Корнет (СИ) - "taramans"

«Не могу понять — либо он в рубашке родился, либо я чего-то не вижу! Получить кинжалом в брюхо — и без каких-либо повреждений внутренних органов? Или все же — не вижу?».

Произведя контроль всех горцев, оставив одного раненого — «на разговор», охотники снова рассыпались охранением вокруг лагеря.

— Так… Нелюбин! — командирским голосом позвал унтера Юрий, — Унтер! Обеспечьте, чтобы рядом со мной никого не было! Раненых… вот сюда! Да, кладите прямо на стол. На хер все отсюда я сказал! Ефим, поможешь!

Упрямый десятник остался:

— Я тож помогу…

— Хрен с тобой! Шить умеешь? Вот и шей этому плечо. Только… Ефим! Помнишь, как тогда… Жгутик в дымке вымочишь, да в рану вставь! Потом — шить и бинтовать! Я им позже займусь…

— Ваш-бродь…, - позвал его Ефим, — Вы бы прежде себе плечо посмотрели. Вон же… кровь у вас, и черкеска порезана.

«Вот ни хренаж себе! А я и не почуял. Это что же… тот махальщик шашкой все же зацепил меня?».

Расстегнув черкеску и бешмет, Плещеев обнаружил небольшую и неглубокую колотую рану на левом плече.

«М-д-я-а-а… это, похоже, он острием в меня ткнул. Когда уже падал!».

Кровь была, но — как бы и не особо много. Прикрыв глаза, Плещеев сосредоточился на своей руке, поднесенной к ране.

— Эгей… Вон оно как, оказывается…, - сквозь прикрытые ресницы Плещеев увидел озадаченного Нелюбина, который, глядя на его действия, ожесточенно чесал затылок.

— Увидел? — подпоручик дождался кивка унтера, — Значит — молчи!

Посмотрев на зарубцевавшийся багровый шрам на своем плече, кивнул сам себе с удовлетворением, поправил одежду.

— Ну? Чего там у вас? Зашили плечо? — Юрий вернулся к столу.

— Нет еще! — Макар и Ефим сообща склонились над охотником, который сучил ногами по столу, размазывая по доскам столешницы свежую вязкую глину.

Вытерев окровавленные руки о полу черкески, Плещеев кивнул:

— Вы пока возитесь… я покурить успею! — и полез в карман за трубкой.

— Ваш-бродь… А Степка-то кровью не истечет? — Ефим кивнул на раненого в ногу казака.

— Не… Если бы истекал — то уже бы истек! — подпоручик с неудовольствием покосился в сторону сакли, откуда заорал пытаемый горец.

Раздался звук удара, голоса что-то забубнили.

«М-да… обычная такая… работа! «Привыкли руки к топорам, да только сердце не подвластно докторам!».

Плещееву пришлось трижды обходить поляну, поглаживая деревья. Полностью он не мог сейчас вылечить ни казака, ни охотников. Раненный в живот — того вообще под наблюдением бы подержать. Сомневался Юрий в такой вот удаче охотника! Но видно, есть на свете чудеса…

«А сам ты как здесь? Не чудом ли? А умение это твое, лекарское — не чудо? Какой-то тупой я стал в последнее время, что ли?».

Соорудили пару подвязок для крепления к седлам. Что у охотников, что у казаков это было уже в привычных навыках. Пару человек — того, что с брюхом, и раненого в ногу — на эти подвязки. С порубленным плечом сел верхом. Погибшего — по обыкновению — замотав в бурку, разместили поперек седла.

Позади оставался разоренный разбойничий лагерь с многочисленными кровавыми знаками. Теперь уж роль «художника-оформителя» добровольно взял на себя ногаец Боягуз.

— Да уж… сей поиск у нас вышел неудачным! — проводил взглядом тело погибшего казака, увозимое родными, Нелюбин, — В Кабардинке сегодня будет не до веселья. Но… ничего. Бывало и похуже!

— Он второй сын… был. Семья крепкая, казаки еще есть! — попытался чуть сгладить горечь Ефим, — Ладно… Пойду я. Мне еще перед стариками ответ держать…

«Бани сегодня не выйдет! Поеду-ка я домой. Некрас воды нагреет, да и вымоюсь. Хоть так!».

Но на подъезде к дому, на крыльце лавки Плещеев вновь увидел хозяйку.

— Доброго здоровьечка, Юрий Александрович! Со службы, видимо? Оно и видно… Что ж вы так… Заросли вон, что твой черкес. Побаниться бы вам. А хотите, я Пашке крикну, да она баню протопит? Да и одежду вашу в стирку заберет.

