Порочная королева (ЛП) - Торн Айви

Джексон долго молчит, а затем смотрит на меня.

— По крайней мере, здесь она рядом с твоим отцом, — предлагает он. — Я не знаю, заставляет ли это тебя по-другому относиться к этому, но я подумал, что именно поэтому ты решила похоронить её здесь.

— Я... — Я не знаю, стоит ли мне пытаться объяснить это Джексону, особенно учитывая, что я знаю, что рана, нанесённая Натали, всё ещё не зажила. Но если мы хотим, чтобы у нас все получилось, мы должны быть честны друг с другом. Мы не можем ничего скрывать, потому что сейчас, как никогда, недопонимание может привести к гибели всего.

— Я любила своего отца, — тихо говорю я, крепко скрещивая руки на груди и наклоняясь так, что моё бедро прижимается к сиденью мотоцикла. — Я так сильно его любила. Но есть вещи, которые я узнала о нем, и вещи, которые я поняла… он подверг нас большой опасности. Все эти вещи, которые произошли со мной, с моей матерью, с нашей семьёй, произошли потому, что он решил стать частью организации, которая, как он знал, поставит его преданность им превыше всего остального, кого бы то ни было ещё. Он знал, какой опасности подвергает всех нас, но либо был настолько самонадеян, что думал, что с ним этого никогда не случится, либо его больше волновали собственные желания, чем наша безопасность, — я замолкаю, затаив дыхание и обхватив себя руками, отчаянно пытаясь не заплакать теперь от злости, но и грусти тоже. — Я любила его, — повторяю я, как будто повторение этого может стереть предательство, которое я испытываю, произнося все это вслух, и это правда.

Я действительно любила его и продолжаю любить. Я помню всё хорошее, исходивший от него запах табака, когда он брал меня на руки и качал на руках, когда я была ребёнком, открытки, которые он писал мне на праздники, и запах кожи, смазки и бензина, когда он катал меня на своём мотоцикле.

— Он научил меня быть бесстрашной и храброй, и не принимать ни от кого оскорблений. Но и моя мать тоже. Она тоже любила его, и теперь она рядом. — Я указываю на участок земли, чувствуя, как подступают слёзы, горячие и злые, застилающие мне глаза. — Он мог забрать нас и попытаться сбежать. Он мог быть верен моей матери. Я знаю, это означает, что... что Натали никогда бы не существовала, но и не умерла бы вот так. Ты бы не пострадал. И я... я не знаю, смогу ли в конце концов... — Я с трудом подбираю слова, чувствуя, что не могу произнести это вслух. Слова застревают у меня в горле, но я должна. Я должна сказать это, чтобы выплеснуть все наружу.

— Я не знаю, заслуживает ли он того, чтобы она была рядом с ним целую вечность, после всего, что произошло, — шепчу я. — Я не знаю, чего бы она хотела. Мы никогда не говорили об этом. Возможно, мне следовало спросить, но было слишком много смертей. Слишком много страха, чтобы мы могли поговорить об этом в таком месте. Возможно, мы могли бы поговорить позже, но... — Я с трудом сглатываю. — Я хочу, чтобы она была свободна. Свободна от всего этого, там, где, я знаю, мы были счастливы.

Джексон кивает, а затем делает несколько шагов вперёд, тянется ко мне и заключает в объятия. Его широкая, грубая ладонь обхватывает моё лицо, смахивая слезу с моей щеки, и он смотрит на меня сверху вниз, его глаза темны и бездонны в сгущающейся ночи.

— Я не могу сказать, что хотел бы, чтобы твой отец был лучшим человеком, — хрипло произносит он. — Потому что я очень любил Натали. Я любил её так, как можно любить только в семнадцать лет, когда весь мир против тебя, и есть ещё один человек, который чувствует то же самое, и вы вдвоём против всего мира. Когда ты веришь, что первый, кого ты полюбил, будет тем, кого ты будешь любить вечно. Я не могу дать тебе этого, Афина, и мне жаль. Я знаю, тебе может быть больно слышать, что я так любил кого-то другого, но я не могу этого изменить, и не стал бы, даже если бы мог.— Он делает глубокий вдох, его рука всё ещё на моем лице, его пальцы всё ещё вытирают слёзы, которые всё ещё катятся по моим щекам.

