Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Одна? Давайте я сбегаю, мадам!

— Нет, ты уже устал и, наверняка, голодный. Посиди тут, пока мессир Окассен спит. Я велю, чтобы тебе принесли обед сюда.

Монастырь, действительно, находился рядом — пришлось всего две улицы пересечь. Николетт спросила о целительнице, и ей тут же отворили ворота.

— А где же ваша больная?

— У меня муж болен, — смущённо сказала Николетт. — Я знаю, вам не положено впускать мужчин, но, может быть, целительница хотя бы даст мне советы?

Узнав, что пациент страдает припадками безумия, сестра-привратница посоветовала Николетт обратиться в обитель Сент-Обен, к отцу Фернану.

— Он знаменит тем, что лечит безумцев.

— Нет, моему мужу его лечение не помогло, — твёрдо произнесла Николетт.

В итоге её проводили к сестре Терезе — ласковой маленькой женщине, беззубой и безбровой. Она усадила Николетт на лавку напротив себя и стала подробно расспрашивать о болезни Окассена — как началась эта беда, в чём проявляется, что помогает больному и что ухудшает его состояние. Узнав, что пациента с детства мучили ночные кошмары, монахиня спросила даже, что ему снится.

— А в детстве не ударялся ли он головой? Может, родители его били?

— Нет, — ответила Николетт. — Они никогда не били его, ну, может, наказали пару раз за всю жизнь. Он единственный сын, с таким трудом им достался...

Она рассказала, как родился Окассен — ногами вперёд, весь синий от удушья.

— Моя мать тоже была лекаркой, она вдула ему воздух в лёгкие и тем оживила.

— Ну, что же вы хотите, дочь моя, — с горечью сказала монахиня. — Он с рождения был обречён на это.

— Почему? — упавшим голосом спросила Николетт.

— Голову повредили ему при родах.

— Но ведь он совсем не дурак! — горячо возразила Николетт. — Он никогда не был глупым. Пусть были бы кошмары, вспыльчивость, ревность, мы уже с этим стерпелись. Но откуда взялись приступы безумия?

Монахиня покачала головой, с жалостью глядя на Николетт.

— Никто, кроме Всевышнего, не знает, как устроен человеческий мозг. Одни от тяжёлых родов становятся слабоумными, а другие — временами впадают в безумие. Болезни ухудшаются с возрастом. Вашего мужа невозможно вылечить. Везите его домой, будьте с ним ласковы. А станет буйствовать — запирайте, чтобы защитить других людей.

Николетт залилась слезами и плакала до самого трактира. Вернувшись, она застала Окассен бодрствующим. Он сидел у маленького очага, глядя на огонь.

— Что с тобой? — спросил он, заметив, что лицо у Николетт заплакано.

— Ничего. Вас помиловали, — тихо ответила она.

— Что ты болтаешь, кто меня помиловал? — сердито спросил он. — Ты поговорила с монахами? Смогут они меня вылечить?

Николетт села на скамеечку рядом с ним и грустно улыбнулась.

— Видишь, уже вылечили. Завтра поедем домой, бедный мой братец.

Утром, когда Николетт укладывала вещи, Окассен заметил меч и лютню, купленные накануне.

— А это откуда взялось? — удивлённо спросил он.

— Ты вчера сам послал Дамьена на рынок, — сдержанно ответила Николетт. — Сказал, чтобы я дала ему денег на меч для Робера и лютню для Бланки.

— Когда? Я ничего подобного не помню.

— Ты был не в себе, потому и не помнишь, — не оборачиваясь к нему, сказала Николетт.

Она аккуратно завязала дорожный мешок, потом поднесла Окассену кафтан.

— Одевайся, пора выезжать.

Но он крепко взял её за запястье. Властно проговорил:

— Ну-ка, посмотри мне в глаза!

Николетт спокойно взглянула ему в лицо. Больным он не выглядел, наоборот — слишком уж сосредоточенным, точно пытался прочесть её мысли.

— Ты врёшь, Николетт! Никогда в жизни я бы не приказал покупать что-то для этой девчонки.

— Но когда ты... когда это с тобой происходит, ты называешь себя другим именем, — без тени страха проговорила она. — И ведёшь себя совсем иначе. Ты сказал, мы купили, вот и всё.

