«Новый алгоритм оценки компетенций по модели Ломающегося кактуса… Кросс-оценка между отделами с весовым коэффициентом… Анализ вовлеченности через корреляцию между потреблением кофе в столовой и успешностью закрытия проектов…» — мысли лихорадочно метались, цепляясь за сложнейшие задачи. Она сознательно загружала себя под завязку, до состояния белого каления, когда в голове не остается места ни на что, кроме цифр, схем и дедлайнов.
Особенно не остается места на навязчивые, предательские мысли. О том, как две недели назад он, Глеб Бармин, во время совещания по кризису с поставщиком, не орал, а спокойно выслушал ее аргументы и сказал: «Логично. Делайте, как считаете нужным, Орлова». И кивнул. Без сарказма. Без уничижительной усмешки. С уважением. Или о том, как на днях, случайно столкнувшись у лифта, он не прошел мимо, а задержался на секунду, и его взгляд скользнул по ее лицу не как по опечатке в отчете, а… иначе. Как-то мягче. Или это ей показалось?
«Чушь! Показалось! Он просто оценивал, насколько я вымотана и не пора ли вынести очередной вердикт о моей профнепригодности!» — яростно прошипела она сама себе, с такой силой ударив по клавиатуре, что испуганно пискнул один из мониторов.
Она вцепилась в работу как в спасательный круг. Каждая сложная формула, каждый многоуровневый фильтр в таблице, каждый сложный для интерпретации результат теста — это был кирпич в стене, которую она спешно возводила между собой и растущей, абсолютно недопустимой, абсурдной симпатией к этому человеку. Нет, не к человеку. К директору. К Узурпатору. К источнику всех ее бед и головной боли.
«Он грубый, бесчувственный, авторитарный тип с комплексом бога! Он называет людей «ресурсом» и считает, что KPI важнее морального климата! Он чуть не уничтожил все, что я здесь строила! Он… он заставил меня уважать его в тот день с инспекцией… и в истории с «Фениксом»… Черт!» — мысль предательски свернула не туда. Лариса с силой тряхнула головой, словно пытаясь выбросить из нее эти дурные мысли, как воду из уха.
— Ирина! — ее голос прозвучал как хлыст, заставив заместительницу, скромно пробиравшуюся мимо с папкой, подпрыгнуть. — Где сводные данные по оценке стрессоустойчивости из отдела логистики? Я просила к 10:00!
— Лариса Дмитриевна, я… я почти… осталось всего… — залепетала Ирина.
— «Почти» — это не результат! Мне нужны цифры! Точные, выверенные! Не «почти»! К 11:00 на моем столе! И чтобы с цветными графиками! Не терплю черно-белую статистику, она не отражает глубины проблем! — Лариса выпалила это почти без передышки и тут же уткнулась в монитор, демонстративно начав яростно стучать по клавиатуре.
Ирина, побледнев, кивнула и ретировалась, шепча что-то вроде: «Конечно, сейчас, все будет, только не стреляйте…»
«Да, вот так. Работа. Сухая, беспристрастная, объективная работа. В ней нет места глупым взглядам и случайным кивкам. В ней есть только эффективность. Его же любимая эффективность. Вот и пусть любуется» , — с горькой усмешкой подумала Лариса, чувствуя, как отчаянно бьется ее сердце, совсем не в такт ровному стуку клавиш.
В это же время в кабинете 501 бушевала своя буря. Глеб Бармин прохаживался по своему кабинету, изредка останавливаясь у окна и смотря на город, но не видя его. Внутри него кипел странный, непонятный раздрай. После недавних событий — этого дурацкого школьного вестибюля, инспекции, их вынужденного перемирия во время кризиса — он ловил себя на мысли, что образ Ларисы Орловой в его голове перестал быть статичным и однозначным.
Раньше это была карикатура: «Грымза». Колючая, принципиальная, невыносимая зануда, которая вечно стоит поперек его прогрессивных планов. Теперь же картина усложнилась. Он видел ее ум — не просто зашоренное знание кодексов, а блистательный, стратегический ум, способный решать задачи, которые ему, Глебу, были не по зубам. Видел ее бесстрашие. Ее преданность… нет, не ему, черт возьми, а какой-то своей абстрактной идее справедливости, которая, как ни странно, иногда приносила реальную пользу бизнесу. Видел ее с дочерью — мягкой, уставшей, человечной. И этот образ никак не хотел складываться в привычную схему.
