Игра в одни ворота - Катаева Светлана "Леви"

– Ну что, она приедет? – осведомился тот, будто речь шла о пустяковой деловой встрече, а не о судьбе его единственной дочери.

– Завтра утром, – отчеканил Виктор, сжимая трубку так, что кости белели. – Все будет как мы договорились.

– Отлично. Не сомневаюсь, что Эва проявит благоразумие. Она твоя дочь. Умная девочка.

«Моя дочь», – пронеслось в голове Виктора Леонидовича с ослепительной ясностью. Его кровь. Его продолжение. И он сейчас торгует ее будущим с человеком, в котором больше не уверен.

– Николас… – имя застряло в городе комом. Он хотел сказать «поступай с ней по-честному», но понял, насколько это звучало бы глупо и наивно. Они с Николаем давно перешли грань, где честность имела значение. Остались только долги и интересы.

– Да, Витя? – Ничего, – выдохнул он. – До завтра.

Он бросил трубку, не дожидаясь ответа. Сердце снова заныло тупой, знакомой болью. Он не знал, что страшнее: то, что задумал Баринов, или то, что задумал он сам. Этот договор, эта сделка… Она навсегда изменит все. Их бизнес. Их прошлое. И его отношения с дочерью.

Он смотрел в окно на темнеющий город, на огни, отражавшиеся в мрачных водах Мойки, и чувствовал себя не могущественным владельцем империи, а старым, уставшим человеком, который сделал ставку на самое дорогое, что у него было, и теперь отчаянно боялся проиграть.

Глава 2. Игра в чувства

Ее кабинет был не просто рабочим пространством; это была цитадель. Просторное помещение с панорамным остеклением, открывавшим вид на бесконечную стройку небоскребов и ленту магистрали. Интерьер выдержан в стиле хай-тек: матовый черный металл, полированный бетон пола, встроенная подсветка, меняющая цвет в зависимости от времени суток. Ничего лишнего. Ни одной безделушки, кроме единственного арт-объекта на стене – большого абстрактного полотна в холодных серебристо-синих тонах, напоминавшего то ли замерзшее озеро, то ли схему микрочипа. Гигантский интерактивный экран вместо классического письменного стола был чист, на его поверхности застыли лишь три иконки. Здесь все дышало холодной, технологичной эффективностью. Это был нервный центр ее маленькой империи within империи отца.

Она сбросила испорченный костюм. Мысли путались, пытаясь анализировать звонок нотариуса. Что могло заставить отца, педанта и стратега, выдернуть ее из Сочи в самый разгар сезона свадеб и романтических путешествий? Здоровье? Нет, на последнем звонке он шутил и интересовался делами. Юридические проблемы? Их огромный, отлаженный механизм «Соколов Тревел» работал безупречно. Ее мозг, привыкший просчитывать риски, не находил логичного ответа, и это бесило.

В дверь постучали. Вошла Марина, неся в руках большую картонную коробку от брендового бутика и небольшую, но изящную корзину с белыми орхидеями.

– Новые туфли, как вы и просили. Та же модель, – она поставила коробку на край стола-экрана. – И это от Максима. И эклеры из той кондитерской, что вы любите.

Эва взяла корзину. Дорого. Стильно. Бездушно. Открытка с размашистым почерком: «Кошке на погребок. Целую. Твой Макс». Она сухо усмехнулась. Он всегда находил такие слова, которые должны были звучать мило, но лишь подчеркивали дистанцию. Он видел в ней красивую, своенравную хищницу, которую нужно вовремя кормить и гладить по шерстке.

«Снова цветы, – пронеслось в голове Марины, пока она расставляла папки на столе. – Красиво, конечно. Но словно по шаблону. Он даже не поинтересовался, что случилось, просто откупился. Неужели она не видит? Или не хочет видеть? Ей же нужен кто-то сильный, равный… а он… просто украшение».

