Спецназ. Притворись моим (СИ) - Алекс Коваль

— Нет, — отмахивается матушка. — От счастья просто кольнуло. Знаешь, сколько я лет молилась, чтобы тебе девочка наконец-то на пути попалась хорошая, родной! Такая, чтобы взгляд у тебя горел как…

— Как?

— Как сейчас. И как каждый раз, когда ты смотришь на свою Агапову.

Я ухмыляюсь. Пряча инструментальный ящик в шкаф. Слышу:

— После Вероники, мне казалось, ты совсем женщинам доверять разучился. Никого близко к своему сердцу не подпускал.

— Что есть, то есть.

— Но Ира каким-то образом пробилась. Как ей это удалось? Расскажешь?

— Да тут особо и рассказывать нечего. Ира она… — посмеиваюсь, стягивая с подставки свою старую любимую кружку с логотипом местного хоккейного клуба. — Короче, эта девочка любит вышибать двери с ноги.

— Дерзкая.

— Точно.

— Для тебя в самый раз.

— Определено.

— Я сейчас умоюсь и быстро приготовлю завтрак. Подождешь десять минут?

— По правде говоря, — бросаю взгляд на наручные часы, — я думал уже выдвигаться к Агаповым. Что-то дерзкая моя трубку не берет, и я напрягаюсь.

— Десять утра, Никит! — хохочет мама. — Девочка еще просто спит. Дай ей немного свободы!

Я смущенно почесываю затылок.

— Думаешь?

— Уверена. Не дави, торопыга, — похлопывает меня по груди ма. — И я сейчас, быстро. Позавтракаем, и полетишь к своим Агаповым.

— Хорошо. Ну, я тогда сгоняю пока в магазин электрики и разберусь с розеткой. В магазине нужно еще что-то?

— Нет. Дома все есть, милый.

На поход в магазин и совместный с мамой завтрак у меня уходит еще почти два часа. Два волшебных часа в родном доме, которые были бы менее нервными для меня, если бы Агапова ответила мне хоть на одно из сообщений.

Но она молчит.

А количество моих отправленных ей смс уже подбирается к трем десяткам. И если в первой десятке я флиртовал. Во второй — давил на ее совесть. То в третьей — явно сквозит мое раздражение на ее молчание.

Зато Вероника сегодня как с цепи сорвалась. Весь телефон мне обдолбила своими звонками и сообщениями.

Я упрямо ее игнорирую.

Она не сдается.

В конце концов, психанув, пишу ей прямо и по фактам, что в моей жизни есть женщина, которую я люблю, а наша история закончилась семь лет назад, и никаких «вторых шансов» не будет. В оконцовке — закидываю бывшую в черный список. Все, точка. Давно пора было это сделать. Еще далеких семь лет назад.

В начале первого я прощаюсь с матушкой и с чистой совестью вызываю такси. Еду до Агаповых, в красках себе представляя, как сейчас без стука ввалюсь в комнату своей «не принцессы» и отшлепаю за то, что она спит, а я уже издергался весь от ее молчания!

У ворот дома еще разок проверяю, не пришло ли от Ириски сообщения.

Глухо, как в танке.

Ну серьезно, в этом мире есть люди, которые дрыхнут до обеда?

Ворота на территорию дома Валерия Семеновича и Любови Павловны не заперты. Поэтому вхожу без стука и звонка. Поднимаюсь на крыльцо и заношу кулак, чтобы постучать. Дверь открывается быстрее, чем я успеваю это сделать. На пороге я вижу маму Иры.

— Доброе утро, Любовь Павловна! — улыбаюсь. — Никак не могу дописаться до вашей дочери. Неужели она еще спит? — спрашиваю, переступая порог. И только сейчас замечаю, какое мрачное выражение лица у моей будущей тещи. Взгляд потухший, под глазами мешки, лицо раскраснелось, и каждая морщинка словно углубилась и стала отчетливее.

— Здравствуй, дорогой. Хорошо, что ты приехал.

— Любовь Павловна, что-то случилось? — моментально напрягаюсь я. — Что-то с Ирой? — спрашиваю надтреснувшим голосом. В башке тут же накладывая расстроенное выражение лица хозяйки дома на упрямое молчание Агаповой — мысли в голову лезут всякие.

— Можно и так сказать, — вздыхает женщина.

— Что? — напираю я интонациями. — Любовь Павловна, пожалуйста, не доводите меня до нервного срыва!

— Ира нам все рассказала, Никит. Вчера.

— Что все? — не понимаю я.

