Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— А наглости на все сорок шесть, — сквозь зубы процедил он.

Бланка захихикала, а Николетт засмеялась громко.

— Ты сам нас насмешил, — сказала она в ответ на его разъярённый взгляд.

— Благодарим за ваше приглашение и с почтением принимаем его. Да пребудет с вами милость Господня. С новой строчки. Любящая вас Бланка Маризи. Посыпь песком.

— Сейчас, я ещё дорисую, — пробормотала Бланка, увлечённо скрипя пером.

— Зачем ты там рисуешь? — спросила Николетт

— Реми тоже в конце розочку нарисовал, — ответила Бланка. — Вот, готово.

Окассен взял из её рук пергамент и заорал так, что Бланка юркнула под стол.

— Ты что, совсем идиотка? Зачем ты эту чертовщину накалякала, бестолочь?

Николетт перехватила злосчастный пергамент. Под подписью красовался дракон с жуткими клыками, точно такой же, как нарисованный на сарае.

— Бланка, ну зачем? — огорчённо спросила она.

— Дракон — это герб Рюффаев, — плаксиво ответила девочка из-под стола. — У Реми на плаще вышит, и даже у гонца на щите дракон. Идите сами посмотрите.

— Немедленно вылезай, — крикнул Окассен.

И с отвращением осмотрел дочь с головы до ног. Потом обернулся к Николетт.

— Почему она вечно ходит растрёпанная, как деревенщина? Её стыдно везти к людям. Начинайте уже делать ей причёски. И уши надо проколоть, и платье подлиннее.

— Я не дам колоть уши! — истерически заорала Бланка и затопала ногами. — Это больно!

Окассен только сплюнул и пошёл с письмом к гонцу.

Ночь была удивительно тёплая. Николетт оставила окно нараспашку. Из сада тянуло цветочными ароматами, тонкий месяц украсил спальню едва заметным серебряным сиянием.

Окассен постоял у окна, глядя на крупные звёзды над лесом. Потом повернулся к Николетт и проговорил бодро:

— Думаю, я совсем выздоровел.

— Правда ? — с улыбкой спросила она.

— Да. Посуди сама, уже семь месяцев — ни одного припадка. И даже сны страшные не снятся. А знаешь, почему?

— Почему?

— Цыганка-то разоблачила Урсулу. Та испугалась и перестала ворожить.

Николетт промолчала. Слишком похоже было на правду, но она не хотела этого признавать. Окассен лёг рядом, подсунул руку ей под голову. Потом тихо сказал:

— Я страшно боялся, что помешаюсь навсегда. Ведь ты тогда бросила бы меня и уехала, правда?

— Зачем ты так говоришь? — обиженно сказала Николетт. — Я ведь не отдала тебя мессиру Ролану, хотя все требовали.

— Ну, ты знала, что я приду в себя. А если насовсем... ведь с сумасшедшим можно развестись. Скажи, ты уехала бы к Бастьену?

— Перестань, — нервно проговорила она.

— Почему — перестань, ты не хочешь слышать о нём, тебе это больно?

— А тебе нравится изводить меня? — сердито вскрикнула она и отодвинулась от него на самый край кровати.

Окассен помолчал. Потом прижался к ней, запустил ладони к ней под рубашку, стал целовать сзади в шею и затылок.

— Думаешь, я не понимаю? — мрачно проговорил он. — Тебе ведь не нравится со мной в постели. Раньше я думал, всем женщинам это противно. Но твоей чернявой подружке со мной нравилось.

Николетт резко вырвалась из его рук и с головой закуталась в одеяло. Несколько минут Окассен безуспешно пытался развернуть её. Не выдержав, шлёпнул ниже спины.

— Эй, ты почему не слушаешься?

— Потому что ты — мерзкий злой развратник! — скинув одеяло, ответила Николетт. — Для тебя радость издеваться надо мной!

Голос у неё дрожал, словно от слёз.

— Да что я такого сделал? — растерянно спросил он. — Хотел поговорить с тобой по душам, а ты злишься!

Он притянул Николетт к себе, стал гладить и целовать, но она лишь сглатывала слёзы. И упорно сопротивлялась, отталкивая его руки и изо всех сил сжимая колени. Борьба закончилась победой Окассена — он насильно раздвинул ей ноги, а потом соединил их у себя на талии.

