Второй шанс для нас, или Любовь вопреки разводу (СИ) - Тайна Злата

Мы допили кофе. Разговор снова стал деловым, но теперь без неловкости. Мы обсудили, как он будет искать другого дизайнера для продолжения работ, я пообещала довести до конца текущие проекты и помочь с передачей дел. Это была разумная, взрослая договорённость.

Когда мы вышли на улицу, он, как всегда, галантно открыл передо мной дверь.

— Ева, — сказал он, когда я уже собиралась уходить. — Если что… если там, в этой старой истории, будет больно… помни, что у тебя есть друг. Я буду рад просто чашке кофе и разговору. Без подтекстов.

— Спасибо, Марк, — я почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. От благодарности, от сожаления, от облегчения. — По-настоящему. За всё.

Я пошла по улице, и холодный ветер обжигал лицо. Груз неопределённости, страха и надежды давил на плечи невыносимой тяжестью. Но внутри, под всем этим, была какая-то новая, хрупкая ясность. Я сделала выбор. Не между двумя мужчинами. А между прошлым, которое не отпускало, и призрачным будущим, которое могло и не наступить. Я выбрала риск. Я выбрала правду. Даже если эта правда вела меня назад, в самое пекло боли, которую я уже прошла. Но теперь я шла туда не сломленной жертвой, а женщиной, которая знала цену всему — и потере, и шансу. И это знание было моим единственным компасом в темноте, куда я решила ступить.

Глава 34

Мы встретились в парке, на той самой скамейке, где когда-то, кажется, в другой жизни, гуляли с коляской Сони. Теперь вокруг кружил жёлтый листопад, и воздух пах влажной землёй и уходящим летом. Лёша пришёл первым. Он сидел, сгорбившись, и смотрел куда-то вдаль, на сгорбленные спины ворон на промокшей дорожке. Увидев меня, он не улыбнулся, лишь кивнул, и в его глазах была та же сосредоточенная серьёзность, что и в больнице.

Я села рядом, оставив между нами пространство, но не дистанцию. Дистанция исчезла пять дней назад, в больничном коридоре.

— Как Соня? — спросил он первым делом.

— Крепко спит. Сказала, что если папа придёт, чтобы ты её разбудил. Она тебе что-то нарисовала.

— Приду, — он кивнул. Потом потёр ладонью колено, нервный жест. — Спасибо, что пришла.

Мы помолчали, слушая шуршание листьев под ногами редких прохожих.

— Я должен тебе сказать, — начал он, не глядя на меня. — Всё. Что не договорил тогда. Или… не смог.

Я приготовилась. К оправданиям. К самоуничижению. К чему угодно.

— С Настей… — он произнёс это имя с такой горечью, будто выплёвывая что-то горькое. — Это не было любовью. Это было бегством. От себя. От чувства, что я застрял, что жизнь проходит, что ты… ты стала такой предсказуемой, такой… домашней. А она была яркой, легкомысленной, она смеялась моим глупым шуткам и смотрела на меня, как на героя. Это был наркотик для уставшего эго. И самый большой самообман в моей жизни.

Он поднял голову и посмотрел прямо перед собой, но видел, казалось, не аллею, а свои собственные ошибки, выстроившиеся в ряд.

— Я быстро понял, что ошибся. Может, через месяц. Может, через два. Когда началась бытовая рутина, когда её «лёгкость» обернулась инфантильностью, а постоянная потребность в внимании стала удушающей. Когда я увидел, как она в своём блоге начала продавать «историю нашей любви», и мне стало… противно. Но признать это — значило признать, что я разрушил нашу семью, ранил тебя и Соню ради призрака. Это было невыносимо. Проще было продолжать играть роль. Делать вид, что всё хорошо. Злиться на тебя за то, что ты… существуешь и напоминаешь мне о моём провале.

Он говорил тихо, монотонно, без пафоса, выкладывая передо мной грязное, постыдное нутро своих мотивов. И в этой неприкрытой правде было больше мужества, чем в любых красивых извинениях.

— А потом ты показала мне ту фотографию. И это был… не удар даже. Облегчение. Потому что кошмар закончился. Я мог перестать притворяться. И тут же пришло осознание всей глубины моего падения. И страх. Что я останусь один. Что я навсегда потерял вас обеих.

Он обернулся ко мне, и в его глазах стояла та самая, выжженная больницами и раскаянием пустота, которую я уже видела.

