Атака тыкв. Ведьма и кот против (СИ) - Туле Афина

— Имя, — сухо сказал ректор.

— Лика Смольская, — сказал кот. — У неё всегда на манжетах лёгкий запах смолы. И она носит дорогие свечи в шкатулке, чтобы не ломались фитили.

В комнате повисла тишина из тех, что умеют оборачиваться меловой линией вокруг имени. Библиотекарша что-то коротко пискнула от торжества документалиста, завхоз неопределённо хмыкнул, декан боевого усмехнулся углом губ, как человек, которому, похоже, наконец дадут законный повод вылить кому-нибудь на голову ведро воды. А я сидела и в молчании смотрела на фамильяра, который продал меня Смольской за кусок печёнки.

— Смольскую — в ректорскую, — тихо распорядился ректор. — Немедленно.

Пока староста летела исполнять приказ, Северин-Холодов вернул руку над банкой.

— Временные срезы, — сказал он. — Смотрите сюда. Стабилизатор — пролив между восьмью и девятью вечера, когда выездная лабораторная ещё не была закрыта. Ладанно-мёдовый слой — пролив около полуночи. Валериана с газетной краской — вероятно, чуть позже, ближе к часу. Рябина, вы пришли на кладбище в половине второго. Сняли образец уже со смешанными слоями.

— То есть меня, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал, — ждал подставной образец. Чтобы я наступила, увязла, и всё… получилось так, как получилось. И чтобы потом сказали: Рябина виновата.

— Вас хотели подставить, — подтвердил декан боевого. — И с фантазией, надо признать. Первокурсники — простое топливо. А вот «эй, все сюда» — это уже изыск и расчёт.

Глава 6

Лику Смольскую привели быстро. Она вошла, как в театр, не как на казнь: идеально заплетённая коса, ровная строчка на воротнике, взгляд — в упор, улыбка — едва заметная, из тех, что не раскрываются до конца, чтобы случайно не показать зубы. От неё действительно пахло дорогими свечами — воском с ладанным подтоном, и ещё дорогими чернилами, такими, что не расплываются даже на дешёвой бумаге.

— Вызывали? — спросила она невинно.

— Присаживайтесь, — кивнул ректор. — У нас к вам несколько вопросов. Начнём с простого. Где вы были вчера с девяти вечера до часа ночи?

— В общежитии, — ответила Лика не моргнув. — Писала конспекты. У меня свидетели.

— У вас, — сухо уточнил декан боевого, — обычно есть свидетели там, где нужно алиби. Но мы уточним. Следующий вопрос: опишите, пожалуйста, назначение смеси мёда и ладанной смолы в ритуальных практиках.

— Притяжение, — сказала она тут же. — Внимания, людей, голоса.

— И если такую смесь пролить на тыквы с вставленными свечами? — осторожно поинтересовался траволог.

— Они захотят, чтобы их видели и слышали, — произнесла Лика тем голосом, каким отвечают на экзамене, уже считая баллы.

— Благодарю, — кивнул ректор. — Последний простой вопрос: почему на ваших манжетах следы именно такой смолы?

Лика впервые чуть-чуть удивлённо моргнула.

— Я люблю… качественный запах.

— Ладно, — сказал ректор. — Тогда перейдём к несложным. Староста?

Дверь приоткрылась, и староста сунула внутрь коробочку — ту самую, лакированную, где приличные люди хранят бусы, а Лика — свечи. Коробочка была слегка запачкана подтеками воска, а на донышке отпечатался кружочек мокрой земли — как печать.

— Коробочка лежала за шкафом в вашем блоке, — миролюбиво сообщил завхоз, потому что именно завхозы знают, что лежит за шкафами. — Рядом — следы земли с кладбищенской галькой. И отпечатки кошачьей лапы с чернилами. Интересно, кто бы это мог быть.

— Это подстава, — ровно и спокойно сказала Лика.

— Тогда скажите, — мягко предложил ректор. — Скажем, почему в вашей тетради по травологии пропущена тема вчерашней выездной лабораторной, зато подробно разобраны ритуальные смеси на основе мёда. И почему в ваших чернилах — пахучие масла.

Лика улыбнулась второй раз, очень спокойно.

— Ничего из этого не является прямым доказательством, — сказала она.