Он отпустил её руку, молча надел кафтан. Потом снова проговорил упрямо:

— Всё равно я не верю. Я не мог забыть про Дени. Зачем мне покупать что-то чёртовой девчонке, когда второй сын остался без подарка?

Николетт помолчала, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не высказать всего, что думает. Нельзя его волновать, говорила она себе. Не он говорит эти мерзкие слова, а его безумие.

— Отец Фернан сказал, что твоя болезнь — кара Божья за зло, которое ты причинил людям, — тихо произнесла она.

Окассен быстро обернулся, по лицу его скользнул страх, смешанный со злобой.

— Но ведь ты говорила, что простила меня! И Бастьен тоже давно простил!

Николетт вздохнула. Не было сил спорить и объяснять. Впервые за время этой беременности она почувствовала головокружение и тошноту.

Глава 22. Знак счастья

причинённое семье Витри. Погода стояла чудесная, никаких ливней и засух, губящих посевы. Всего уродилось вдоволь — и хлеба в полях, и садовых плодов, а дичь в лесу просто кишмя кишела.

Николетт готовила сыры, сбивала масло, руководила сбором винограда и фруктов. Окассен продал часть сыра, купил строевого леса и нанял в городе двух умелые строителей. До августа они отремонтировали хлебный амбар и сейчас строили крольчатник.

За всё это время у Окассена было только три припадка, и все они длились по нескольку часов. Ни буйства, ни криков, тем более что никто уже не пытался «лечить» безумие холодной водой и побоями. Отоспавшись, Окассен приходил в себя.

Последний приступ случился в конце июля, когда вся семья и слуги занимались сбором винограда. Собаки вдруг страшно разлаялись и помчались по винограднику.

— Лисица! Вон она, видите! — закричала Жилонна.

Действительно, собаки гоняли по саду молодую лису. Женщины завизжали, а Окассен воскликнул:

— Сейчас я её прикончу, только копьё принесу!

Он побежал в дом. Один из псов догнал лису и мигом перегрыз ей горло. Труп отобрали у собак, благо, они не успели сильно растрепать мех.

— А где Окассен? Надо бы снять шкуру, — сказала Николетт. — Робер, сбегай в дом, скажи отцу, что копьё уже не нужно.

Маленькая Бланка, как всегда, последовала за Робером. Эти двое никогда не разлучаются, совсем, как мы с Окассеном в детстве, подумала Николетт.

Дети обнаружили отца в трапезной. Он сидел на обеденном столе, поджав под себя ноги, и с ужасом смотрел в сторону очага.

— Батюшка,что случилось? — осторожно спросил Робер.

— На него опять дурь накатила, — сказала Бланка, повторяя слова, которыми слуги именовали странные припадки хозяина.

— Не ходите сюда, дети! — сдавленно пробормотал Окассен. — Там рысь сидит... набросится, загрызёт вас!

Робер сделал пару шагов в сторону очага. Конечно, никакой рыси там не было, только серая кошка Николетт спала в своей корзинке. Но Окассен издал испуганный вопль и зажал лицо руками.

— Не надо, сынок, беги отсюда, я не хочу, чтобы рысь сожрала тебя вместе со мной!

Бланка бросилась к очагу, вытащила из кошку из корзинки и вынесла её за дверь.

— Всё, рыси больше нет! — объявила она. — Мы убили её и выкинули на помойку!

Она подошла к Окассену и потянула его за рукав:

— Не бойтесь! Посмотрите!

Окассен отнял руки от лица. Кривая улыбка тронула его трясущиеся губы:

— И правда! Спасибо, детка!

— Робер, приведи тётушку, — негромко сказала Бланка. — Только не впускай сюда Мину, а то он снова напугается!

Войдя в трапезную, Николетт и Урсула увидели, что Окассен сидит в своём кресле у очага, а маленькая Бланка держит его за обе руки.

— Эта рысь была, конечно, заколдованная, — говорила девочка. — Но у нас с Робером есть верное средство от колдовства. Угадайте, какое?

Таким таинственным голосом, слегка нараспев, Бланка всегда рассказывала братцам страшные истории, которые сама же и сочиняла.

— Жабий камень? — полушёпотом спросил Окассен.

— Нет! Мозг нетопыря! Я добыла его прошлой ночью. Застрелила нетопыря серебряной стрелой. И теперь вам нечего бояться.