Второй шанс для нас, или Любовь вопреки разводу (СИ) - Тайна Злата

— Я закажу пиццу, — сказал он, доставая телефон. — Какую хочет Соня? И… какую ты будешь? Ты же всё ещё ту, с соусом карри?

Он помнил. После всего этого времени, после другой женщины, после развала нашей жизни — он помнил, какую пиццу я люблю. От этой простой детали перехватило дыхание.

— Да, — кивнула я, отвернувшись к окну, чтобы скрыть дрожь в голосе. — С карри.

— И торт… Наверное, шоколадный? — в его голосе прозвучала лёгкая улыбка.

— Только без орехов, — автоматически добавила я, вспоминая недавний кошмар. И мы оба на секунду замерли, осознав, как всё серьёзно.

— Без орехов, — серьёзно подтвердил он, делая пометку в телефоне.

Вечер сложился сам собой, с той же лёгкостью, с какой мы действовали в больнице. Пицца, торт, любимый мультфильм Сони на большом экране. Мы сидели на диване втроём: она посередине, я и Лёша — по краям. Она была счастлива. Абсолютно, по-детски счастлива. Она брала наши руки и складывала их вместе на своём колене, потом отпускала, и наши пальцы на секунду сплетались, прежде чем мы, смущённые, отдергивали их. Но с каждым разом этот момент длился чуть дольше.

Когда она наконец, уставшая, но довольная, уснула у меня на плече, мы молча отнесли её в кровать. Укрыли, поправили подушку. Стояли рядом, глядя на её спящее лицо.

— Спасибо, — снова сказал Лёша в темноте детской. — За этот вечер. Для неё… это было всё.

— И для меня, — неожиданно для себя призналась я.

Мы вышли на кухню, где остались следы нашего маленького праздника: коробки из-под пиццы, крошки от торта, пустые чашки. Тишина снова сгустилась вокруг, но теперь в ней было не ожидание беды, а что-то другое. Напряжённое, живое.

— Мне пора, — сказал он, но не сделал ни шага к двери.

— Да, — ответила я, не желая, чтобы он уходил.

Он подошёл ко мне, остановившись так близко, что я чувствовала тепло его тела. Его руки осторожно легли на мои плечи.

— Ева… Я… Я не знаю, что со мной происходит. После всего, что я натворил… Я не имею права даже смотреть на тебя. Но эти дни… они всё перевернули. Я снова увидел тебя. Настоящую. И себя… того идиота, которым я был, я просто ненавижу.

Он говорил тихо, срывающимся голосом, и в его словах не было ни намёка на прежнюю самоуверенность. Была только боль и растерянность.

Я подняла на него глаза. В его тёмных, таких знакомых глазах, стояла та самая глубина, которую я не видела в нём с тех самых пор, как он ушёл. И в этой глубине было раскаяние. И надежда. Страшная, почти немыслимая надежда.

— Лёша, — прошептала я, и само это имя на губах стало ключом, отпирающим что-то внутри. — Я не знаю… Я тоже ничего не понимаю. Только… не уходи. Пока что… просто не уходи.

Он не стал ничего говорить. Он просто обнял меня. Крепко, по-настоящему. Так, как не обнимал уже много-много лет. И я, забыв обо всём — о Марке, о предательстве, о боли, — прижалась к его груди, слушая знакомый ритм его сердца. Мы стояли так посреди кухни, среди следов нашего общего праздника, и в этом объятии рождалось что-то новое. Страшное, невероятное и самое желанное на свете — шанс.

Глава 33

Возвращение к работе было похоже на попытку втиснуться в старое, когда-то удобное платье, которое внезапно стало жать во всех местах. Мой рабочий стол в студии казался чужим, а файлы по новым проектам — бессмысленным набором пикселей. Я открывала чертежи, но перед глазами стояло не трёхмерное изображение интерьера, а лицо Лёши в полумраке больничного коридора, его влажные глаза и тихий вопрос, который теперь жил во мне, как вторая душа.

Первый рабочий день после больничного я провела в каком-то отупевшем трансе, отвечая на вопросы коллег о здоровье Сони односложно и механически. Виктория, увидев моё состояние, мягко предложила взять ещё пару дней, но я отказалась. Мне нужно было занятость. Мне нужно было доказать самой себе, что моя жизнь не рухнула окончательно и бесповоротно в ту воронку, которая затягивала меня обратно к Алексею.

