Корнет (СИ) - "taramans"

Вытерев вонючую слюну рукавом черкески, подпоручик усмехнулся:

— В общем-то… ответ понятен. Но я дам тебе еще один шанс… Там в промоине, тела женщин… Ты был, когда их убили?

Абрек ощерился, прошипел:

— Ай, какой баба быль! Дэсят джигитов ее имель. Все имель. Рот имель, жопа ипаль. Девка мала… Ай, какой мала дефка. Узкая, тугой всё… целая биль. Я ипаль… жопа ипаль. Дохлую… Ахмет ипаль…

Абрек мотнул головой в сторону молодого, который, услышав это, замычал, задергался всем телом, испугано вытаращив глаза.

Плещеев почувствовал, как звенящая ярость заполняет его — от живота к голове. Было это сродни… Похожее уже с ним было!

«Точно! Когда Каннут увидел развалины родового замка. Ишь ты… даже что-то помню. И соображать еще могу, значит — какой-то разум в башке остался!».

Видимо, что-то отразилось на его лице, потому как Нелюбин быстро подскочил к подпоручику и оттащил его за плечо от пленных:

— Ваш-бродь, ваш-бродь! Это он нарочно так делает, хочет, чтобы вы разозлились и убили их. Быстро сдохнуть хочет! Вы бы отошли в сторонку, а?

Плещеев стряхнул с плеча руку унтера, оскалился:

— Ты думаешь — я этого не понимаю? Все я понимаю. Нормально… Я спокоен. Почти! Ефим! Дай фляжку с дымкой!

Сделав несколько глотков самогона, он кивнул Макару:

— Нормальный я. Не боись, так просто они не помрут! — а потом снизив голос до шепота, — Думаю молодого на разговор оставить! А этого… этот уже наговорил в достатке!

Нелюбин подумал, посмотрел на пленных и кивнул:

— Согласный!

Плещеев вернулся к абрекам:

— Слушай сюда, шакал! — снова обратился к старшему, — Второй шанс у тебя, третьего не будет! Но сначала… я тебе расскажу, что с тобой делать буду. Ты же правоверный, так? Правоверного мусульманина Аллах в рай за уши тянет. Слышал такое? Так вот… будешь мне здесь выебываться — я для начала тебе уши обрежу. Не за что тебя будет в рай тянуть! Но это… так себе, для начала! Потом… потом я тебе хер с яйцами отрежу и съесть заставлю. Потом… потом башку отрежу и к жопе приставлю. В таком виде тебя точно в рай не возьмут! Кому ты в раю с гуриями нужен — без хуя, без яиц, еще и с головой, растущей из жопы? Ты и на человека-то похож не будешь. Как считаешь, возьмет тебя такого Аллах в рай? Вот и я думаю — ни хера тебя туда не возьмут! И даже здесь… тебя хоронить мусульманам стыдно будет! Покойник ты будешь некрасивый, страшный…

Говоря все это, Юрий больше косился на молодого, оценивал реакцию — проняло ли? И с удовлетворением видел, что — да, проняло!

Снова подошел Нелюбин, отвел подпоручика в сторону, криво усмехнулся:

— Не ожидал, ваш-бродь… Только… тут ценят слово. Сказал — делай! И что скажу… Бо это все сделать сможет. Но вот вы…

— Вот и посмотрим… Ты сейчас больше смотри за пацаном, чтобы он все видел и глаза не закрывал. Бо! — позвал Юрий ногайца, который — вот удивление-то — откликнулся и подошел ближе, — Помоги мне!

Охотник, усмехнувшись, кивнул. Согласился, значит.

Заткнув снова пасть абреку, чтобы криков не было слышно, Плещеев осмотрелся:

— Вот! Как по заказу! — указал он рукой на ствол упавшего дерева, — Тащи его к стволу!

Размашисто пнув разбойника в живот, подняли скрюченное тело, перекинули через ствол, в том месте, где расстояние до земли было около полутора метров, спутали меж собой руки и ноги разбойника, стянув их крепко.

«Что я творю, а? Где тот разумный парень, который вырос в цивилизованном обществе? Дичь же какая-то! Но… Почему я считаю, что так сделать — будет правильно?! Я так считаю? Или… Плещеев? А может — Каннут, дикий нордлинг? Спать-то потом — сможешь?».

Но все эти мысли Плехов прогнал, вспомнив те косы в промоине.

«Не-е-е-т… Только так и надо с этими тварями! Только так! Они понимают лишь силу. На жестокость — еще большей жестокостью. На дикость — еще большей дикостью! Чтобы даже думать о подобном боялись, суки вонючие!».