— Про ваши фальшивые отношения и про то, как вы все эти дни водили нас с Валерой за нос. Одним словом — все.

У меня случается секундный ступор. Я зависаю и пытаюсь переварить. Агапова им рассказала. Почему? Зачем? Все ведь так хорошо шло и… и, проклятье, это очень эгоистично, но наша «игра» давала мне официальную возможность быть к ней ближе до тех пор, пока она не залипнет на мне так же сильно, как я на ней. А что теперь?

— Вы злитесь? — спрашиваю осторожно. — Послушайте, все не так, как выглядит на первый взгляд. Я могу все объяснить.

— Объяснила она уже все. Ох, моя дочь всегда была той еще сумасбродкой! — отмахивается Любовь беззлобно. — Конечно, отец вчера был в ярости. Очень обиделся на нее за вранье и за то, что она выставила его дураком перед коллегами и друзьями. Поругались они немного. Покричали. Но я не думала… Я надеялась… В общем, вот, — не найдя слов, достает из кармана фартука сложенный лист бумаги женщина, протягивая мне. — Возьми.

— Что это?

— Записка, которую Ира оставила у себя в комнате. Прочитай, дорогой. Думаю, ее содержание для тебя важнее, чем для нас…

Я свожу брови к переносице, нахмурившись. Распахиваю листок. На белой бумаге ровным, красивым почерком выведены строчки, по мере чтения которых мое сердце начинает биться рвано и истошно:

'Мам, пап, простите меня.

Я улетаю обратно в Питер. Обязательно позвоню, когда мне станет хоть чуточку не так стыдно и вы перестанете злиться на меня так сильно. Помните, что я вас очень люблю и не хотела, чтобы все вышло… как вышло.

Но в свое оправдание скажу, что я и правда полюбила Никиту. Возможно, вам станет чуточку легче, если вы будете знать, что ваша глупая дочь переиграла сама себя в этой игре. И теперь я понятия не имею, что мне делать с этими чувствами.

Но… ладно.

Разберусь.

Целую, обнимаю, ваша непутевая дочь'.

Глава 27

Ложь и трусость, как оказалось, имеют вполне конкретный вкус — горький, как пережаренный кофе из автомата, и мерзкий, как дешевый табак. Это чувство оседает тяжелым булыжником где-то в районе желудка, вызывая тошноту, и проникает, словно яд, в самые глубины души.

Я сижу на жестком кресле в зале ожидания аэропорта, сжимая в ледяных пальцах картонный стаканчик с давно остывшим, мерзким на вкус американо, и гипнотизирую остекленевшим взглядом табло вылетов. Буквы расплываются, скачут перед глазами, превращаясь в бессмысленную мешанину из желтых точек.

Вокруг суета. Люди спешат, катят чемоданы, колесики которых грохочут по плитке, обнимаются на прощание, целуются, смеются или плачут. Жизнь кипит. Бьет ключом. И никто не сбегает от своего счастья, поджав хвост. Кроме…

Сейчас я чувствую себя так, словно меня выпотрошили. Вынули душу. Прокрутили это все через мясорубку и запихнули обратно, забыв посмотреть в инструкцию по сборке. И теперь внутри ничего не работает. Шестеренки не крутятся, а сердце сбоит.

Пустота.

Звенящая, оглушающая пустота внутри. И дикий страх, что я совершаю самую большую ошибку в своей жизни. Но остаться было еще страшнее.

Телефон в кармане пуховика вибрирует уже, кажется, в сотый раз за последний час. Я даже не достаю его. Я знаю, кто это. Для этого не нужно быть экстрасенсом.

Сотников.

Настойчивый. Упрямый. Вероятно, уже злой, как черт.

Я живо представляю, как он хмурит свои густые темные брови, как желваки ходят на его скулах, превращая лицо в каменную маску, как он сжимает телефон своей огромной ладонью так, что пластик корпуса, наверное, трещит и молит о пощаде.

Сердце делает болезненный кувырок и ухает куда-то в пятки.

— Прости меня, Никита… — шепчу я одними губами, глядя на свое бледное отражение в темном стекле панорамного окна. — Прости свою непутевую, трусливую, глупую Ириску.

Так будет лучше. Для всех.

Я вспоминаю сегодняшнее утро, и меня снова накрывает липкая паника.

Я не спала всю ночь. Ворочалась на той самой кровати, где еще сутки назад мы с ним… Боже, даже думать об этом больно. Подушка все еще пахла им. Его гелем для душа, его кожей, чем-то терпким и сводящим с ума. Это была пытка. Лежать, вдыхать этот запах и понимать, что я все испортила.