Не поддающийся (чувствам) (СИ) - Волкова Дарья

– Рад, очень рад!

– Вряд ли вам с Реной придется пересекаться по работе, – все так же сухо отзывается Гульнара.

– Я в любом случае рад, что наша команда пополняется настоящим профессионалами, – склоняет голову Леонид.

А кнопка «Пафос» у парня по-прежнему западет.

– Рустам, я пришел с пояснениями по расчетам.

У главного тролля «Балашовского» куча дел. И мы с Гульнарой покидаем его пещеру.

***

Сообщение от Аира приходит в тот момент, когда я уже закончила все формальности в «Балашовском» и стою на парковке возле их офиса.

В этом офисе я с завтрашнего дня работаю.

Аир Петровский: Ну, как все прошло?

Рена Петровская: Отлично.

Аир Петровский: А я тебе говорил. Ну что, едем?

Рена Петровская: Едем.

Так уж получилось. Так уж совпало. Что сегодня, в день, когда меня приняли на работу в «Балашовский», мы с Аиром поедем на кладбище. Потому что сегодня так же день, когда умерла моя мать. Двадцать восемь лет назад.

Ленэра была на кладбище с утра. Она всегда приезжает рано-рано, еще до восхода солнца, когда там никого нет. Это ее привилегия, которую никто не оспаривает.

А мы с Аиром приедем вечером.

***

Здесь всегда царит идеальный порядок. Правда, я бываю здесь раз в год, в свой день рождения. В этот день с утра сюда приезжает Ленэра. Возможно, этот идеальный порядок – следствие действий Ленэры. Хотя я знаю, что Аир оплачивает уход за захоронением. Но мне не важна причина.

Едва мы устраиваемся на скамье, как начинает идти медленный крупный снег. Как в тот день, когда я встретила Рустама Ватаева. Один и тот же снег. Но какие разные события.

Я придвигаюсь ближе к Аиру, он обнимает меня, и я устраиваю голову на его плече.

– Расскажи мне, какой она была. Ты же ее помнишь?

– Помню.

Дядя не расскажет мне ничего нового, Все, что мог, он мне давно рассказал. А помнил Аир немного. Он всегда был сам себе на уме, свой собственный мальчик. Отца лишился рано, мой дед ушел из жизни задолго до моего рождения. Аир рос самостоятельным парнем. Курсант, потом академия. Он мало вникал в семейные дела.

– Помню, как она пришла, мама твоя. Я тогда дома был. Даже выматерился, за что получил от Ленэры подзатыльник. У Аэлиты живот такой был… Огромный. А в нем ты.

Это все я знаю. Что был какой-то конфликт у мамы с бабушкой. Что мама ушла из дома. Что вернулась уже, как говорится, на сносях. Что так и не выдала имени моего отца.

– Ленэра сначала молчала. А потом…

А потом ревела белугой. Когда ей сказали, что ребенка спасли, а вот мать – нет.

– Удивительно, почему меня назвали Реной.

– Твоя мама взяла с Ленэры слово. Что она даст тебе нормальное имя.

И это я тоже давно знаю. Ленэра у нас ярая трезвенница. Но однажды что-то случилось – впрочем, я знаю, что, это был мой восемнадцатый, кажется, день рождения – и выпила. С тех пор я отчетливо представляю, как страшно накрывает непьющих людей даже от малых доз алкоголя. К тому моменту, когда пришел Аир, я уже выслушала длинную исповедь о том, как Ленэра везла дочь в роддом. В отличный образцовый роддом, к знакомому доктору. Они этому роддому все годовые показатели испортили: первый и единственный случай материнской смертности – и аккурат под Новый год.

Всхлипывая, икая и некрасиво кривя рот, Ленэра рассказывала, что уже тогда, в машине скорой помощи, моя мама прошлась с ней. Что просила, умоляла дать дочери хорошее нормальное имя. Что утверждала, что дочь будет обязательно красивой. И счастливой. Очень-очень счастливой.

Потом пришел Аир и увел Ленэру спать. Вернулся, долго молчал, а после обронил: «Страшно это – хоронить детей». Наверное. Но и жить, чувствуя себя напоминанием давней трагедии – тоже не очень.

Наутро, кстати, никто ни словом не обмолвился о вчерашнем. Молчала Ленэра, сервируя безупречный завтрак. Молчал Аир, листая какой-то журнал. И я молчала – что я, рыжая, что ли?

– Ну да уж. Нормальное имя в нашей семье – это заслужить надо.

Аир погладил меня по плечу и хмыкнул.

