— А, начальник стражи Ван! Прекрасно, что вы здесь!
Ван Широнг медленно повернул на него голову, но не перевёл на него взгляд, все ещё глядя на улыбку Сяо Вэй с трудом перестраиваясь с лирического на служебный лад.
— Я вас слушаю? — произнёс он с холодной вежливостью, давая понять, что беседа со старшей служанкой куда важнее.
Чиновник, не обращая внимания на тон, продолжил, торопливо и чуть ли не скороговоркой:
— Я, значит, отбываю. По делам. Срочным. Имперским. Так что руководство оставляю на вас. На вас и на трёх моих… э-э-э… приближённых демонов. Не подведите! И не уничтожьте всё… Ах и ещё, не позволяй чиновникам садиться тебе на шею.
Он хлопнул ошеломлённого Ван Широнга по плечу так, что тот душой на миг вылетел в иной мир, развернулся и зашагал прочь, его потрёпанные башмаки зашлёпали по отполированному полу.
Воцарилась мёртвая тишина. Сяо Вэй смотрела на Ван Широнга широко раскрытыми глазами. Ван Широнг смотрел в пустоту туда, где только что исчез чиновник.
— Что… что это было? — прошептала наконец Сяо Вэй.
Мозг Ван Широнга, как исправный механизм, наконец щёлкнул. Низкий ранг, но властные манеры. Странная, поддельная бойкость. Фраза «оставляю империю». И эти глаза… несмотря на то, что голова была опущена, на мгновение он встретил взгляд. Взгляд, полный знакомой, стальной воли.
Лицо начальника стражи побелело, затем позеленело, затем стало цвета старого пергамента. Он схватился за сердце.
— О, Великий Нефритовый Предок… — выдохнул он с благоговейным ужасом. — Да это же был… Он Сам!
— Кто⁈ — ахнула Сяо Вэй.
— ИМПЕРАТОР! — просипел Ван Широнг, чуть не падая на ближайшую колонну. — В костюме писца из архивной мышиной норы! И он… он оставил мне империю! И упомянул трёх демонов! Это же Цзинь Сэ, Лю Чжэн и Мо Юань!
Он посмотрел на Сяо Вэй с выражением человека, который только что случайно поймал падающую звезду и теперь не знает, куда её девать, чтобы не обжечься.
— И… и он видел нас вместе, — добавила Сяо Вэй, и её щёки залились румянцем, в котором смешались стыд и странное волнение.
Ван Широнг закрыл глаза. Теперь ему предстояло не только управлять империей и присматривать за тремя своенравными духами, но и делать это с мыслью, что Сын Неба лично застал его за абсолютно непрофессиональной томной беседой о ладане и фонарях. Карьера — это, конечно, прекрасно, но любовь, как выяснилось, куда как рискованнее.
Примечание.
Суйсин 岁星 — Юпитер (Звезда Года)
Чаншань Гуань (尝膳官) — это «Чиновник, пробующий яства» или «Дегустатор».
Глава 86
Тот вечер должен был стать триумфом для Ваньюэ. Богатый купец, известный ценитель искусств, лично попросил, чтобы именно она аккомпанировала его гостям во время ужина. Это была большая честь. Сяофэн, сконцентрировавшись, играла особенно вдохновенно, и зал замирал, уносясь вслед за переливами цитры в далекие горные долины и лунные ночи.
А потом она увидела взгляд Нияо. Та стояла в дверях, прислонившись к косяку, и смотрела на нее не просто с завистью, а с ледяной, немой ненавистью. Казалось, сам воздух вокруг нее сгустился и похолодел.
Когда последние звуки музыки растаяли и гости разразились аплодисментами, Ваньюэ с облегчением улыбнулась и поспешила уйти со сцены, надеясь остаться незамеченной. Но Нияо перекрыла ей путь в узком, полутемном коридоре, ведущем в жилые покои.
— Ну что? — голос Нияо был сладок, как испорченный мед. — Наполнила зал своим щебетом? Распушила перышки перед важным гостем?
Сяофэн попыталась пройти мимо, опустив голову.
— Пожалуйста, пропусти меня, Нияо. Я устала.
— О, конечно, устала! — фальшиво воскликнула Нияо, не двигаясь с места. — Такое проникновенное исполнение требует огромных сил. Особенно когда приходится компенсировать… внешние недостатки.
