Корнет (СИ) - "taramans"

— Увольте, Варвара Никитична! Ну в каком вы таком возрасте! Вы женщина еще… в самом соку!

И далее — «мур-мур-мур!», да и снова — «мур-мур-мур!», видя, как тает купчиха от комплиментов.

«И ведь не сказать, чтобы эти комплименты — вовсе не заслужены! Баба она, конечно, не утонченная. Не Катенька, естественно. Но — крепенькая такая! Вполне еще смачная!».

Тут Плещеев задумался:

«Этак я еще пару рюмок замахну — она и вообще за красотку зайдет!».

Купчиха не была бы таковой, если бы не попыталась перейти к деловой части переговоров:

— Господин поручик изволили съехать…

— Я вас понял, Варвара… к-х-м-м… Никитична! Может, все-таки — на брудершафт… чтобы перейти на ты?

Преодолев весьма слабое сопротивление женщины, Юрий крепко поцеловал ее.

«Губы, конечно, тонковаты! И опять же — целоваться не умеет!».

Но, делая «вид лихой и придурковатый», как бы в раздумьях, подпоручик на секунду замер, а потом и еще раз впился в женские губы — смачно, продолжительно, залихватски. Не преминув воспользоваться случаем и потискать ее за крепкие ягодицы!

— Ну что же вы… Юрий Александрович! — возмутилась женщина, — Разве так можно?

Он притворно пригорюнился:

— Вам… не понравилось?

Женщина смутилась и поскорее «съехала с темы»:

— Так что же… с комнатой?

— Варвара Никитична! Я готов оплачивать и вторую комнату, то есть — поручика Гордеева. Сделаю из одной… кабинет, а вторая будет спальней!

«Тем более… трофейные же будут!».

Купчиха заметно повеселела:

— Вот и славно! А то, знаете ли, искать новых постояльцев… А ну как не понравится вам? А распри и ругань мне здесь ни к чему!

Настрой гусара оказался несколько сбит, и далее разговор потек все больше о делах житейских. Женщина жаловалась о тяготах ведения хозяйства единолично, о нелегкой доле вдовы, о здоровье, которое уже — не то.

— Юрий Александрович! — потискивая платочек в руке, засмущалась хозяйка, — Мне стало известно, что вы обладаете некоей способностью… лечить.

«Х-м-м… ну — догадаться было несложно!».

— Смотрю я вон… Паша прямо порхать начала после того, как вы ей здоровье поправили! И… стесняюсь спросить… Не могли бы вы…

— Варенька! — Плещеев был настроен благодушно: сыт, чуть пьян, чистый — чего еще?

«А чего еще… Похоже — все к тому и идет!».

— Позвольте мне вас так… после столь жаркого поцелуя! Так вот… Варенька! Я и сам хотел вам предложить, но как-то было неловко. Вы могли бы невесть что подумать!

«Вся такая воздушная! К поцелуям зовущая!». И еще — «Знойная женщина! Мечта поэта!».

Вся зардевшаяся женщина пролепетала:

— Поясница у меня… Бывает — так ноет, так ноет! И буквально — в ноги отдает!

«Драть тебя надо! Как Сидорову козу! А там… с божьей помощью — все само и пройдет!».

— Готов приступить хоть сейчас! — кивнул Плещеев.

— Да? Это так… неожиданно. Я вот столько раз пыталась, пыталась… спросить. Да все как-то… неловко было.

— Варенька! — «а ведь ей нравится такое мое обращение!», — Варенька! Что значит — неловко? Мы же все-таки не чужие люди. Не на площади же, случайно встретившиеся! Так что… смущение это — ложное! Будьте смелее, душа моя!

«Ах, как она… поплыла. Этак я научусь доводить дам до оргазма… дистанционно! Но ведь… Максим же с ней не так давно. В смысле — был. И что же… она как будто годами голодала!».

— Только вот, мон шер… Хочу сразу предупредить, чтобы не было неожиданно. Дело в том, что мой мануальный способ лечения предусматривает необходимость контакта рук с женским телом.

«Блин горелый! Что же она так краснеет-то?».

— Мне… говорила… Паша мне рассказала.

— Ты готова, красавица? — «Мля… Дурацки, наверно, сейчас выгляжу! И бровь сама собой изогнулась двусмысленно!».

— Вы что… Юрий Александрович, и впрямь готовы приступить прямо сейчас? — купчиха была смущена и растеряна.