Ленэра, Жорж, Аир, Аэлита. У нас только мама Лики, младшая сестра моих матери и дяди, имеет имя, которое не заставляет людей удивленно вздергивать бровь. Ее зовут просто и без изысков – Надежда. Впрочем, я подозреваю, в честь кого. А дядя утверждает, что именно поэтому тетю Надю в семье недолюбливают – слишком нормальная.

Но имя «Рена» тоже слегка выбивается из этого ряда. Оно мне нравится больше, чем Ленэра или Аэлита. Спасибо, мама.

Аир наклоняется и целует меня в висок.

– Ну что, с днем рождения, племянница.

– Ой, не начинай.

День рождения я не праздную. Уже давно. С того самого дня, когда Ленэра в мой день рождения привезла меня на кладбище и показала могилу матери. И сказала, что мама умерла в тот же день, когда я родилась. Мне было девять. Это был последний день рождения, в который у меня были именинный торт и подарки. Я в категорической форме заявила, что не буду праздновать день рождения. Ни-ког-да. Упрямой, как осел, я была с детства.

Аир встает с гранитной скамейки, отряхивает снег с пальто.

– Ну что, пойдем?

Я встаю за его рукой и бросаю последний взгляд на памятник. Я мало похожа на мать, скорее всего, на неизвестного отца. Но глаза у меня – как у матери. Аир подтверждает.

***

Мне на колени кладут коробочку.

– Что это?

– Твой подарок.

– Я не праздную свой день рождения.

– Я праздную твой день рождения.

Я открываю рот – и понимаю, что у меня нет возражений. Ни одного слова. И сердце начинает биться чаще. Боже, как давно я не получала подарков на день рождения. Почти двадцать лет.

– Что там?

Машина трогается с места. Дворники смахивают с лобового стекла нападавший снег.

– А ты открой и посмотри.

У меня даже руки дрожат, когда я открываю коробочку.

– Цацка! Ты подарил мне цацку!

– Ты же девочка.

И я не могу сдержать смех – счастливый. Примеряю серебряный браслет, долго вожусь с непривычки с застежкой.

– Впору?

– Да.

– Я рад.

– Ты лучший! – выдыхаю умиленно.

– В курсе.

***

Дом нас встречает упоительным ароматом. Ленэра регулярно что-то печет, но сейчас пахнет неординарно. Чем-то особым – не просто кексом или ватрушками. Я удивленно смотрю на Аира, но он лишь пожимает плечами и стягивает с меня пальто.

В гостиной сервирован стол, в центре которого – торт. Именинный. С цифрами «двадцать восемь» на нем. Ленэра зябко передергивает плечами в тонкой блузке в горошек. Рядом Аир щелкает зажигалкой. Загораются свечи.

Я смотрю на два ярких огонька. Они почему-то начинают расплываться у меня перед глазами, и мне приходится часто моргать, а потом вытирать щеки.

– Давай, задувай, – это Аир.

– Загадываю желание, Рена, – это Ленэра. Голос ее хриплый.

Я зажмуриваюсь. Остатки слез сбегают по лицу вниз. Желание, желание… Как, оказывается, я хотела именинный торт.

Вдыхаю поглубже, наклоняюсь – и два огонька мгновенно гаснут. Я не загадала никакого желания – по крайней мере, осознанно. Но почему-то перед тем, как выдохнуть, неожиданно вспомнила Рустама Ватаева.

– А это твой подарок.

Ленэра – человек сугубо рациональный и практичный. Но ее подарок тоже не из дешевых.

Я какое-то время смотрю на черный кожаный портфель для бумаг.

– Это тебе для новой работы.

Они неисправимы. Оба. Мои самые близкие люди. Моя семья. Других у меня не будет.

Я раскидываю руки – и вот мы уже обнимаемся втроем. Кто-то хлюпает – вряд ли это Аир. А потом Ленэра резко отстраняется, отворачивается.

– А теперь марш мыть руки – и за стол.

***

Я медленно листаю досье – с начала до конца и обратно.

Рена Петровская. А, еще Арленовна же. Проще не придумать. Но сейчас думаю не об этом. А о том, что в тот день, когда она приходила к нам устраиваться на работу, у нее был день рождения. Это… странно? Ну, мало ли, совпало. Но меня не покидает ощущение, что это было как-то неправильно – что я об этом тогда не знал. А если бы знал – тогда что? Поздравил бы? Может, и букет цветов подарил бы? Это было бы смешно. Я же жена Цезаря. А цветы в нашем офисе ей подарят специально обученные люди – по случаю Восьмого марта, например.