Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Слушай, отстань по-хорошему, — вяло проговорил Окассен. — Я не хочу изменять своей жене.

— А тогда, в конюшне? Тогда это была не измена? — спросила Урсула, и уже потянула за шнурки на поясе его штанов.

Окассен шлёпнул её по рукам.

— Я уже исповедовался в том грехе. И мне его отпустили. Больше не хочу. А ты? Тебе не стыдно перед твоим музыкантом? Ты же его любила.

— Он хороший, — тихо ответила Урсула. — Но он не умеет, как ты.

Она вновь обхватила руками колени Окассена и заискивающе посмотрела ему в глаза:

— А Николетт не умеет, как я.

Окассен так и подскочил в кресле. Оттолкнул Урсулу ногой.

— Отвяжись ты от меня, ведьма! Лезешь, как сука в течке! Пошла вон, пока я тебе не врезал!

Урсула отскочила к двери. А пороге обернулась и бросила на Окассена такой злобный взгляд, что он содрогнулся.

— Она никогда не полюбит тебя, как я! Потому что на тебе чёрное проклятье, мои голоса так говорят! Да так тебе и надо!

Несколько дней спустя Окассен и Николетт сидели вдвоём у очага после обеда. За окнами лил дождь, но мадам Бланка всё— таки пошла со старшими внуками к сестре аббата, обещавшей испечь для детей сладкий пирог. Они нарядились в длинные плащи с капюшонами, поверх обуви натянули крестьянские кожаные калоши и удалились с радостными криками.

«Вот кому никогда не бывает тоскливо», — подумала Николетт, и лицо её осветилось нежностью. Она шила, а Окассен сидел неподвижно, глядя в огонь.

— Знаешь, я подозреваю, кто устроил эту штуку с цепью во время помолвки, — вдруг тихо сказал он.

— И кто же? — удивлённо спросила Николетт.

— Сама Урсула, — уверенно ответил он, поправляя дрова кочергой.

Николетт даже шитьё отложила. Взгляд её стал снисходительным, словно она говорила с ребёнком.

— Бог с тобой! Сам подумай, зачем ей пугать собственное дитя? Да и цепь у неё украли на свадьбе.

— Никто у неё ничего не крал, сама, наверное, спрятала, — сквозь зубы процедил Окассен.

— И сама себя ударила ножом в спину, так, что ли?

Окассен помолчал. По лицу его скользили чёрные тени и красные отсветы от огня. Из-за этого казалось, что он то ли гримасничает, то ли морщится брезгливо.

— Если честно, ножом-то я её подколол, — не глядя на Николетт, пробормотал он.

— Ты? Зачем?!

Окассен вздохнул, бросил на жену быстрый взгляд и снова уставился в огонь.

— Я заметил, что она пошла в дом. И заподозрил, не затевает ли она чего дурного. Я, знаешь ли, не доверяю ей. Она настоящая ведьма, хотя вы все мне не верите... Смотрю, она зачерпнула совком холодной зоны из очага и понесла её наверх.

— А зачем зола? — вся похолодев, спросила Николетт.

— Помнишь, отец Рок рассказывал, что ведьмы сыплют золу или льют воду под двери комнаты, где хотят отбить мужа.

Впервые за всё время разговора Окассен повернулся лицом к Николетт. А та вся дрожала от недоверия и ужаса.

— Кого же она хочет отбить?

— А то не понимаешь? Меня.

— Тебя?! — испуганно вскрикнула Николетт.

— Неужели ты не замечаешь? — нервно сцепив пальцы, спросил Окассен. — Она бегает за мной. Сама лезет, как уличная шлюха.

Николетт протестующе вздохнула руками. Но Окассен, не глядя на неё, продолжал:

— Ну, вот она пошла с золой наверх, а я ударил её бутылкой по голове. Потом кольнул кинжалом в спину, чтобы подольше провалялась. И цепи на ней тогда уже не было.

— Ты врёшь, — ошеломлённо пробормотала Николетт. — Мелешь Бог знает что, слушать страшно!

— Я правду говорю, — мрачно ответил он.

— Хорошо, я верю, что ты её ранил, — сказала Николетт. — Но про колдовство — это всё твои выдумки. Не станет Урсула этим заниматься.

— Ну, скажи, зачем мне врать? — закричал он.

