Набираю нужные цифры, жуя щеку изнутри, а когда нажимаю на вызов, выхожу из комнаты Паши.
— Алле? — страдальческий голос не проблема, главное, чтобы эта выскочка повелась.
— Кто это?! — с привычной надменностью спрашивает, а у меня аж зубы скрипят.
— Ева, это Ольга, — озвучиваю тихим голосом: — Ты прости, пожалуйста, просто Паша…
— Какого… Что Паша?!— тут же останавливается от того, чтобы вылить на меня свою желчь.
То-то же.
— У него опять приступ, в прошлый раз Гордей, он был и он смог… — всхлипываю для эффекта: — А сейчас, я даже не знаю как, что, куда, где..
— Перестань реветь, — резко звучит она: — Как ты не знаешь?! Звони в скорую! Там скажешь куда ты его возишь, где он наблюдается! Звони!
— Я уже, уже, скорая, уколы тут…. — бессвязно бормочу, а девчонка на том проводе матерится: — Гордей ругает меня, если я не сообщаю о таком… Его врач, он нам доктора оплатил… он обычно звонит им.
Она снова чертыхается и громко вздыхает.
— Я сообщу папе, он тебе позвонит, — спустя паузу говорит она: — Паше точно больше ничего не нужно, кроме уколов? Может быть в больницу? — настороженно интересуется она.
Еще тогда в ее приезд было заметно, что она прониклась к моему ребенку. И сейчас мне плевать жалость ли это, сочувствие, главное, чтобы принесло плоды.
— Я отвезу, конечно, — вялым голосом озвучиваю: — Мне просто нужно попасть к нашему доктору. Я без Гордея… — драматичная пауза, а после я продолжаю: — Спасибо тебе, Ева…Ты единственная, кто отозвался помочь. Это для нас дорого, правда. Несмотря на то, что ты одинока и нелюбима, ты находишь доброту и силу, чтобы помогать другим, а не быть озлобленной на этот мир. — завершаю тираду, убедительным восхищением, а на том проводе тишина.
Но я не жду результата сейчас. Чуть позже. Нужно лишь немного подождать. Этот вопрос требует терпения, а у меня его ого-го сколько. Не зря ведь я, в конечном счете, добилась отца своего сына. Пусть, это и случилось не сразу.
— Спасибо тебе еще раз, — скромно повторяю и отключаю вызов сама, оставляя послевкусие от эффекта неожиданности.
Теперь девчонка должна сделать полдела. Как минимум, история о вымышленном приступе Паши, как максимум звонок Гордея, и там исход уже будет по факту нашей явно эмоциональной беседы.
Гордей очень сильно заблуждается, если считает, что мы можем просто забыть обо всем. Нет. И я докажу ему.
Глава 40. Марта
— Так, эту таблетку нужно выпить сейчас, Гордей. Эту после еды, — я протягиваю ему раскрытую ладонь с капсулой и стакан воды. Пальцы на левой руке пока его не слушаются, поэтому он трижды пытается зацепиться за желтую таблетку, роняя ее обратно на мою руку.
Я вздыхаю от сожаления и боли. Мне тяжело видеть его таким. Потому что я всегда знала Зарудного, как сильного и уверенного мужчину. А сейчас он как раненная подбитая птица. Крылья обломаны.
Сама вкладываю в рот ему капсулу и подношу стакан к губам. Он делает три жадных глотка, не отрывая своего благодарного взгляда от меня.
Я только собираюсь убрать руки от его лица, поправляю подушку у изголовья, как показывал врач, чтобы кровь лучше циркулировала.
Гордей перехватывает меня за запястье, сжимает слегка, но ощутимо. Тянет к себе ближе.
— Марта, посиди со мной минуток пять.
— Мне нужно суп тебе налить, — суечусь тут же, желая скрыть свои эмоции.
— Я пока не голоден, родная. Просто посиди. Пожалуйста.
Я не хочу оставаться с ним один на один. Просто потому что боюсь, что все чувства обнажатся, как оголенный провод. Что расплачусь совершенно глупо и по-детски. И что, вообще, я мечтаю снять с себя хоть на секунду этот груз, упасть ему на грудь и залить соленой влагой эту серую футболку, которая пахнет кондиционером для белья и его парфюмом.
Присаживаюсь на край кровати, плотное одеяло шелестит подо мной.
— Ты красивая, мартышка, — Гордей поправляет аккуратно локон моих рыжих волос у лица, проводит рукой по напряженной спине вдоль лопаток, отправляя импульсы и разряд тока по всему телу, — Самая красивая, моя мартышка.