И тогда пришло сообщение от Марка. Деловое, тёплое, заботливое. Он спрашивал, как Соня, как я, предлагал помощь, если нужна. Я ответила вежливо, поблагодарила, сказала, что всё хорошо. На следующий день он написал снова: приглашал на ланч, чтобы «разгрузить голову и обсудить новые идеи». Раньше мое сердце бы ёкнуло от такого предложения. Сейчас я прочитала сообщение и почувствовала лишь лёгкую неловкость и… вину. Я отговорилась занятостью.

Мы всё же встретились через несколько дней, в той же кофейне, где когда-то обсуждали его проекты. Он сидел за нашим привычным столиком и, увидев меня, улыбнулся той самой, обезоруживающей улыбкой. Но что-то внутри меня осталось холодным. Я подошла, мы обменялись дежурными фразами, и он тут же перешёл к работе — показывал на планшете интересные находки для нашего следующего общего проекта. Он был, как всегда, блестящим, увлечённым, внимательным.

И я слушала. Кивала. Делала профессиональные замечания. Но я смотрела на него и не видела мужчину. Я видела умного, приятного, надёжного друга. Партнёра. Клиента. Искра, которая когда-то дрожала в груди при одном его взгляде, потухла. Её место заняла благодарность и уважение, но ничего более. Это осознание было грустным и освобождающим одновременно. Грустным — потому что Марк заслуживал большего. Освобождающим — потому что я наконец-то честно призналась себе в том, что случилось.

Он, тонко чувствующий человек, не мог не заметить перемены. Его шутки не встречали прежнего живого отклика, мои ответы стали чуть более формальными, я избегала долгих взглядов. Под конец нашей встречи, когда мы уже обсуждали сроки, он вдруг отложил планшет в сторону и посмотрел на меня прямо.

— Ева, — сказал он мягко, но твёрдо. — Со мной что-то не так? Или… это я что-то сделал не так?

Он не был настойчивым или обиженным. Он был искренне озадачен и, как всегда, прям. И я поняла, что обязана ему честностью. Он заслужил её своей порядочностью.

— Нет, Марк, — я опустила глаза в свою чашку, собираясь с мыслями. — Ты не сделал ничего такого. Ты был… идеальным. Как клиент и как друг. И я тебе невероятно благодарна за всё — за доверие, за поддержку, особенно в те дни…

Я замолчала, и он ждал, не перебивая.

— Просто… за эти дни со мной произошло что-то, что всё перевернуло. Ты знаешь про моего бывшего мужа, Алексея.

Марк кивнул, его лицо стало серьёзным.

— Наша дочь тяжело болела. Он был рядом. Всё это время. Мы… мы прошли через этот ад вместе. И я увидела его снова. Не того человека, который ушёл. А того… того, кого я когда-то любила. Только израненного и раскаявшегося. И старые чувства… они не вернулись. Но проснулось что-то другое. Что-то более глубокое. И… — я набрала воздуха, заставляя себя смотреть ему в глаза. — И я поняла, что не могу. Я не могу двигаться дальше. По крайней мере, не с кем-то другим. Потому что всё во мне сейчас… оно там. В той больнице, в тех разговорах, в этой… чудовищной надежде, которую я сама себе запрещаю.

Я сказала это, и наступила тишина. Марк не отвёл взгляда. В его серых глазах не появилось ни гнева, ни обиды. Было лишь понимание и лёгкая, печальная мудрость.

— Я так и думал, — наконец произнёс он тихо. — Когда ты не отвечала на сообщения… я чувствовал, что ты отдаляешься. И не из-за работы. Спасибо за честность, Ева. Она дорогого стоит.

— Мне так жаль, — прошептала я, и это была чистая правда. — Ты заслуживаешь человека, который сможет подарить тебе всего себя. А я… я сейчас пуста для чего-то нового. И, кажется, наполняюсь чем-то очень старым. И я не знаю, к чему это приведёт. Но я не могу врать. Ни тебе, ни себе.

— Никогда не извиняйся за свои чувства, — он улыбнулся, и в улыбке была грусть, но и сила. — Да, мне жаль. Потому что ты удивительная женщина. И как профессионал, и как человек. И было бы интересно… узнать тебя лучше. Но если твоё сердце там… — он махнул рукой в сторону окна, в сторону города, где где-то был Алексей, — то это самый честный выбор. Самый трудный, но честный.