— А потом Соня заболела. И этот страх… он затмил всё. Затмил обиду, гордыню, стыд. Остался только ужас. Ужас потерять её. И… тебя. Потому что я вдруг с жуткой ясностью понял: если её не станет, то последняя ниточка, которая связывает меня с тобой, с моей настоящей жизнью, порвётся. И я останусь в этом вакууме навсегда. Я увидел тебя там, в коридоре. Не просто бывшую жену. Я увидел мать моей дочери. Сильную. Настоящую. Ту, которую я когда-то любил больше всего на свете. И ту, которую предал самым подлым образом.

Он замолчал, сжав кулаки так, что костяшки побелели. По его щеке скатилась скупая, быстрая мужская слеза. Он даже не смахнул её.

— Эти дни рядом с тобой… они меня убили и воскресили. Убили того самодовольного дурака, который ушёл отсюда. И… дали шанс тому, кто, может быть, ещё не окончательно умер. Кто хочет быть достойным. Отцом. И… человеком рядом с тобой.

Он повернулся ко мне всем корпусом, и его взгляд был таким прямым, таким обнажённым, что стало трудно дышать.

— Я не прошу прощения. Его не заслужить. Я прошу шанса. Не вернуть прошлое. Его не вернуть. Я прошу… давай попробуем всё начать сначала. С чистого листа. Не как муж и жена. А как два человека, которые очень сильно накосячили, которые причинили друг другу невыносимую боль, но которых связывает не только эта боль. Которых связывает наша дочь. И, я надеюсь… то, что когда-то между нами было. Я не буду торопить. Не буду требовать. Я буду доказывать. Каждым днём. Каждым поступком. Что я могу быть другим. Что я хочу быть другим. Рядом с тобой. Если… если в тебе ещё осталась хоть искорка возможности на это взглянуть.

Он закончил и замер, будто выложив на скамейку между нами всё, что у него было — свою исповедь, свою надежду, свою душу. И ждал приговора.

А я слушала. И где-то внутри, за стенами обиды и гнева, что-то окончательно и бесповоротно сдвинулось. Он не обещал золотых гор. Он признался в самом низком, в трусости, в самообмане. И в этом была та самая горькая правда, которой не хватало все эти месяцы для того, чтобы рана начала затягиваться. Он не был монстром. Он был слабым, запутавшимся человеком. И сейчас этот человек, разбитый и кающийся, просил не прощения, а возможности искупить.

Ветер сорвал с ветки жёлтый кленовый лист, и он медленно закружился между нами. Я следила за его полётом, собираясь с мыслями.

— Я очень боюсь, Лёша, — сказала я наконец, глядя на этот лист. — Боюсь снова поверить. Боюсь этой боли.

— Я знаю. Я тоже боюсь. До дрожи.

— И я не знаю, получится ли.

— Я тоже не знаю. Но я хочу попробовать. Больше, чем чего-либо ещё хотел в жизни.

Я подняла на него глаза. В его взгляде не было вызова, не было давления. Была лишь тихая, отчаянная решимость и готовность принять любой мой ответ. Даже отказ.

И я поняла, что отказывать не буду. Потому что страх перед новой болью был слабее страха никогда больше не попробовать. Слабее этой странной, новой надежды, которая проросла сквозь пепел прошлого там, в больничном коридоре.

— Медленно, — выдохнула я своё условие. — Очень медленно. Шаг за шагом.

— Шаг за шагом, — тут же согласился он, и в его глазах вспыхнул первый, крошечный огонёк. Не триумфа. Облегчения.

— И никаких гарантий.

— Никаких. Только честность. Я обещаю.

Он не потянулся меня обнять. Не попытался взять за руку. Он просто сидел и смотрел на меня, как будто впервые за долгие месяцы действительно видел. И я смотрела на него. На этого нового, незнакомого и такого родного Лёшу. И между нами на скамейке лежало не прошлое. Лежало пустое, чистое пространство будущего. Страшного, неизвестного, без гарантий. И мы оба, затаив дыхание, готовились сделать на него первый, самый трудный шаг.

Эпилог

Прошёл год.

За это время зима сменила золотую осень парка, отступила перед весной и снова уступила место лету. За это время на скамейке у нас появилась своя, негласная традиция — приходить сюда в самые важные дни. Не говорить о прошлом, а смотреть в будущее, которое мы собирали по кусочкам, как сложную мозаику.