А серебристый туман все клубился вокруг скамейки. Из его рваных клочьев торчали окруженные оранжевыми нимбами фонари.
Мейсон неспешно снял с себя плащ, и они вдвоем укрылись им…
Город потонул, исчез, как‑то совершенно незаметно растворился…
И время словно умерло для них…
Они просидели так долго — ни Кэпвелл, ни Уэйнрайт не могли сказать, сколько же точно — время совсем остановилось. И они не вели его счет…
Постепенно ветер усилился, и в сером воздухе перед ними замелькали какие‑то длинные, фантасмагорические тени. Мейсон услышал какие‑то шаги и невнятное бормотание. Затем неожиданно откуда‑то справа донесся приглушенный звон гитар.
Кэпвелл и Уэйнрайт, как по команде, подняли головы. Тени приближались, материализуясь в темные силуэты, и, казалось, сдвигались в круг.
Внезапно послышалось громкое пение:
— Иисус зовет тебя…
Мейсон вздрогнул и стал прислушиваться
В чем дело?..
Непонятно.
Уж не попали ли они на луну?.. Может быть, в пресвитерианской церкви напротив какая‑то служба?..
Нет, уже слишком поздно…
Но ведь это хор, самый настоящий двухголосный женский хор…
— Покайся в грехах…
Неожиданно по всему парку раздалось в ритме военизированного марша:
— Грешник, грешник, поднимайся…
Мейсон посмотрел на свою спутницу с полнейшим недоумением.
— Ничего не понимаю…
— Я тоже.
Невидимый хор продолжал:
— Приходи в исповедальню…
Джулия передернула плечами.
— Даже и не представляю, что же это такое может быть…
И вдруг Мейсон понял.
— А, так ведь это Армия спасения!
Тени снова призвали:
— Грех в себе ты подавляй…
Кантилена постепенно нарастала.
В глазах Джулии замелькали искорки. Ее губы и плечи вздрагивали от смеха.
А над Линкольн–Парком уже гремело неудержимое фортиссимо, многократно усиленное стереофоническими динамиками:
Страшный огонь
И пламень ада
Вот тебе за грех
Награда
Но наш Бог зовёт
«Молись,
О заблудший сын —
Спасись!..»
Грешник, грешник.
Пробуждайся,
К Иисусу
Поднимайся
Неожиданно откуда‑то из тумана, совсем рядом раздалось злобное восклицание:
— Да потише же вы, черт бы вас побрал!.. Никуда от вас не спрячешься!..
После этого женский хор неожиданно умолк… Но Армия спасения привыкла к жизненным невзгодам — вскоре голоса зазвучали с удвоенной силой:
Боже, дай нам
Исцеленье,
Дай грехов нам
Отпущены;
Одному —
Что в мире делать?.. —
Пели женщины в унисон.
И вдруг все тот же голос заорал:
— Целоваться, черт возьми!.. Неужели и тут я не найду покоя?..
Но хор не сдавался:
Тебя дьявол
Искушает
И коварно
Соблазняет…
Из тумана мгновенно донеслась реплика все того же человека:
— Вы, старые дуры, уже давно никого не можете соблазнить!.. Как все вы мне надоели, черт бы вас подрал!.. Неужели не можете найти какого‑нибудь иного места для своих псалмов?!..
Да, это действительно была Армия спасения… Мейсон фыркнул.
— Да…
Джулия тоже не могла сдержать себя.
— Ха–ха–ха!.. Никогда в своей жизни не слышала ничего подобного!..
Этот поединок был форменной потехой. Армии спасения давно уже было известно, что скамеечки Линкольн–Парка служат надежным прибежищем для любовных пар. Только здесь они могли уединиться и скрыться от городской суеты. Поэтому богобоязненные женщины из Армии спасения, задумав нанести по этому месту решающий удар, устроили ночную облаву для спасения душ. Необученные голоса набожно и старательно гнусавили слова псалмов. Резко бренчали в такт расстроенные гитары.
Линкольн–Парк ожил.
В серебристом тумане начали раздаваться смешки и иронические возгласы в адрес старых дев, которые «давно уже неспособны никого совратить», и поэтому мешают это делать другим…
Одинокий мятежник, выступивший в защиту любви, неожиданно получил невидимое, но могучее подкрепление со стороны единомышленников. Наверное, все скамейки в этот поздний вечер были заняты. И, словно в знак протеста, очень быстро организовался контрхор.
