Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

Но с Окассеном — другая история. Его кошмары, приступы ужаса и бешенства, даже преувеличенная ревность — слишком странно, слишком пугающе, чтобы быть просто дурным нравом.

Когда Николетт пыталась говорить об этом со свекровью, та отвечала с тяжким вздохом:

— Родился-то он, бедняжка, еле живой! При родах так головку ему намяли, скажи спасибо, что дурачком не остался.

Не с кем было посоветоваться Николетт. Единственный человек, кому она доверяла, и кто немного разбирался в этом, был далеко отсюда, за тридевять земель. И скорее всего, ей не суждено больше никогда его увидеть.

Выдалось несколько ясных дней, и жизнь Витри уже не казалась такой мрачной. Окассен и Дамьен даже сумели добыть на охоте молодого кабана, и весь дом дружно занимался разделкой туши и приготовлением солонины.

А потом неожиданно разразилась гроза — вечерняя, и потому особенно страшная, с ослепительными молниями на фоне свинцового неба. Николетт выбежала во двор, чтобы снять с верёвки бельё. Окассен и Маризи тоже вышли на крыльцо — Дамьену показалось, что от молнии загорелся молодой дубняк возле Витри.

— Нет, это не у нас горит, — сказал Окассен. — Там уже владения дяди Ролана.

Он ёжился от холодного ветра, а ещё больше — от страха. Молнии, вонзающиеся в лес, заставляли его вытягивать голову в плечи. При каждом ударе грома он вздрагивал всем телом. Увидев это, Николетт сказала:

— Что ты тут стоишь, идём скорее в дом!

В этот момент молния ударила прямо во двор, угодив в шест от старой голубятни. Шест мгновенно сгорел дотла, а Окассен дико вскрикнул и свалился замертво.

— О, Господи, мессир, что с вами? — испуганно воскликнул Дамьен.

Николетт поставила таз с бельём и бросилась вместе с Маризи поднимать Окассена. Они с трудом втащили его в кухню и усадили на пол.

— Может, воды? — засуетилась Жилонна.

Но Окассен уже очнулся. Сидел на соломе и смотрел по сторонам. Глаза у него были жуткие, мутные, точно он никого не узнавал.

— Сынок, что с тобой? — дрожащим голосом спросила мадам Бланка. — Чего ты так напугался? Это же просто молния!

— Да, — невыразительно проговорил он. — Молния сожгла шест.

— Я тоже немного испугалась сначала, — сказала мадам Бланка. — Но больше ничего не загорелось, слава Богу. Вставай, Окассен!

Он посмотрел на мать тем же пугающим неподвижным взглядом. Тихо произнёс:

— Окассен спит. Не будите его. Слишком страшные сны ему снились, пусть отдохнёт.

Он так серьёзно посмотрел в лицо Николетт, что она рассмеялась:

— Да он нас разыгрывает, матушка! А мы-то хлопотали над ним!

Бланка тоже улыбнулась. Но Окассен поднёс палец к губам и прошептал:

— Тихо! Говорю вам, он спит, он просил не тревожить его.

Николетт и мадам Бланка испуганно переглянулись, а Жилонна потихоньку перекрестилась.

— Окассен, будет тебе! — сердито воскликнула Николетт. — Уже вовсе не смешно.

Он поднялся с пола, отряхнулся от соломы и вдруг резко повернулся к Николетт.

— Как ты меня назвала? Окассен? Это не моё имя!

— Да что с ним, матушка! — в ужасе вскрикнула Николетт.

— Твоя матушка знает, что я не Окассен, — как ни в чём ни бывало продолжал он.

Николетт расплакалась. Теперь всем было ясно, что никакой это не розыгрыш. Что-то повредилось в голове у Окассена, он, действительно, не узнавал ни матери, ни жены, ни родного дома.

— Сынок, — жалобно проговорила мадам Бланка, — что с тобой творится, милый? Не иначе, демоны вошли в тебя от этой молнии. Перекрестись скорее!

Окассен послушно перекрестился, но тотчас погрозил Бланке пальцем:

— Я не ваш сын, мадам, не морочьте мне голову. Моя мать у себя дома, в Руане.

Страшнее всего было то, что говорил он спокойно и серьёзно, не гримасничал, как это делают сумасшедшие. И голос обычный — так Окассен разговаривал, когда бывал в добром расположении духа. Теперь и мадам Бланка расплакалась. А Окассен повернулся к Николетт и обнял её за талию:

— Не переживай! Ничего дурного не случилось. Всего лишь шест сгорел. Как тебя зовут, красавица?

