клубок боли внутри всё рос и рос, но вряд ли это было сопоставимо с тем, что испытывала любимая.
Мысли то и дело хотели свернуть с воспоминаний, растравляющих душу, но Эрнет не давал им такой возможности. Степень своей вины он измерял так же тщательно и досконально, как изучал все другие вопросы, не оставляя себе шанса приукрасить действительность.
Звёзды на небе светили ровно, не давая ни ответов, ни обещаний, но будто взвешивали все движения души. Видели ли они бездну раскаяния и терзания совести? Вряд ли. Не было никакого дела звездам до мыслей одного человека, зато для самого человека происходящее с ним было сродни болезненной, но необходимой операции.
Эрнет так глубоко ушёл в воспоминания и самообвинения, что не сразу расслышал шаги. По Книжной быстро шёл кто-то совсем к такой ходьбе не подготовленный. Прохожий был ещё далеко, но его тяжёлое дыхание с хрипами и невнятное, но явно злобное бормотание было отчётливо слышно в ночной тишине.
Хантли провёл рукой, и тени сгустились, растворяя его фигуру во мраке. Вряд ли тот, кто так отчаянно торопился, мог заметить в тёмном тупике человека, но не хотелось даже мимолётного внимания. Хотелось стоять в одиночестве и дальше разбираться в себе.
Шаги приближались. Одышка. Тихая ругань. Прохожий остановился совсем рядом, но из-за угла Хантли его не видел. Послышался шорох одежды, словно незнакомец опёрся руками на колени.
— Гадина, — произнёс он сипло и снова тяжело задышал. — Тата та ещё длянь была… — пауза. — … но хоть в чужие дела не лезла… Я тебя… плоучу…
Эрнет вздрогнул. Гудис Панс? Что он забыл тут в три часа ночи.
— Бом! Бом! — пробили часы на ратуше. Хантли сделал шаг вперёд. Тени стелились за ним, делая почти невидимым. — Бом!
— Да дилх!
— Бом!
«В четыре часа ночи», — мысленно поправил себя Эрнет.
Это действительно оказался мэр, но выглядел он до неузнаваемости потасканным. В свете одинокого фонаря был виден измятый костюм, красное перекошенное лицо, блестящие на лбу капельки пота и лихорадочные движения. Гудис Панс шарил по карманам и ругался под нос.
— Сандла в тюрьме… Стладает… Всё из-за тебя… Стелва! — вдруг выкрикнул он и кинул что-то в дверь салона.
Лязгнуло. Блеснули осколки стекла и металлические детали. Посыпались на крыльцо и мостовую, разлетелись во все стороны пружины и шестерёнки… часов.
— И за часы мне заплатишь! — заорал мэр и снова принялся искать что-то в карманах. Достал круглый плоский флакон размером с часы, размахнулся…
Ждать конца представления Хантли не стал. Вышел вперёд и развеял тени.
— Господин Панс, что привело вас сюда в столь поздний час? Хотите принести извинения?
* * *
Гудис Панс дёрнулся, чуть не упав, но выровнялся. Флакон выпал из рук, брызнули по сторонам стеклянные осколки, и едкий запах растекся по улице. Дым верды — безвредный для человека. Зачем он мэру?
— Хантли, — процедил он. — Газеты, значит, не будет?
Эрнет видел, как Панс снова сунул руку в карман, как сжал там кулак. Что там?
— Почему же? Завтра днём выйдет целый спецвыпуск. — Пояснять, что там не будет никаких разоблачений, Хантли не стал.
— Что же ты тогда тут делаешь? — оскалился мэр. Густые тени рисовали на его лице гротескную маску злобы. — Может, сам с извинениями?
Выглядел и отвечал Панс очень странно. Что бы ни говорили, а мэр, хотя и любил прикрикнуть на подчинённых, редко действительно терял самообладание. Похоже, сейчас был как раз тот самый момент. Нервный срыв? Вполне возможно: скандал с Амелией на балу и арест племянницы, видимо, доконали главу города.
Можно было предположить, что мэр пьян, но алкоголем не пахло. Дурного блеска в глазах от туманящих сознание веществ тоже не наблюдалось, хоть абсолютной уверенности не было — неровный свет не давал рассмотреть детали. Нет, Гудис Панс был в здравом уме, но при этом явно не в порядке.