Видимо, в нем участвовало несколько ветеранов Вудстока, и маршевая музыка Армии спасения только раззадорила их. Вскоре мощно зазвучал некогда популярный блюз «О, моя крошка…»
Армия спасения всполошилась. Бурно заколыхались поля шляпок. И они вновь попытались перейти в контрнаступление.
Не упорствуй.
Умоляем,
Все мы Бога
Прославляем —
Резко заголосил хор аскетических дам. Но зло в этот раз победило: трубные глотки противников дружно грянули в ответ:
Приди ко мне, моя крошка.
Мы будем танцевать и веселиться,
А когда твои родители уедут.
Ты поведешь меня в свою спальню
К большой и широкой кровати
И мы будем наслаждаться друг другом
До самого утра…
Неожиданно Мейсон, обернувшись к Джулии, тихо, но решительно произнес:
— Уходим отсюда сейчас же.
Та, удивленно посмотрев на него, только несмело спросила:
— Но почему?..
Кэпвелл, вставая со скамейки, пояснил:
— Я знаю эту песню.
Джулия с полуулыбкой обернулась:
— Что‑то страшное?..
— Она была популярна в те времена, когда я учился в университете. В ней очень много куплетов, и текст, чем дальше, тем красочнее…
Они снова были в городе, с его привычными слуху автомобильными клаксонами и шорохом шин. Но он, казалось, стал заколдованным. Туман превращал автобусы в огромных сказочных животных, проезжавшие автомобили — в крадущихся кошек с горящими глазами, а ярко освещенные витрины магазинов — в сказочные пещеры, полные всяческих соблазнов…
Они неспешно прошлись по улице вдоль Линкольн–Парка и пересекли луна–парк. В мглистом воздухе карусели вырисовывались, как башни, пенящиеся блеском и музыкой. Чертово колесо кипело в пурпурном зареве, в багряном золоте и в хохоте, а лабиринт переливался мерцающими синими огоньками.
— Благословленный лабиринт!.. — сказал Кэпвелл, счастливо сверкнув глазами.
— Почему?
— Мы были там с тобой. Да, если бы мы тогда знали, — сказал Мейсон и, не договорив, смущенно осекся и замолчал…
Она кивнула.
— Мне кажется, что это было бесконечно, бесконечно давно…
Когда‑то, несколько месяцев назад, Джулия и Мейсон действительно очутились там вместе — случайно, безо всякого умысла.
Уэйнрайт предложила:
— Войдем туда еще разок?.. Кэпвелл отрицательно мотнул головой.
— Нет…
Однако Джулия Уэйнрайт не сдавалась — ей не хотелось домой, ей хотелось побыть с Мейсоном еще хоть немножко…
Обернувшись, она спросила:
— Но почему же?..
— Уже поздно.
— Ну и что?..
— У тебя завтра тяжелый день… Да и у меня, честно говоря, тоже…
— Что же делать?..
Кэпвелл предложил:
— Пойдем домой…
После чего посмотрел на Джулию…
Как она была прекрасна!..
Нет, она была просто восхитительна!..
И почему же он раньше этого не замечал?..
Этот серебристый туман делал ее, словно легкий аромат, еще более очаровательной…
Мейсон, участливо посмотрев на свою спутницу, поинтересовался:
— Ты не устала?..
Та отрицательно кивнула.
— Нет еще…
Они подошли к павильону с какой‑то японской электроникой. Павильон был открыт.
Кэпвелл, осмотрев электронные игрушки, произнес:
— Нет, не будем сегодня играть… И они пошли дальше через парк…
— Где‑то тут должны быть клумбы… — Задумчиво произнесла Уэйнрайт.
— Да, запах слышен…
— И совсем отчетливо, — согласилась та. Мейсону захотелось найти пустую скамью, чтобы посидеть еще немного, и он осторожно посмотрел по сторонам. То ли из‑за запаха роз, то ли потому, что вечер был такой теплый, ему тоже не хотелось возвращаться домой.
Однако ни одной пустой скамейки он не нашел — повсюду сидели пары.
— Который час?.. — спросила Джулия, покосившись на Кэпвелла.