— У нас есть прямая банка, — поправил её Северин-Холодов таким тоном, каким, вероятно, поправляют упрямую формулу в учебнике. — С четырьмя слоями. И у нас есть кот, который подтвердит, что вы знали, где и когда моя студентка собирается нарушить запрет. Вы знали — и действовали. Дважды. И вас не интересовали последствия нашествия тыкв на Академию!

— Я хотела, — вдруг горячо бросила Лика, и улыбка у неё наконец треснула, — чтобы её исключили. Да! Чтобы вы, Северин-Холодов, перестали смотреть на неё, как на надежду курса. Чтобы она перестала быть первой во всём. Чтобы на зачёте не говорили «как у Рябиной». Хотела, чтобы всё это… перестало быть таким правильным! Я лишь добавила немного веселья в ваш мёртвый порядок.

— Мы видели ваше «веселье», — сухо отозвался декан боевого. — Оно чудом не обошлось без травм.

— Я не хотела вреда, — упрямо повторила она. — Я хотела скандал. Чтобы у неё руки затряслись. Чтобы она… опозорилась. Чтобы не было кому сдавать на отлично.

Я молчала, потому что если бы открыла рот, оттуда, вероятно, вылетело бы что-то очень неприличное, что-то такое, что не говорят в ректорской. Да и проклинать тут тоже как-то не с руки. Даже если очень хочется. Черниль тихо, очень тихо, положил хвост мне на руку, но я решила не обращать внимания. Продался за кусок печёнки!

— Лика Смольская, — сказал ректор ровно, как произносят приговор, — вы нарушили запрет, проникли на кладбище в ночь Самайна и сознательно внесли в ритуальную среду посторонние вещества с целью спровоцировать опасный инцидент. Вы подставили однокурсницу. И поставили под угрозу людей. Этого достаточно для исключения.

— Вы не докажете, что я была там, — вяло возразила она, уже усталая. — Свидетели…

— Дверной гобелен у выхода имеет память, так что мы точно знаем, кто из студентов покидает корпус, точно так же, как есть память у кладбищенской калитки, — спокойно сообщил Северин-Холодов. — Оба вас видели и подтвердят. Не для решения — оно и так ясно, — для порядка.

Лика сидела очень прямо, но по чуть дрогнувшему углу губ я поняла, что она впервые пожалела о вчерашней ночи. Или о другом — о том, что её поймали не в красивой позе победительницы, а в тёмном коридоре между дверью и совестью.

— Что до Рябиной, — продолжил ректор, повернув ко мне голову, и я ощутила, как уши у меня греются, как две печные заслонки, — у нас два факта. Первый: нарушение запрета и комендантского часа. Второй: активное участие в устранении последствий, а также преобразующее предложение, благодаря которому мы избежали многочисленных разрушений и травм. В подобных случаях Академия исходит из здравого смысла и пользы. Рябина наказывается строго, но по делу: выговор с занесением, лишение выходных до конца месяца, три дежурства на кухне — чистка…

— Только не тыкв, — вырвалось у меня.

— Как раз тыкв, — холодно улыбнулся декан боевого. — Связь с бывшим врагом укрепляет характер.

— … и дополнительная практика под руководством Северин-Холодова, — договорил ректор. — По восстановлению нарушенных ритуальных контуров на кладбище. Заодно сделаете курсовую вовремя, Рябина. И без ночных приключений.

— Есть, — сказала я как в армии. Руки вдруг стали лёгкими, как будто метлу из них вынули, а вместо неё вложили воздух.

— А библиотека и мои закладки? — всплеснула руками библиотекарша, а я побледнела. Уж лучше тыквы!

— Кота не наказывают, — поспешно добавил Черниль, чуть высунув нос из-за края стола. — Кот искренне заблуждался, опьянённый ароматом печени и славы.

— Коту — общественные работы, — милостиво определил завхоз. — Полировка перил. Хвостом. Под контролем комендантши.

— И мне для поднятия духа, — кровожадно улыбнулась библиотекарша.

— Это дискриминация, — возмутился кот, но на его вопли никто не обратил внимания.

— Вопрос с пострадавшими вещами, — подняла ладонь библиотекарша, потому что библиотекарши всегда возвращают разговор к бумаге. — Университет возместит ущерб из фонда непредвиденных ситуаций. Кроме тех вещей, что чужие люди тащили на головы фонарям сами. Это пусть сами и оплачивают. Я видела.