Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Но ты же танцевал с Урсулой, — устало отозвалась она. — Почему мне нельзя?

— Потому что мне это не нравится. Я запрещаю. Ты поняла?

Он повысил голос, и Николетт оглянулась — не услышал ли кто. Только Гюи смотрел издали и усмехался.

— Хорошо, я больше не буду. Дай, я пройду на кухню.

Господа вернулись в дом к десерту — сладкому пирогу, бланманже и фруктам. Слуги продолжили угощаться и танцевать во дворе. Потом кузен Альом высунулся в окно и закричал:

— Там через костёр прыгают! Пойдёмте смотреть!

Все побежали гурьбой. А Николетт загасила огни в трапезной, чтобы не случилось, не дай Бог, пожара, и всего с одной свечой пошла наверх, проведать детей. С ними оставили тринадцатилетнюю девчонку, сестру конюха Матье, разрешив ей пригласить подружку. Николетт покормила младенцев, приложив их к груди одновременно. Робер наелся быстрее и заснул прямо на руках у Николетт. Бланка дольше впивалась в сосок, словно никак не могла насытиться. «Бедное создание», — подумала Николетт, глядя на девочку. — «Не нужна ни отцу, ни матери».

Со двора неслись радостные визги, хохот, нестройное пение. Николетт выглянула в окно и увидела, что Гюи прыгает через костёр, держа на руках Мелинду. Подражая ему, Альом тоже подхватил свою жену и прыгнул, но промахнулся и угодил сапогом в костёр, чем вызвал ещё больше криков и смеха.

Николетт затворила окно, перепеленала детей и пошла вниз. У подножия лестницы едва не упала, споткнувшись обо что-то тёмное. Поднесла свечу и взвизгнула от ужаса — на полу в луже крови лежала Урсула.

— Помогите! Помогите! — дико закричала Николетт.

Народ со двора толпой хлынул в дом. Принесли факелы. Дамьен и Окассен подняли Урсулу с пола.

— Она живая! — крикнула Николетт, потрогав пульс на шее подруги.

Урсула была ранена в двух местах. Между лопаток — порез, словно от острия кинжала, затылок разбит чем-то тяжёлым. Пока Николетт и мадам Бланка осматривали Урсулу, гости топтались вокруг и шумно переговаривались.

— Неужто помрёт?

— Кто ж её так?

— И когда успели?

Николетт закричала, перекрывая этот шум:

— Уходите все во двор! Дамьен, неси её в спальню! Жилонна, воды, полотна, живо!

Когда Урсулу уложили на кровать, Николетт сама раздела её и внимательнее изучила раны. На спине был неглубокий порез, затылок разбит, но не до кости. Николетт обмыла пораненные места крепким вином и перевязала. Урсула уже пришла в себя и плакала не столько от боли, сколько от испуга.

— Кто же это сделал, детка? — спросила её мадам Бланка.

— Я не знаю. У меня подол платья оборвался, я зашла в дом, чтобы подшить его. И тут меня ударили по голове. Было темно, я никого не видела.

Николетт оставила её с Дамьеном и спустилась вниз. Музыки во дворе уже не было, люди обсуждали странное происшествие.

— Кому она могла помешать, боже мой? — изумлённо воскликнула Мелинда.

Николетт непроизвольно посмотрела на Окассена. Он был бледный, испуганный не меньше, чем Урсула.

— А цепь? — спросил он, заметив взгляд жены. — Цепь — на ней?

Николетт побежала наверх, спросила, хотя ясно помнила — когда раздевала Урсулу, цепи на ней не было. Они с Дамьеном обыскали всю спальню, но нигде не нашли подарка.

— А ведь она весь вечер ходила в этой цепи, — растерянно сказал Дамьен.

— Всё ясно, как белый день, — заключил Гюи, когда Николетт рассказала всё во дворе. — Её не собирались убивать. Оглушили да кольнули ножом, чтобы потеряла кровь и провалялась подольше. Это кто-то из слуг на цепь польстился.

Он предложил обыскать всех гостей из «простых», но смысла в этом не было. Половина приглашённых уже ушла. Кроме того, у вора было предостаточно времени, чтобы спрятать цепь — в саду или в сараях, например. На том странная свадьба и закончилась. Только мужчины остались в трапезной, где они пили и горланили до глубокой ночи.

До самого Рождества ничто не омрачало жизни семейства Витри. О происшествии на свадьбе забыли, только мадам Бланка иногда сокрушалась о пропавшей цепи. Урсула уже снова ходила беременная, теперь от законного мужа.