— Ты чего надулась? — Нияо ядовито улыбнулась, ее глаза сощенились. — Я ведь правду говорю. Смотреть на тебя, когда ты играешь, — испытание. Ты вся изгибаешься у цитры с таким видом, будто творишь нечто возвышенное, а этот твой… — она сделала паузу, наслаждаясь моментом, — … этот твой нос, торчащий, как клюв у несчастной птицы, только и делает, что портит весь изящный вид.
У Сяофэн перехватило дыхание. Она инстинктивно прикоснулась к переносице. Ее нос и правда был большой, что придавало ее лицу характерность, а не утонченную сладость, принятую в здешних краях. Она всегда немного стеснялась его, но чтобы кто-то высказал это вслух, да еще с такой злобой…
— Молчишь? — Нияо шагнула ближе, ее шепот стал ядовитым и густым. — Правильно делаешь. Твоя игра — это всего лишь крикливый щебет, который пытаются выдать за пение соловья. А твоя внешность… Ну, что взять с провинциальной выскочки? Видно, что в роду у тебя были кочевники, раз нос такой орлиный. Скажи, ты им крошки из чашек достаешь, когда моешь?
В этот момент что-то в Сяофэн надломилось. Это была не просто злоба соперницы. Это было уничтожение. Удар пришелся в самое больное место — в ее и без того пошатнувшуюся уверенность в себе. Слезы предательски выступили на глазах, и она, оттолкнув Нияо, бросилась бежать по коридору.
— Беги, беги, птичка невезучая! — донесся вдогонку едкий шепот.
Сяофэн ворвалась в их комнату, захлопнула дверь и, добежав до своей постели, уткнулась лицом в подушку. Тихие, горькие рыдания сотрясали ее тело. Это были не только слезы из-за жестоких слов. Это был выплеск всего страха, всей унизительной необходимости прятаться, всей тоски по дому и по той жизни, где ее ценили и уважали. Она чувствовала себя загнанной, беззащитной и до глубины души оскорбленной.
Лань, которая принесла ужин на маленьком подносе, застала сестру в слезах. Сяофэн лежала, уткнувшись лицом в подушку, а её плечи тихо вздрагивали. На полу лежала разбитая чашка чая — видимо, смахнутая в порыве отчаяния.
Лань молча поставила поднос на стол. Она не стала спрашивать. Она уже всё поняла по ядовитому взгляду Нияо, брошенному им вслед после концерта, и по тому, как Сяофэн сгорбилась, убегая с помоста.
Лань не ответила. Она подошла к сестре, подняла с пола осколки разбитой чашки и аккуратно сложила их на угол стола. Её лицо, обычно бесстрастное, стало холодным и твёрдым, как отполированный речной камень. В глазах, обычно пустых, вспыхнула крошечная, но яркая искра чего-то древнего и безжалостного. Она молча погладила Сяофэн по спине — один раз, коротко и сухо — и вышла из комнаты, не проронив ни слова.
Поздно ночью, когда в Шуе воцарилась полная тишина, Лань подошла к кровати Мэйлинь. Она не стала будить её ласково, а энергично тряхнула за плечо.
— Вставай. Работа есть.
Мэйлинь, которая видела сладкий сон о дворцовых пирожных с лепестками роз, утробно заворчала, смахивая руку Лань.
— Убирайся к чёрту… Или позови служанку… — прошептала она, натягивая одеяло на голову.
— Нияо довела Сяофэн до слёз, — коротко бросила Лань, её голос в темноте звучал металлически.
Мэйлинь на мгновение замерла под одеялом, затем медленно откинула его. В лунном свете, пробивавшемся сквозь ставни, было видно, как она скептически щурится.
— Знаешь, сколько разя́её доводила до слёз? — сонно и с некоторым даже профессиональным интересом протянула она.
Лань не дрогнула.
— Ты — её сестра. С тобой Сяофэн сама разберется. А Нияо — никто. И оскорбив среднюю, она перешла дорогу всем сёстрам.
В темноте было слышно, как Мэйлинь тяжко вздыхает. В её вздохе была целая гамма чувств: досада, что её сон прервали, привычное раздражение на Сяофэн за её «слабонервность», и… холодная, ясная ярость сестры. Потому что сколько бы они ни ссорились между собой, они были кровью от крови. А Нияо была чужая. И чужая не имела права.
— Ладно, — мрачно буркнула Мэйлинь, спуская ноги с кровати. — Что будем делать? Подложим змею в её постель?
— Слишком милостиво, — холодно ответила Лань, и в её руке блеснули стальные лезвия ножниц, стащенных у горничной. — Есть идея по-лучше.
