Царство бури и безумия (ЛП) - Дарк Люсинда

Всех Смертных Богов нужно документировать и отслеживать. Это единственное правило, по которому я был вынужден жить. Все остальное… — это всего лишь предположения в моем сознании.

Бригита выбегает из комнаты, ее пронзительный скулеж эхом разносится по внешнему коридору, когда она зовет на помощь. Я поднимаю взгляд, когда тело Оливии поворачивается, тяжелая масса костей и плоти без души, которая когда-то населяла ее, извивается под тяжестью веревки. Узел, который она завязала, ослабевает, и через мгновение он лопается, освобождаясь, и тело падает на пол с несколько удовлетворяющим хрустом, а затем глухим стуком. Если бы она была жива, то при падении наверняка сломала бы обе ноги.

Звук торопливых шагов врывается в комнату, когда все больше слуг Азаи вваливаются в помещение, останавливаясь, когда видят тело Оливии, сгорбленное и распростертое на полу. Глаза Мандрейка — нелюбимого дворецкого Азаи — поднимаются, чтобы встретиться с моими. Я небрежно протягиваю руку и беру одну из книг, сложенных рядом. Просто чтобы показать ему, что на самом деле я пришел сюда за чем-то другим и не был заинтересован в том, чтобы сидеть здесь и пялиться на мертвое тело, пока кто-нибудь не придет и не найдет его.

Я имею в виду — честно говоря — у меня было намерение проникнуть в этот кабинет и раздобыть немного спиртного, которое Азаи хранил здесь, поскольку все эти книги просто для виду. Бог Силы не любитель читать. Руэну повезло, что я нашел ее раньше него. Он единственный, кто действительно предпочитает пользоваться этим кабинетом, когда Азаи надолго уезжает.

— Как долго вы здесь находитесь, хозяин Каликс? — Спрашивает Мандрейк, проходя дальше в комнату. Из коридора доносятся рыдания Бригиты, когда дверь еще немного приоткрывается и двое других слуг — садовник и повар — заходят внутрь, останавливаясь у тела Оливии, прежде чем вздохнуть и пройти вперед.

— Несколько минут, — отвечаю я.

— Почему вы никому не сообщили о… — Он бросает взгляд на тело, когда садовник, высокий крепыш, чье имя я отказываюсь запоминать, прерывисто дышит, приближаясь к запаху мочи и смерти. — Ситуация вашей матери? — Мандрейк заканчивает.

Я равнодушно пожимаю плечами. — Я не прислуга, — говорю я. — В мои обязанности не входит информировать вас о чьей-либо ситуации, если меня об этом не попросят. — Я указываю на тело, которое садовник и повар переворачивают перед тем, как входит другая горничная — не плачущая Бригита — с простыней в руках. Они берут простыню и накрывают ею тело, в то время как повар начинает выкрикивать приказы, чтобы кто-нибудь принес припасы, сделал носилки и вынес ее из комнаты до возвращения Азаи. — Она не просила меня об этом, — заканчиваю я. Не то чтобы она могла, поскольку к тому времени, когда я прибыл, она была уже давно мертва.

Мандрейк смотрит на меня еще мгновение, между нами растягивается тишина, пока шум других слуг звенит в моих ноющих ушах. Откуда-то издалека из открытой двери доносится знакомый голос. Голос Руэна.

— Что происходит? — Я слышу, как он спрашивает.

Мандрейк резко оборачивается, когда я слышу, как Бригита умоляет Руэна не заходить внутрь, но Руэн не слушает. Он широко распахивает дверь и останавливается, когда садовник быстро накрывает лицо Оливии простыней и отступает назад. Теперь по-настоящему тихо. Даже раздражающие рыдания Бригиты прекратились. Как будто все затаили дыхание, когда мой брат — мой старший брат, как сказал мне Азаи, хотя всего на несколько месяцев, — рассматривает открывшуюся перед ним сцену.

Склонив голову набок, я наблюдаю и жду его реакции. Будет ли это еще больше криков и рыданий, как тогда, когда ему снятся кошмары, о которых он отказывается рассказывать мне или кому-либо еще? Шрам, пересекающий его бровь, морщится, а лицо бледнеет. Ужас быстро переходит в печаль, а затем в апатию.