Устало улыбнувшись, Плещеев кивнул:

— Добрый день, Варвара Никитична! Да вот… Со службы. В поездке был. А с баней… было бы хорошо. Я был бы вам очень благодарен!

— Ну вот и договорились! Часа через четыре готова будет. А у меня и варенье есть разное — и кизиловое, и айвовое! Вкусное да ароматное. Не побрезгуете со мной у самовара посидеть, после баньки-то?

— Ну что вы говорите, Варвара Никитична! — пожал плечами подпоручик, — Я к вам всегда — со всем уважением. Буду рад составить вам компанию…

Умывшись, тщательно помыв руки, Юрий завалился поспать. Голова была пустая, и усталость растекалась по всему телу. Он не слышал, как за одеждой приходила горничная, как возился за стенкой денщик. Некрас и растолкал его, когда уже смеркалось:

— Юрий Александрович! Ваш-бродь… Пора уж вставать. Прибегала эта… говорит — баня готова. Айдате, я вас попарю хорошенько. Попарю, и усталость смоется…

«М-да… правду ведь говорят: не спи на заходе солнца — голова болеть будет! Голова не болит, но… чумная какая-то! Пусто в ней и гулко!».

В полутемной бане денщик все же рассмотрел багровый рубец на плече подпоручика:

— Это что же — опять, стал-быть, вас попятнали?! Как же вы, батюшка… Что же вы так-то?

— Некрас… Не мороси! Что ты… как баба, прости за грубое слово. Дело наше такое, сам знаешь.

— Эх! То так, то — так! Но ведь… что ж вы поперед норовите-то, а?

— Да не поперед. Так вышло…

— И что же… многих потеряли?

— Одного. Еще трое — ранено. Но, думаю, жить будут…

— А супостатов сколь было?

— В первом лагере — девять. Во втором, где меня ранило — четырнадцать…

Плещеев отвечал лениво, постанывая и покряхтывая под дубовым веником в руке денщика. Но постепенно усталость отпускала, дурная хмарь в голове прояснивалась. Так что, после второго захода он скомандовал:

— Так… ты — иди домой, однако. А меня тут хозяйка на чай зазвала!

— Ага… Вон оно чё! Эгей… вот же баба, а! Стал быть — поручик съехал, а она — вон чего…

— Кто — съехал?

«Значит, Гордеев все-таки решился свалить из-под теплого крылышка Варвары, свет Никитичны? Ну и… глупо! Да и бог с ним, это — его решение!».

А Некрас уже объяснял Юрию, что, дескать, артиллерист нашел себе «фатеру» посправнее.

«Интересно — на какие шиши?».

— Да! Тут же его благородие, капитан Грымов заглядывал. Наказывал передать, что какой-то заказ, дескать, сделали…

«Ну, может, что и сдвинется в нашем предприятии. Может, оттуда и деньги у Максима?».

Вымытый, побритый и благоухающий «вежеталем», подпоручик предстал перед купчихой. Лоск не наводил, потому был одет довольно разгильдяйски: простая рубаха под приведенным в порядок старым доломаном, старые же, но чистые рейтузы.

— Какой вы, право, авантажный мужчина! — стрельнула глазками хозяйка, — Ну, прошу к столу.

После бани, да после продолжительного скитания по горам, стол купчихи был… слюновыразительным!

— Вам водочки, или, быть может — коньяку? — ухаживала за ним хозяйка.

«Это что же — она меня охмуряет? Как ксендзы — Козлевича? А чего… я и не против! Я не такой притязательный, как Максимушка! Вы меня, Варвара, кормите-поите, и вам воздастся! Но… может, я ошибаюсь, и хозяйка прониклась ко мне как к единственному оставшемуся ответственному квартиросъемщику? Или… подлечиться хочет? Раскрутила, поди, Пашу на все подробности… Х-м-м… а там подробности были — разные!».

— К такой закуске, Варвара Никитична, непременно нужна водочка! — благосклонно кивнул подпоручик, — А вы — что же? Неужто не выпьете со мной?

Купчиха немного пожеманилась, налегая на то, что — «вот мадеры, возможно, выпью!». Но гусар был настойчив, упорен, а потому — залихватски махнула Варвара лафитничек «зелена вина».

Плотно закусив, Плещеев предложил повторить!

— А не махнуть ли нам с вами, прелестная хозяйка, на брудершафт?

Раскрасневшаяся женщина засмущалась:

— Ну что вы, господин гусар! И так уж… в одиночестве я вами, за столом. Уж и это — предосудительно. А вы мне целоваться предлагаете! Да и… молоденький вы вон какой, а я-то… женщина в возрасте.