— Не имею желания объяснять свои мотивы, — ответил Эрнет. — Зато хотел бы прояснить ваши. Не пришли же вы, в самом деле, бить окна Амелии, кидаясь в них… часами.
Ночная встреча напоминала какой-то дурной сон. Не страшный, а нудный и липкий, от которого никак не избавиться. Хантли ненавидел такие сны. В них он раз за разом не успевал к Элеоноре и раз за разом просыпался с тяжелой душой и грузом вины.
— Мои мотивы… Мои мотивы… — забормотал мэр, резко замолчал, а через секунду заорал. — Сандла повелила этой дляни! — Гудис Панс погрозил кулаком в сторону дома. Между сжатыми пальцами зазмеилась цепочка — на такие вешали часы и артефакты. Какой артефакт мог быть у Панса? — Из-за неё всё устлоила. До сих пол велит, что Девеник её спасёт! Говорит, чёлный кололь вытащит её из тюльмы. Дула! Да кроме меня до неё никому дела нет!
— Чёрный король, — одними губами произнёс Хантли, но мэр заметил.
— Заклинание, да? Хочешь меня остановить? Нет уж! Она ещё пожалеет!
Панс размахнулся и швырнул в окно салона крупный камень на цепочке.
Время замедлилось. Как во сне. Дёрнулся вперёд мэр, словно передумал. Взмахнул рукой, но пальцы схватили воздух. Блеснул в свете фонаря красным гранёный бок артефакта. Поджиг?
Сердце стукнуло в груди, словно до этого вовсе не билось. Кровь побежала быстрее. Страх подстегнул, заставляя действовать.
Создать заклинание Эрнет не успел. Да и не пытался. Бросился наперерез, выставив руку. Также как в детстве, когда ловил мячи, запускаемые Элеонорой. И когда ладонь кольнуло острыми гранями камня, внутри вспыхнула радость. Успел! А потом вспыхнул рукав. И обожгло болью.
Хантли сжал артефакт в кулаке, подавив желание отбросить его подальше. Направил магию на камень. Боль мешала сосредоточиться, но точность была не нужна. Миг. Структура хрупнула, огонь исчез, а сквозь пальцы посыпался пепел.
Эрнет разжал пальцы, и тусклые, сизые осколки с оплавившейся цепочкой упали на мостовую. Всю правую руку жгло, словно огонь продолжал пылать. Хуже всего выглядела ладонь — кровь сочилась сквозь чёрную корку, любое движение простреливало болью. К локтю поднимались мазки ожогов — словно разводы краски.
Странным образом, боль не мешала мыслить. Даже наоборот, отрезвила. Ощущение сна пропало, и вернулась злость.
Целитель из Хантли был никакой, но пару слабых универсальных заклинаний он знал. Пара секунд и боль начала утихать, хотя и не ушла окончательно. Зато ей на смену пришёл нестерпимый зуд. Сил должно было хватить, чтобы не усугубить ситуацию, но не вылечить раны до конца.
— Хантли? — севшим голосом произнёс мэр. — Я не хотел, слышишь. Не хотел никому пличинить влед. Сам не знаю, что на меня нашло.
Панс достал из кармана платок, вытер лысину и мелко затрясся.
— Что-то нашло… — повторил Эрнет и попытался сжать обожжённую руку. Поморщился. Посмотрел на левую. Размял пальцы. Что ж, ей он тоже неплохо владел. — Что-то нашло, и вы решили сжечь дом Амелии. Вместе с ней.
— Я не хотел, слышишь? Пеленелвничал. Солвался. — Мэр подошёл ближе и попытался заглянуть Хантли в лицо. — Я всё компенсилую.
От этих слов внутри Эрнета вспыхнул уже другой огонь. Ярости. Смыло остатки сдержанности, не оставило мыслей. Кроме одной.
— Кажется, на меня тоже что-то нашло. — Эрнет поднял взгляд на Панса. — Как давно я хотел это сделать.
Левая рука сжалась в кулак и встретилась с подбородком мэра.