На удивление Плещеева, отточенный бичак легко справился с ушами. Чуть подумав, Плещеев, подобрал брошенные на землю уши и, подойдя к молодому, бросил их тому на колени:

— Потом, когда до тебя дойдет очередь, ты их первым делом сожрешь!

Вернувшись, задрав полы грязной черкески абрека, Юрий ножом распорол тому на заднице штаны. Отстраненно подумал, что ни мычание, ни извивающееся тело пытаемого никак уже не действуют на него.

«Правильно сказал Нелюбин: сказал — нужно делать! А все остальное… херня это!».

— Бо! — обратился к стоявшему рядом помощнику, — У тебя кожаный шнурок есть? Или простой, но — покрепче.

— Зачем? — спросил стоявший поодаль Нелюбин.

— Яйца с хуем ему перетянуть потуже. Под корень. Чтобы кровью раньше времени не изошел.

Ногаец одобрительно усмехнулся:

— Есть, бачка офицер! — и достав откуда-то из рукава недлинный кожаный шнурок, сноровисто начал перевязывать разбойнику «причиндалы».

Все же Плещеев… спасовал!

— Давай, действуй, Бо! Не раз, поди, приходилось баранов подкладывать? Вот и тут так же… Только это не баран. Этот — хуже! Шакал, собака бешеная!

Юрий отошел к Подшивалову, снова попросил у Ефима фляжку. Потом закурил, стараясь не смотреть в сторону казнимого.

— Э, бачка! — позвал его ногаец, — Дальше что?

— Найди палку… Вот такую! — Юрий руками показал сантиметров семьдесят, — Острогаешь ее. Один конец — ему в жопу. Да забивай подальше, не стесняйся!

— Якши… а зачем?

— Потом, когда голову ему отрежем, башку его на другой конец насадим. Я же обещал ему голову к жопе приделать? Вот… обещание нужно выполнять!

«Бля… что я творю, а? Маньячина! Стоп! Косы! Вспомни про те косы в промоине! Вот так… Лучше? Стало легче? Вроде бы… стало!».

Возня ногайца продолжалась еще довольно долго. Плещеев сделал вид, как будто потерял интерес, но за реакцией младшего абрека все же поглядывал. Тот уже пару раз пробовал сомлеть и потерять сознание, но Нелюбин или Ефим обливали его водой, приводя в себя вновь и вновь.

«Пиздец какой-то! Кровавый перформанс! Похоже, даже Подшивалова проняло все это. А Нелюбин — ничего! Внешне, по крайней мере!».

Когда ногаец закончил, то долго мыл руки в ручье. Плещеев тоже помылся, благо что мыло он уже давно привык возить с собой.

— Ну что… Макар! Второй готов к разговору? Да? Ну вот и славно! Начинай говорить с ним, а я отойду в сторонку. Что-то до ветра захотелось…

Самого разговора Плещеев почти не понял. Вопросы и ответы на них были какой-то дикой смесью языков и наречий. Русские слова проскакивали — хорошо, если одно из пяти!

Плещеев курил, изредка прикладываясь к совсем отобранной у Ефима фляжке. Почему-то не пьянел. В сторону поваленного дерева старался не смотреть. Его отпустило, и сейчас было донельзя противно самого себя.

Рядом присел ногаец. Вот уж кто — «не загонялся» содеянным вовсе! Даже физиономия была вроде бы довольной. Бо нет-нет, да поглядывал на кровавую картину.

— Тебе что — нравится смотреть на это? — не выдержал подпоручик.

— Бачка… Када работа харашо сделана — всегда нравицца! — кивнул узкоглазый, доставая откуда-то из недр своего халата маленькую трубочку-носогрейку.

— М-да… уж! — что еще сказать на такую сентенцию, Плещеев не знал.

— Ты, бачка, не журись! Всё праильна сделали. Эта…, - ногаец махнул рукой в сторону казненного, — Плахой враг. Плахой враг — плахой смерть.

— А враги бывают хорошие и плохие? — заинтересовался степной философией подпоручик.

— Канечна! — с великой убежденностью кивнул степняк, — Хароший враг — рубишь сашха, кинжал — режешь, стрела бьешь. Грудь грудь бьешь. Хароший враг — хароший смерть! Хоронить обычай нада. Уважаю. Эта… плахой враг. Подлый. Убьет из-за куста! Баб нашто убил? Плохо убил! Дефка мала — плохо убил! За што? Баба — сладкий! Баба лубить нада. Не хочешь сам — отдай друг. Нет друг — продай! Убить… Дурак этат враг. Совсем дурак. Злой, глупый. Сабака бешенный! Сабака бешенный — убить нада. Как он баба убил, так и его нада!