А самое противное — он начал искать ее. На совещаниях его взгляд сам собой выискивал ее в толпе. Он ловил себя на ожидании ее колких, но всегда точных реплик. Ее молчание его беспокоило больше, чем ее критика. Это было неприемлемо. Слабо. Опасно.
«Симпатия? К Орловой? Да я с ума сошел! — мысленно рычал он, с силой сжимая ручку в руке. — Это просто… профессиональное уважение. Да. Не более того. Ее методы иногда эффективны. Как острый скальпель. Но скальпель — это инструмент, а не… не объект симпатии!»
Чтобы заглушить этот внутренний разлад, Глеб инстинктивно вернулся к проверенному методу — агрессии. Но поскольку открытую войну начинать без повода было уже как-то неловко (он же не дикарь, в конце концов), он начал искать поводы для конфликтов на ровном месте.
Первой под раздачу попала бедная Анна, его секретарша. Глеб вызвал ее к себе и устроил разнос за… идеальный порядок на столе.
— Анна, что это за хаос? — мрачно спросил он, тыча пальцем в аккуратно разложенные папки.
— Х-хаос, Глеб Викторович? — запищала Анна. — Это же входящие документы, отсортированные по приоритету и дате…
— Почему папка с контрактами от «ВекторТех» лежит слева, а не справа? Я привык, что справа! Это сбивает с ритма! Наводите порядок! Немедленно!
Анна, с трудом сдерживая слезы, кивнула и бросилась перекладывать папки, мысленно посылая шефа ко всем чертям.
Следующей жертвой стал начальник отдела маркетинга, принесший на согласование блестящий, по его мнению, план новой рекламной кампании.
— Что это за цвет? — прищурился Глеб, тыча в логотип на презентации.
— Это… фирменный синий, Глеб Викторович. Pantone 286С, как в брендбуке, — растерянно ответил маркетолог.
— Он кричащий! Слишком кричащий! Мне не нравится! Переделать! Чтобы был… спокойнее. И шрифт… этот… слишком современный. Сделайте что-нибудь классическое. Times New Roman, что ли.
— Times New Roman?! — маркетолог аж поперхнулся. — Но это же…
— Я сказал — переделать! — рявкнул Глеб и отвернулся к окну, демонстрируя, что разговор окончен.
Весь день продолжалось это бессмысленное, мелочное тиранство. Он придирался к формулировкам в отчетах, к интервалам между строками, к тому, как шнурки завязаны у курьера. Коллеги ходили по струнке, обмениваясь паническими взглядами.
— Что с ним? — шептались они у кофемашины. — Вроде только успокоился. Даже в прошлую пятницу чуть ли не улыбнулся, когда Орлова доклад делала. А теперь опять на тропе войны?
— А Орлова-то что? — подхватила другая сплетница. — Она в своем кабинете как в окопе засела. Требует от своих какой-то немыслимой отчетности. Моя подруга из кадров говорит, они уже третий день не спят, какую-то «матрицу компетенций» экстренно строят. У нее лицо, как у узника Освенцима.
— То есть они опять воюют? — с тоской спросил третий. — Но вроде не друг на друга, а как-то… параллельно? Он — на всех, она — на свои же отделы?
— Непонятно вообще что! Лучше бы уже орали друг на друга, как раньше. Это хоть предсказуемо было. А это… это как ходить по минному полю в темноте.
Кульминация этого всеобщего помешательства наступила вечером. Лариса, обессиленная, но довольная собой — она таки загнала свои дурацкие мысли в угол сложнейшими расчетами! — вышла из кабинета, чтобы налить себе последнюю чашку кофе перед тем, как забрать Софию с тренировки. И почти столкнулась нос к носу с Глебом у кофемашины.
Они замерли. Воздух снова сгустился, но на этот раз не от ненависти, а от всеобщего неловкого напряжения. Лариса первая опомнилась.
— Глеб Викторович, — кивнула она сухо, делая шаг к аппарату.
— Орлова, — буркнул он, не глядя на нее.
Она потянулась к кнопке «эспрессо». Его рука в тот же мимолетный момент потянулась к кнопке «американо». Их пальцы почти соприкоснулись. Оба резко отдернули руки, как от огня.