Глаза его загорелись гневом, рот перекосился. Видя его в таком состоянии, слуги старались спрятаться подальше, потому что знали — непременно наорёт, а то и изобьёт хлыстом или просто руками. Как говорила Жилонна: «Разбегайтесь, на сеньора снова дурь напала».

Николетт, конечно, не убегала, но тоже побаивалась злобных вспышек мужа. Пару раз он даже замахивался на неё, правда, в последний момент всегда опускал руку.

— Ну, тебе иногда мерещится всякое, — осторожно сказала она. — То крысы, то разбойники...

Окассен вскочил, схватил Николетт за плечи и бешено тряхнул.

— По-твоему, я сумасшедший? Твоя Урсула вечно брешет о каких-то голосах, и ты ей веришь, а меня держишь за полоумного?

— Нет, нет, Окассен! — умоляюще проговорила она, пытаясь удержать его. — Но любому человеку поможет померещиться. Тебе просто показалось, что Урсула ворожит, вот и всё.

Окассен оттолкнул её. Упал в кресло и закрыл лицо руками.

— Почему ты мне никогда не веришь? Ты думаешь, Урсула такая уж хорошая? Если б ты знала, что она...

Он резко замолчал и несколько секунд сидел, раскачиваясь вперёд-назад. Николетт в страхе наблюдала, не зная, то ли утешать его, то ли оставить в покое.

— Урсула могла нашептать что-то, от чего я увидел крыс и того человека в кухне.

Он поднял лицо и добавил полушёпотом:

— Её девчонка тоже порченая. Я видал несколько раз — она разговаривает с кем-то невидимым.

— Она дитя, — испуганно возразила Николетт. — Просто играет, как все дети.

— Я слышал, она рассказывала Роберу, что когда никого рядом нет, к ней выходит из стены красный карлик, и она с ним играет.

— Боже мой, Окассен! — уже спокойнее сказала Николетт. — Стоит ли обращать внимание на детские выдумки!

— А зачем она ест уголь и яичную скорлупу? — тотчас спросил он. — Только нечисть питается такой гадостью!

Тут послышался скрип входной двери, и в кухне загалдели два весёлых детских голоска. Раздавались смех и визги, между которых с трудом пробивались возгласы мадам Бланки:

— Робер, сними плащ, он же насквозь мокрый! Бланка, куда ты в грязной обуви, детка!

Маленькая Бланка вбежала в трапезную и сразу бросилась к очагу греть ручонки. Николетт нагнулась и поцеловала её щёчку.

— Замёрзла, крошка моя?

— Немножко. Зато пирог был вкусный! — оживлённо заговорила Бланка. — Мы вам принесли кусок, тётушка.

Придвинувшись ближе к Николетт, девочка показала пальчиком в сторону Окассена:

— И отцу тоже.

— Вот молодцы, спасибо! — ласково проговорила Николетт и сняла с Бланки мокрый плащ.

— А ещё мадам Кларисса обещала подарить мне двух крольчат, — сообщила девочка. — Как только её крольчиха даст приплод.

Нагнувшись, она подобрала около очага остывший уголёк и принялась жадно грызть. Окассен выразительно посмотрел в глаза Николетт, и по спине её пробежал холодок.

Николетт совершенно не верила в колдовство. С детства она слышала рассказы о ведьмах, злых проклятиях и приворотах, но ей казалось, что всё это — сказки, не более правдивые, чем «Куртийон-Куртийет» или «Замок дьявола». Она слишком верила в Бога, чтобы бояться россказней о колдунах.

Странное поведение Окассена и Урсулы долгое время казалось ей притворством. В детстве они сочиняли свои небылицы ради забавы. А зачем сейчас продолжают — непонятно.

Но когда Окассен просыпался ночью от кошмаров, он трясся от настоящего, непридуманного ужаса. И когда крысы ему мерещились, он был смертельно бледный, весь в холодном поту. Так невозможно притвориться!

Сейчас дело принимал совсем скверный оборот. История с цепью — не бред о крысах, это произошло на самом деле. И Окассен и Урсула снова притворяются, то это становится опасным. Когда-то Бастьен рассказывал Николетт о душевных болезнях. Говорил, что Урсула страдает более тяжким недугом, чем Окассен. Неужели бывают такие болезни?

Николетт всегда казалось, что её подруга просто прикидывается, чтобы привлечь к себе внимание. Когда речь заходила о её голосах, Урсула шептала, закрыв глаза:

— Они говорят, что на мне — знак небес!