— Господи, он ума лишился! — закричала Николетт. — Я давно подозревала, всё к этому шло, и вот...

— Глупости! — решительно сказала мадам Бланка. — Это просто сильный испуг. Ты же знаешь, как он боится грозы. Дамьен, надень плащ и сбегай за аббатом. Пусть почитает молитвы. А мы пока дадим Окассену вина.

Она отвела сына в трапезную, усадила к очагу и велела Николетт согреть вино. Окассен протянул руки к огню. Николетт принесла котелок с вином, перелила его в кубок, но в руки мужу не дала. Пальцы у него так дрожали, что он неминуемо расплескал бы вино. Она сама стала поить его из кубка.

— Спасибо, — сказал он. — Я хоть согрелся немного. На дворе чертовски холодно.

— Тебе лучше, Окассен? — осторожно спросила она.

— Я не Окассен, — настойчиво повторил он. — Меня зовут Морис де Филет. А тебя как? Помню, я спал с тобой, но забыл твоё имя...

— Николетт, — мрачно ответила она.

Окассен перевёл взгляд на мадам Бланку.

— А вас как зовут, мадам?

Обе женщины тряслись от ужаса. Их пугал жуткий контраст между спокойным голосом Окассена и его неестественно блуждающим взглядом. Николетт заметила, что левая бровь у него сильно вздрагивает — так бывало и раньше, когда он сильно злился или боялся чего-либо.

— Говорю вам, матушка, он не в себе, — тихо сказала она. — И дело вовсе не в грозе. Никогда прежде такого не было!

Удивительно, но аббата Окассен тотчас узнал и поприветствовал его обычным тоном:

— Добрый вечер, отче Лебен!

— Ну, вот, — посмеиваясь, ответил аббат. — А мне сказали, что вы с ума сошли!

— Это они все тут как с ума посходили, — усмехнулся Окассен. — Зовут меня чужим именем. Скажите им, что я — шевалье Морис де Филет!

Лицо у аббата вытянулось. Он обменялся выразительными взглядами с Николетт и мадам Бланкой и принялся читать молитвы. Потом отвёл женщин в сторону и сказал, что надо бы провести над Окассеном обряд экзорцизма, но время позднее. Лучше дать ему вина со снотворным, а когда уснёт — связать до утра.

— Зачем связывать? — настороженно спросила Николетт.

— Знаете, как сумасшедшие опасны? — косясь на Окассена, проговорил аббат. — Возьмёт топор да порубит вас всех во сне!

Мадам Бланка горько разрыдалась.

— Господи, за что нам такое несчастье, за какие грехи!

Но Николетт сказала твёрдо:

— Ни к чему связывать. Я сплю чутко, сразу услышу, если он встанет.

Она дала Окассену ещё вина, добавив в него снотворную настойку, которую всегда готовила Урсула.

— Пойдём спать, Окассен.

— Сколько тебе повторять, меня зовут Морис! — сердито возразил он.

Она взяла его под руку и ласково проговорила:

— Да, Морис. Пойдём в спальню.

Самое удивительное, что на следующее утро Окассен проснулся совершенно в ясном уме. Сел в постели, взялся рукой за лоб и негромко сказал:

— Доброе утро! Как голова болит! Что вчера случилось, Николетт? Или я напился до чёртиков? Помню, какая-то женщина меня вином поила...

— Да, это я была, — недоверчиво поглядывая на него, сказала Николетт. — С тобой что-то странное случилось от грозы. Сначала в обморок упал, потом нёс такую околесицу...

— А я думал, мне страшный сон приснился, — проведя рукой по лицу, сказал он. — Будто я в Руане, сижу в тюрьме. Будто я другой человек, как там его звали...

— Морис де Филет, — подсказала Николетт.

— А ты откуда знаешь? — удивлённо спросил Окассен.

— Ты называл себя этим именем. Никого не узнавал. Мы подумали, ты с ума сошёл.

Он снова потёр лицо руками, словно прогоняя остатки кошмара.

— Это всё из-за чёртовой грозы. Мне всегда плохо в грозу, ты же знаешь. Вы никому не болтайте! А то разнесут по всей округе, что Витри с ума спятил.

Николетт растерянно пожала плечами.

— Боюсь, аббат разболтает.