— Ну а почему — нет? Нам же никто не помешает, не так ли?

— Ну-у-у… в надежде на ваше согласие, я отправила и горничную, и кухарку отдыхать.

— Ну вот и славно! Где мы сможем это сделать? — подпоручик встал, размялся, прохаживаясь вдоль стола.

— Наверное… наверное, будет удобно… В моей спальне?

— Отличный выбор, Варенька! Ну-с… пройдемте, посмотрим, что вас беспокоит!

«М-да… Тесновато! Хотя… мебели здесь — с избытком! И вот эта — широкая, что хорошо, но и высокая — что плохо, кровать! Перина еще. А подушек-то сколько! Писец какой-то! Потолок тоже — низковат!».

Кровать от входа в спальню была отделена ширмой.

— Юрий Александрович! Не могли бы вы… обождать за ширмой! — застеснялась женщина.

— Извините! Само собой, Варенька! Просто — задумался! — Плещеев поклонился и вышел к входу.

«А вообще — оно мне надо? Вроде бы и нет. Но сейчас… Уже, похоже — поздно. Ничего, кроме женской обиды, мой возможный отказ не повлечет!».

Мысли о необходимости или отсутствии таковой… адюльтера с хозяйкой, как мелькнули, так и исчезли. Ну и впрямь — а чего такого-то?

«Вот-вот! С проститутками дружбу водить — выходит, можно, а вот с купчихой — нет. Так, что ли? Глупость какая-то!».

К возне за ширмой он не прислушивался. Но потом Варенька подала голос. И был этот голос донельзя смущенным и несколько… пришибленным:

— Юрий Александрович! Я… готова.

Глава 30

Через день, при полном параде, то есть: в подаренном казаками черкесском костюме, при своей знаменитой шашке и чуть менее знаменитом кинжале, в сопровождении Некраса, также одетого по полной гусарской форме, Плещеев прибыл в станицу Кабардинскую.

Прибыл, в общем-то, по событию печальному: предстояло присутствовать на похоронах погибшего казака. Подпоручика специально никто не уведомлял о начале мероприятия, и даже его присутствие было необязательно, но… Посчитал он, что — должен быть! Ибо именно при его пусть и довольно формальном командовании, погиб казак.

Похоже было, что и Подшиваловых, и станичную «головку» его приезд весьма удивил. От командования Второго терского казачьего полка, куда сейчас была приписана станица, присутствовал незнакомый Плещееву молодой хорунжий, представившийся товарищем, сиречь — заместителем командира сотни, в которую и входил погибший.

— Прочих командиров не будет? — спросил он у хорунжего.

— Есаул наш в Ставрополе заболевши. Сотник — сам с припадком лихорадки слег здесь, в Пятигорске. Так что… Один я, за всех командиров.

Юрий попросил Ефима представить его родителям погибшего. Статный, крепкий и нестарый еще казак хмуро принял соболезнования. Матушка погибшего находилась у гроба и, похоже, слов подпоручика вовсе не разобрала.

Выйдя из дома во двор и повернувшись к старикам и казакам, сидевшим вдоль ограды на лавках и стоявшим во дворе, Плещеев поклонился в пояс, замер так на пару секунд, а потом, выпрямившись, сказал:

— Простите меня, славные кабардинцы, что не уберег вашего сына, брата, друга и родича. Второй выход мы всего вместе были. Я Василия и не знал толком, но казаком он был славным, умелым и смелым. Иначе и не взял бы его с собой урядник Подшивалов. А то, что произошло… Как говорится — и на старуху бывает проруха! Сами знаете, и с опытным, матерым воином случается… Смерть подстерегла там, где и не ожидал вроде бы. Но умер он в бою, как и подобает настоящему казаку. Царствия ему небесного, пухом ему земля!

И перекрестился широко, истово.

Присутствующие, поднявшиеся на ноги с началом его речи, повернувшиеся к нему, восприняли ее, судя по всему, благосклонно. Ибо и в ответ принялись кланяться кто — как и что-то бубня в ответ.

По знаку Ефима Плещеев подошел к сидевшему с краю двора деду Подшивалову, Еремею Лукичу. Присел по приглашению того рядом.

— Благодарствую, ваш-бродь, от всего обчества! — негромко прогудел дед, — Казаки у нас гибнут нередко, но вот от их благородий мало кто бывает на поминках. Обычно…

— Так, вон же… хорунжий полковой! — удивился Юрий.