Эва отложила корзину. Она видела. Но Макс был безопасен. Он не претендовал на ее внутренний мир, не пытался лезть в душу. Он был предсказуемым, красивым громоотводом для эмоций, которые ей было некогда переживать. Вся ее энергия была сейчас вложена в новый, дерзкий проект – постройку собственного отеля для новобрачных в Эмиратах, на одном из новых прилегающих островов. Не просто блоки номеров, а целый тематический комплекс в виде крепости с приватными виллами, собственным пляжем и концепцией полного погружения в романтику. Она вынашивала этот проект тайно от отца, лично вела переговоры с инвесторами и архитекторами. Хотела представить ему уже готовый бизнес-план, доказать, что может не только управлять, но и создавать. Теперь эта поездка в Питер грозила сорвать все сроки.

Она уже собиралась вызвать на экран финансовые модели отеля, чтобы отогнать тревогу, как из-за двери донесся непривычный шум – взволнованные приглушенные голоса и сдавленные всхлипы. Эва нахмурилась. Нарушение ее рабочей тишины было нонсенсом.

Резко встав, она вышла в коридор. На диване сидели пожилые супруги. Мужчина, лет семидесяти, в тщательно отглаженном, но до блеска заношенном костюме, сжимал в натруженных, узловатых от многолетней работы руках свою кепку. Женщина рядом, с добрым, усталым лицом, испещренным морщинами-лучиками, вытирала уголком платочка навернувшиеся слезы. Рядом с ними стояла молоденькая, миловидная девушка в простом платьице, она что-то тревожно и успокаивающе говорила им.

Марина металась рядом, пытаясь что-то объяснить, но при виде Эвы замерла.

– Эва Викторовна, простите, они без записи, я говорю.

Эва оценивающе взглянула на троицу. Это не были ее клиенты. Но в глазах стариков была такая искренняя, щемящая тревога и надежда, что она машинально кивнула Марине: «Все в порядке».

– Прошу в мой кабинет, – сказала она, и ее голос неожиданно смягчился.

В кабинете они уселись на краешки кресел, робко оглядывая футуристичный интерьер. Девушка, представившаяся внучкой этой необычной пары и заговорила первая:

– Это бабушка с дедушкой, Нина и Иван Первушины. У них через неделю золотая свадьба, пятьдесят лет. Они хотят… они мечтают съездить в город Вичужу, в Ивановской области. У нас есть деньги.

Эва удивленно подняла бровь. Вичуга? Глухая российская провинция, а не Мальдивы или Венеция.

– Там… там они познакомились, – продолжила внучка, и голос ее задрожал от волнения. – На ткацком комбинате в 73-м. Им было по семнадцать. Бабушка была помощницей мастера, а дедушка – наладчиком станков. Он каждый день проходил мимо ее цеха и подкладывал ей в талонник на обед записки. Стихи собственного сочинения. Однажды он так переволновался, что перепутал талонники и сунул стихи суровому бригадиру-фрезеровщику дяде Коле!

Нина Первушина тихо засмеялась, глядя на мужа, и положила свою старческую руку на его жилистую кисть:

– Дядя Коля потом на собрании цитировал: «Твои глаза, как два станка…» – прошептала она, и Иван смущенно заерзал, но глаза его сияли.

– Потом он пригласил ее на танцы, – подхватила внучка. – И на первую зарплату купил ей не конфеты, а новую отвертку для ее станка, потому что видел, что ее старая вся истерлась. Они всю жизнь проработали на том комбинате, прожили в одной «хрущевке», вырастили троих детей. А теперь комбината того нет, и города почти нет, молодые уезжают… но они хотят… просто постоять у тех ворот, пройтись по тем улицам. Вспомнить, какими они были. Для них это – целый мир.

Эва слушала, и комок подкатил к горлу. Она смотрела на их переплетенные руки, на его большую ладонь, навсегда покрытую старческими пятнами и следами от порезов металлом, нежно прикрывающую ее маленькую, исхудавшую руку. В их истории была правда и глубина, которых не купишь ни за какие деньги. Та самая, что делает два человека не просто парой, а одной душой в двух телах.

И она поймала себя на острой, болезненной мысли: у нее с Максом никогда не будет этого. Ни золотой свадьбы, ни этих взглядов, сплетенных из тысяч прожитых вместе дней, ни памяти, которая сильнее времени и разрухи. Не будет истории про смешную записку или про отвертку вместо конфет. У них будут дорогие подарки, страстные ночи, удобное соседство и вечное чувство, что чего-то настоящего, чего-то такого, как у этих стариков, – нет и никогда не будет.