Вскоре после Рождества вдруг невероятно потеплело. Словно наступил май, а не январь, даже зелёная травка пробилась во дворе. Через неделю вновь похолодало и даже выпал небольшой снежок. Но удивительное явление природы продолжало занимать умы людей. Все видели в странном потеплении предвестие беды.

— Бродячие торговцы рассказывают, в Париже шёл дождь из горящих камней, — сказал кузен Альом, сидя с Окассеном и аббатом за бутылкой вина. — Это не к добру!

— Не к добру, — как эхо, повторил Окассен. — И эта жара среди зимы — отчего?

— Близится конец света, — уверенно изрёк аббат. — Люди перестали бояться Бога. Давеча украли из церкви восемь свечных огарков.

— Это бабы! — засмеялся Альом. — Нитки вощить.

— Церковь — дом Господа, — строго возразил аббат. — Если люди не стыдятся обкрадывать Бога, значит, недалеко до конца света. Вот увидите, летом налетит саранча и сожрёт все посевы. Или наступит засуха. Или женщины перестанут рожать детей.

Окассен испуганно посмотрел на Николетт. После рождения Робера прошло уже семь месяцев, а она больше не беременела. Только вчера ночью он спрашивал — почему? «Потому что я кормлю грудью», — спокойно ответила она.

— Лучше скажите —англичане придут, — усмехнулся Альом. — Это похуже всякой саранчи. Кузина, у тебя нет ещё пирожков?

Николетт молча пошла на кухню, но не успела отнести пирожки на стол. Со двора послышался лай собак.

— Кого там принесло? — крикнул Окассен. — Отворите кто-нибудь!

Николетт сама отперла дверь и ахнула, увидев на пороге двоих высоких мужчин в чужеземной одежде. Они были знакомы ей, как далёкий сон, как прекрасные видения из раннего детства.

— Лайош, Миклош! А где мессир Себастьен? — дрогнувшим голосом спросила она.

Венгры поклонились. И Лайош с достоинством ответил:

— Сам он не приехал, прекрасная мадам, но прислал подарки и письмо.

Вся дрожа от сладкого предвкушения, Николетт провела слуг Бастьена в трапезную. И увидела, как лицо Окассена тотчас покрылось нервной бледностью. Он переводил тревожный взгляд с венгров на Николетт. Неизвестно, что он учинил бы, не будь здесь аббата и Альома.

— Матушка! — крикнул он. — Спуститесь вниз, тут гонцы из Венгрии!

Лайош снял с шеи шнурок с ключом и протянул его Николетт. Она быстро отперла большой кованый ларец, который Миклош поставил на лавку.

Сверху лежало письмо без печати, просто лист пергамента. Николетт развернула его, но не успела прочесть и строчки — Окассен выхватил у неё письмо. И сам стал читать вслух:

— Любезная тётушка, кузен и кузина! Надеюсь, моё послание дойдёт к вам благополучно, и вы получите подарки, как рождественские дары. Моя жизнь в Венгрии сложилась хорошо, благодарение Господу. Сейчас я служу в королевской гвардии. Мой батюшка и брат здоровы и счастливы, и шлют вам привет. Надеюсь, что кузина родила здоровое дитя и молюсь за него. Храни вас Господь и благослови мадонна мадам Бланку, которая была мне вместо матери. Передайте мой привет дяде Ролану и всей его семье, а также Урсуле и нашим слугам. Я вас всех люблю. Бастьен де Суэз.

Мадам Бланка, расчувствовавшись, заплакала. Альом весело воскликнул:

— Эх, какой замечательный человек наш Бастьен! Он никогда не помнил зла.

— Какого зла? — раздражённо спросил Окассен. — Мы с ним были, как родные братья. Но из-за женщины и братья ссорятся.

— Женщина есть западня и зло, — поучительно сказал аббат. — А что в ларце?

Николетт принялась доставать подарки, и каждый из них вызывал общий возглас восторга. К вещам были приложены записочки, для кого это. Мадам Бланке предназначалась ковровая шаль изумительной красоты, аббат сказал, что она, несомненно турецкой работы — такие ценятся дороже всего. Дяде Ролану и Альому были присланы кинжалы дамасской стали, Окассену — немецкий самострел, какого не было, наверное, у самого графа. Бастьен не забыл даже Урсулу, прислав ей золотой браслет с жемчугом.