Вскоре Николетт уже двигалась ему в такт и глубоко вздыхала, подгоняя горячую волну, разливающуюся в животе. Она давно перестала воображать Бастьена, чтобы получить любовное наслаждение. Они с Окассеном притёрлись друг к другу телами, как кинжал и ножны, и заранее ощущали, когда и как наступит сладкий финал.

— Боже, я понял! — тяжело дыша, проговорил Окассен, откидываясь на подушки. — Ты от ревности так разозлилась, верно? Ты ревнуешь меня, значит, всё-таки, любишь? Правда, Николетт?

— Спи, ради Бога! — устало ответила она — Ты меня замучил своими глупостями!

Глава 25. Сплетни

Они выехали из дому за три дня до Троицы, чтобы успеть в Рюффай к празднику. Окассен вёз перед собой на коне Робера, Николетт — малыша Тьерри. Дени усадили с Дамьеном, мадам Бланка взяла на седло свою маленькую тёзку. Дети впервые ехали так далеко, да и Николетт ни разу не была в восточном краю графства.

Погода стояла дивная — тепло, но не душно, с нежным ветерком из леса. Над полями парили ястребы, луга звенели от стрекота бесчисленных кузнечиков, вдали на фоне ярко-синего неба виднелись силуэты оленей.

— Как здесь красиво! — говорила Николетт.

На губах у неё всю дорогу играла мечтательная улыбка. Кажется, впервые в жизни она чувствовала себя такой счастливой... впервые после той волшебной весны с Бастьеном, думала она.

Одну ночь по пути они провели в замке некого барона де Веррена, которого Окассен встречал на турнирах в Орлеане. Барон был так любезен, что даже провёл гостей на башенку в крепостной стене, чтобы они могли полюбоваться окрестностями с высоты.

— Вот это да! Когда я вырасту, я тоже построю себе замок! — с воодушевлением сказал Робер.

Все засмеялась, кроме Окассена.

— А что смешного? — спросил он. — Мои сыновья далеко пойдут, я уверен!

Николетт в душе соглашалась с ним. Её мальчики начинали разговаривать и ходить раньше, чем дети всех знакомых женщин. Они схватывали всё на лету, от грамоты до боевых навыков. «А может быть, судьба возмещает мне так за сиротство, бедность и разбитую любовь?» — думала она.

Второй раз пришлось заночевать на постоялом дворе. Семья де Витри заняла сразу три комнаты.

—Зачем три? — возмущалась мадам Бланка. — Хватило бы и двух! В одной дети и слуги, в другой — вы двое да я.

— Матушка, я не желаю, чтобы кто-либо ночевал со мной и моей женой! — сердито сказал Окассен.

— Надеюсь, ты не возражаешь против Тьерри? — шутливо спросила Николетт, чтобы смягчить его грубость.

— Тьерри можно, — серьёзно ответил он.

Они заказали ужин и только уселись за длинный стол, как в зал вошли четверо путников. Двое, видно, пожилые супруги, были в богатой добротной одежде. За ними шёл слуга, крепко державший за руку молодого человека со странно дёргающимся лицом. Увидев семейство де Витри, юноша весь задрожал и спросил с ужасом в голосе:

— Кто эти люди? Они не заберут меня?

— Никто тебя не заберёт, сынок, иди спокойно, — не оборачиваясь, ответила женщина.

Они сели за стол, и только сейчас Николетт заметила, что запястье молодого безумца привязано к руке слуги прочной верёвкой.

Над столом Витри словно нависла каменная глыба. Все сидели молча, даже дети, стараясь не смотреть на Окассена. А он, наоборот, со страхом поглядывал на безумца за соседним столом.

— Кто будет сладкое? — быстро спросила Николетт. — Хозяйка сказала, у них есть абрикосовая пастила и медовые пирожки.

Дети оживились, и вновь потёк спокойный разговор. Но тут по залу прошла хозяйская собака, маленькая пушистая дворняжка. Увидев её, молодой человек за соседним столом завопил от ужаса и попытался схватить со стола нож. Отец молча влепил ему затрещину и отодвинул нож подальше. Окассен вздрогнул, как будто ударили его самого. И больше не смотрел в ту сторону, ел мало и совсем не разговаривал.

Николетт чувствовала, что в душу к ней влезает томительный холодный ужас. А вдруг вид сумасшедшего так напугает Окассена, что его болезнь вернётся? Она пыталась отвлечь его от мрачных мыслей. После ужина сунула ему в руки Тьерри и велела поиграть с ним, пока она уложит старших детей.