Внутри уголков глаз предательски щиплет. Я была его мартышкой с самого первого дня нашего знакомства. И тогда даже не подозревала, что из точки А, мы окажемся в такой уродливой и грязной, жутко болезненной точке Б.
— Не нужно… — выдыхаю, содрогаясь всем телом, и стряхиваю его ладонь, — Дай мне просто поставить тебя на ноги, а потом мы поставим точку Гордей.
Он прикрывает глаза, сглатывает, кадык дергается.
— Не хочу я точек с тобой, мартышка. Не хочу… Чувствую себя полным дерьмом. И в душе, и физически.
— Можешь на копаться в себе, Гордей. Знаешь, я вот смотрела на нее и думала все это время… Почему она? А потом поняла, что мне вопросы эти не нужны. Она и она. Так случилось. Просто… Почему не я?
— Марта, нет, все не так. Ты. Всегда ты.
— Красиво ты говоришь, Зарудный. Поэтому в политики и пошел. Там любят такие сладкие речи, а у тебя всегда хорошо получалось.
— Помнишь в две тысячи девятом у нас кризис был. Да во всей стране с восьмого года держалось все на черт пойми чём, а потом я принес домой деньги. Крупная такая сумма, Марта. Евку хотели отвезти в Диснейленд в Париже, а Кирюха в лагерь в Лондон собирался.
— Помню. Я сказала, чтобы ты их отдал тем, кто тебе их предложил.
— А я не отдал. Понял, что хочу, чтобы моя семья вообще ни в чем не нуждалась, хотел все блага мира к вашим ногам положить. А ты, мартышка, такой скандал мне учинила… Я, — он замирает на мгновенье, а я переношусь в то время мыслями, — Думал, что ты заберешь детей и хлопнешь дверью. Принципиальная у меня женщина.
— Я все помню, конечно. Я правда тогда задумалась о разводе. Мы перестали слышать, ты говорил постоянно про деньги, что нужно больше и больше. А мне и детям тебя не хватало.
— Зря мы с тобой тогда мало разговаривали, мартышка. Я решил, что надоел вам. И принял приглашение уехать в Питер поработать.
— И я выдохнула, — киваю быстро, — Тогда я выдохнула. Нужна была пауза. Хотя, если честно, Ева совсем разболелась, плакала постоянно, не ела почти. И я думала, что сойду с ума.
— Не, мартышка, из всех нас, ты единственная, кто не сошла бы никогда с ума. Слишком сильная ты у меня. И правильная. А я вот в Питере совсем отбился от рук без тебя. Вечерком попивал, если честно. Сначала бокальчик один, потом второй. Ну знаешь, через месяц я уже после работы заходил в подвальный магазин, — он усмехается, — Прямо на Советской, где снимал квартиру тогда. Брал себе ноль пять армянского коньяка, закрывался в кабинете, включал Битлов и пил. Хреново было мне без тебя и детей. А на работе вообще мрак был.
— Я приезжала… — и не видела пустых бутылок, не видела, как ему плохо. А может специально не замечала. Пропасть тогда между мной и Гордеем была просто огромной.
— И уезжала. Я к чему это все веду, Марта. Жалости мне не надо, просто хочу, чтобы ты поняла. Одинокий мужик один в сером городе, где его, прости уж меня за мат, ебут на работе с утра до вечера, семьи рядом нет. А там Ольга…
— Господи, нет, — я вскакиваю с постели, потому что тело вибрирует настолько сильно, что сердце тут же бьет по грудной клетке. Шарю по тумбе в поисках бисопролола, чтобы скорее сбить пульс и нарастающее давление. Открываю окно пошире, делая глубокие вдохи, пока горечь таблетки растворяется на языке.
— Да, Марта. Я по пьяни с ней переспал. Почти нихера не помню. Просто как в тумане. А потом она исчезла и знаешь, я так обрадовался этому. Она просто испарилась, и я подумал, что судьба дала мне толчок, шанс. Осознал, что я натворил. Но был рад, что смогу сохранить эту тайну, и ты никогда не узнаешь. Мчал в Москву к вам и желал скорее тебя обнять, поцеловать. Мы с тобой помирились, Марта. А я чувствовал себя полным дерьмом. Теперь мне легче, что я смог наконец-то тебе рассказать, как хуево мне было без тебя и как я подло поступил, жалея себя бедного.