— Понятно… — Руэн отводит взгляд от простыни, прикрывающей тело моей матери, туда, где я сижу у пустого камина с нераскрытой книгой в руке. Его взгляд падает на книгу, прежде чем снова подниматься на мое лицо. Он вздыхает, как будто его не удивляет отсутствие у меня меланхолии. — Тебе следует навести здесь порядок до возвращения Азаи, — говорит Руэн Мандрейку. — Он расстроится, если его кабинет будет в таком бардаке.

Я прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. Мы оба знаем, что Азаю будет все равно, если он не приведет гостей. Иногда он так и делает, просто чтобы ненадолго поиграть в хаус. Некоторые из его Божественных любовниц отказываются заводить собственных детей, поскольку в конце концов их просто заберут, поэтому он позволяет им наряжать Руэна и меня и играть в семью.

Именно от Азаи я узнал о своей роли. Вещи можно ломать и заменять, а люди как куклы. Вы одеваете их, вы владеете ими и заботитесь о них, но, в конце концов, единственная реальная ценность, которую они представляют, — это то, что они могут сделать для вас. Оливия ничего не сделала для меня с тех пор, как родила меня. Таким образом, ее смерть… хотя и доставила неудобства в этой домашней суматохе, не была неожиданной и уж точно не стала какой-то переломной точкой. Ее смерть никак не повлияет на мою жизнь. Хотя я уверен, что она хотела наказать Азаи, мы с Руэном знаем, что когда он узнает об этом, его это будет волновать еще меньше, чем нас.

Наблюдая за моим братом, когда Мандрейк, кажется, поник от разочарования и небольшого опасения, он кивает Руэну и начинает помогать другим слугам убирать беспорядок, который Оливия устроила после своего самоубийства.

К концу получаса тело унесли куда-то в глубины дома, и Руэн садится напротив меня, глядя несколько отрешённо.

— Ты ничего не чувствуешь? — спрашивает он, когда последний слуга уходит и закрывает за ними дверь, ни один из них не предлагает нам двоим покинуть это место. В конце концов, это всего лишь комната. Кого волнует, что теперь она видела смерть?

— Я немного проголодался, — признаюсь я, кладя неиспользованную книгу обратно на стопку.

Глаза Руэна сужаются, брови хмурятся, белый шрам, разделяющий его бровь надвое, практически светится на фоне его кожи. Этот шрам достался ему от Азаи. Он не говорил этого, но я знаю. Кто еще, кроме Божественного Существа, может причинить вред другому человеку Божественного происхождения?

Руэн продвигается вперед на своем сиденье и уставился на меня. — Даже если ты не испытываешь эмоций, Каликс, иногда ты должен хотя бы притворяться, что испытываешь.

Я знаю, о каких эмоциях он говорит. Мой взгляд отрывается от него и возвращается к тому месту на полу, которое теперь убрано, а книги, ящики и стул поставлены на место. — Ты хочешь, чтобы я выглядел грустным? — Спрашиваю я, поворачиваясь к нему. — Почему?

— Это нервирует других, чего ты, кажется, не замечаешь, — утверждает Руэн. — Это заставляет их бояться тебя.

Я пожимаю плечами. — Их страх — не моя проблема.

Руэн издает звук разочарования. — Если слишком много людей будут бояться тебя, Боги обратят на тебя больше внимания, — выпаливает он. — Ты хочешь, чтобы Азаи начал обращать на тебя больше внимания?

Я напрягаюсь. Интерес Азаи всегда был чем-то смутным в глубине моего сознания. В ранние годы, до того, как я осознал тщетность планов и желаний моей матери — и то, что они имели ко мне очень мало отношения, — я пытался завоевать его расположение от ее имени. Бог Силы просто посмотрел на меня то ли с удивлением, то ли с раздражением. Едкая незаинтересованность заставила меня почувствовать себя… нехорошо. Меня это не волновало, так же как и его самого.

Нет, я не хотел интереса Азаи.

— Я думаю, мы с тобой сможем сработаться, Каликс. — Слова Руэна тихие, но резонируют с глубоким бурлящим звуком, который я узнаю. Это то же самое чувство, которое закрадывалось в мою грудь, когда я хотел поиграть со слугой, но они были слишком заняты для меня или не хотели делать то, что я хотел. Это тот же звук, который я слышу в своем собственном голосе, когда использую свое убеждение на животных, которые бродят по территории. Однажды Азаи поймал меня, и хотя он, казалось, не рассердился, уличный кот, на котором я использовал это, чтобы заставить его подчиниться моим требованиям погладить его, исчез на несколько дней, обнаружившись позже под колесом одного из экипажей Азаи.