— И я не могу сказать, что хотел бы, чтобы он был лучшим человеком, — продолжает он, — потому что все эти решения привели и тебя ко мне, Афина. Это был трудный, тёмный путь, по которому я добрался сюда, и если бы я мог вернуться и всё исправить, унести всю боль и горе и всё равно остаться с тобой, я бы так и сделал. Если бы я мог вернуть твоих родителей, чёрт возьми, даже просто твою мать, если бы я мог исправить все те ужасные вещи, которые мы все с тобой сделали, если бы я мог отменить похищение… всё это, и всё ещё держать тебя в своих объятиях, когда всё это развалилось, любить тебя… я бы так и сделал. Я потерял Натали и, чёрт возьми, это самая тяжёлая вещь в мире, Афина, причина, по которой я ненавидел тебя в тот момент так же сильно, как и любил, причина, по которой я причинил тебе боль, и я не говорю, что это было оправданно, — быстро добавляет он. — Я проведу остаток своей жизни, исправляя эту ошибку. Но что убивает меня больше всего, и продолжает убивать до сих пор...

Он крепко сжимает губы, и, к моему удивлению, я вижу, как на них блестят слёзы, а его глаза внезапно заблестели в слабом свете фонарей вдоль дороги.

— Что меня убивает, — повторяет он сдавленным голосом, крепче сжимая мою талию, — так это то, что я даже не знаю, стал бы я её возвращать, если бы мог. Потому что я любил её… я люблю её, но мы были детьми. Мы ничего не знали о том, как устроен мир. Мы верили в то, чего на самом деле никогда бы не произошло. Кто знает, получилось бы у нас или нет? Кто знает, любил бы я её вечно? Всё, что у нас было, ушло, и... — он делает глубокий, прерывистый вдох, его пальцы цепляются за меня так сильно, что это почти причиняет боль, но мне всё равно. Это самое большее, что он когда-либо говорил мне, самое большее, чем он когда-либо делился, и я знаю, насколько это важно.

— Ты здесь, Афина. Ты настоящая. Ты моя или, по крайней мере, частично моя, а я твой. Я отдал тебе всё, когда попросил простить меня за то, что я сделал. Ты видела во мне всё самое худшее, и теперь... теперь я пытаюсь показать тебе всё самое лучшее. Я пытаюсь вывернуться наизнанку ради тебя, чтобы ты увидела… я не знаю, смог бы я вернуть единственную женщину, которую любил больше всего на свете, потому что я люблю тебя, и я знаю, что это реально. У этого есть будущее, если мы всё сделаем правильно. Ты, я, Дин и Кейд – мы можем это изменить. Мы можем остановить это и вернуть наши жизни обратно. Я не знаю, что бы случилось с Натали, если бы не это? — Он тяжело сглатывает, глядя на меня сверху вниз своими тёмными глазами, такими тёмными, что они кажутся почти черными. — Я понимаю, к чему это приведёт, Афина. И я чувствую себя дерьмово, потому что оставляю её ради тебя, а она умерла. Она была бы чертовски расстроена, узнав, что я полюбил кого-то другого, хотел кого-то другого так же сильно, а то и больше, чем я любил и хотел ее...

Джексон замолкает, его плечи трясутся, и он отпускает меня, опускаясь на колени в траву и качая склонённой головой.

— Чёрт, Афина, — бормочет он. — Ты привела меня сюда, чтобы я помог тебе, а я говорю о себе...

— Всё в порядке. — Я опускаюсь на траву перед ним, беру его лицо в ладони и наклоняю его так, чтобы он смотрел на меня. Теперь он плачет не на шутку, слёзы текут по его щекам, и он выглядит таким уязвимым, таким юным, каким я его никогда не видела. Я чувствую, как моё разбитое сердце снова открывается для него, и я обхватываю его лицо руками, удерживая его взгляд.

— Всё в порядке, Джексон, — шепчу я снова. — Мы оба скорбим. Нам обоим больно. Вот так мы делимся этой болью, и это не ломает ни одного из нас ещё больше. Дело не в тебе или во мне лично, а в том, что они с нами сделали. И что мы собираемся сделать, чтобы исправить это.

Он молча кивает, откликаясь на моё прикосновение, и в этот момент я осознаю, что мы с ним похожи друг на друга больше, чем с кем-либо другим. Я стремлюсь к Дину и Кейду, и у нас есть общие черты, но Джексон знает меня лучше, чем кто-либо другой. Со временем, я думаю, он поймёт меня до глубины души. И теперь я тоже могу видеть его таким, какой он есть.