Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Бостон приказал включить все двигатели, и экипаж сбросил оба подвесных мотора. Мощные «ямахи» дымили над сумеречной гладью моря. Леконт с Божоле, который отказался остаться дома, устроились в средней части судна. Хирургическая бригада разместилась на носу среди своего оборудования, проводя инвентаризацию анестетиков. Клод Жюст тоже находился тут, при хозяйском багаже. Леконт оглянулся и увидел черный мыс над серым приливом и сливающиеся огни Жереми под горой.

Вдова Мисюлю взяла с собой бутылку тафии [124]. Сначала пила из крышечки, но кончила тем, что стала хлестать прямо из бутылки.

— Лучше я умру в городе, которого никогда не видела, среди людей, которых не знаю, — она сделала глоток, — чем вернусь в родные места, — опять глоток, — такой же бездетной, какой была, когда появилась на свет.

У Мисюлю была единственная дочь, работавшая служанкой в Бель-Эре [125]. Вдова опасалась, что она очутилось под завалами в одном из особняков, когда стирала чужую одежду.

Когда она предложила врачам выпить, Божоле отказался, но Леконт согласился. Он поднес бутылку к губам, опрокинул и сделал самый большой глоток крепкого алкоголя в своей жизни. Во рту у него запылало, в голове тоже, и когда судно накренилось, он упал на руки старухе.

— Я такой же, как вы, — пробормотал несчастный отец. — У меня только одна дочь, и я не вернусь без нее.

Огни побережья были немыслимо далеки и малочисленны, и Леконту казалось, будто его навек забросило неведомо куда. Алкоголь и скорбь, небо без горизонта, мерцающие под ним звезды делали это путешествие головокружительным, похожим на переправу через реку смерти. Море за Барадерским заливом было неспокойное, поднялась качка. Леконт слышал, как надрывались «ямахи», и ощущал запах горящего бензина, когда они показывались над водой. Босоногие матросы сосредоточенно сновали по снастям, а капитан в ветровке и соломенной шляпе стоически не покидал свой посту румпеля. Пассажиры затянули песню вопреки морской стихии и пели до тех пор, пока не достигли спокойных вод Мирагоана.

Леконт проснулся на рассвете на носу корабля, не понимая, как он там очутился, испытывая тошноту и ощущение, что он проговорил всю ночь напролет. Пассажиры выстроились вдоль планшира, вглядываясь в серое море. Залив и прибрежную равнину накрыло пеленой дыма, но над ней, словно древнегреческий город, виднелись в серебряном свете разрушенные кварталы Порт-о-Пренса. В одночасье осыпались целые горные склоны, и их подножия были усеяны руинами домов. На побережье горел нефтеперерабатывающий завод — под черным дымом, как мираж, мерцало ярко-синее пламя дизельного топлива.

Залив Порт-о-Пренс запрудили десятки тел, дрейфуя в спокойных свинцовых водах. Некоторые плавали на спине, лица их были объедены рыбами. Другие плыли на животе, отвернувшись от бесцветного неба и мира, который они покинули.

Медицинская миссия Гранд-Анса под началом доктора Венсана Леконта стала первой бригадой врачей, прибывшей морем, и обнаружила, что в государственном порту положение отчаянное. Бетонный причал длиной с океанский лайнер раскололся посередине и наполовину погрузился в море. Два подъемных крана, стоившие миллионы долларов, рухнули поперек фарватера, и контейнеры попадали в воду.

Пришлось пришвартоваться на нелегальной пристани в Сите-Солей, где не было развитой инфраструктуры, которая подверглась бы разрушению в первую очередь. Здесь у Бостона были связи. Из проулков появились грузчики без рубашек, и Леконт взял напрокат грузовики в местной транспортной фирме.

Остров казался гигантским кораблем, потерпевшим крушение. Парламент, министерства финансов, коммунального хозяйства, связи, юстиции, налоговое управление, муниципалитет, мэрия, Национальный дворец — все было разрушено. Телефонные столбы накренились над проспектами, точно мир был изображен с нарушением перспективы. Мимо прошел человек, толкая тачку с мертвыми детьми; у него был такой будничный вид, словно он занимался этим всю жизнь. На тротуаре стояла уличная повариха, держа кастрюлю, как барабан, и отбивала половником скорбную дробь.

— Мы погибали у себя на кухнях! — завывала она. — Мы погибали у себя на кухнях!

Медицинский городок, который Леконт знал еще со студенческой поры и куда в течение последних двадцати лет возвращался по меньшей мере раз в год, теперь нельзя было узнать. Лопиталь Женераль был разорен, хотя там до сих пор трудились несколько героических хирургов, оперируя при свете дня и налобных фонариков под манговыми деревьями, подвешивая к нижним ветвям пакеты с инфузионным раствором. Среди них находился и главврач Аликс Ламот. Гастроэнтеролог по специальности, Аликс учился на медицинском факультете во французском Страсбурге. И вот теперь Леконт увидел, как он пытается руководить операционной без стен, ламп, наркоза и стерильного поля.

— У нас ничего нет, — сказал он Леконту. Дероссьер, хирург общего профиля, обычно вправлявший грыжи, только что попробовал провести ампутацию. Он осведомился, далеко ли распространилось землетрясение.

— Жереми не пострадал, — ответил Леконт. — А с моря я видел Анс-а-Во.

— Неужели дороги так плохи?

— Между столицей и Пети-Гоавом не осталось ни одного моста через реки.

Аликс потер глаза.

— Никогда не думал, что стану свидетелем такого бедствия, — произнес он. — Мы будем отброшены на век назад, а ведь и так уже отстали на сто лет.

— У тебя есть известия о семье?

Глаза у Аликса покраснели, взгляд был тускл.

— Жена и дети живут за границей.

— Мне повезло меньше, — отозвался Леконт. — Моя дочь на четвертом курсе школы медсестер. Оттуда какие-нибудь новости поступали?

Аликс положил руку на плечо Леконта.

— Единственный совет, который я могу тебе дать, — не смотри.

При первом же взгляде Леконта на школу медсестер кровь застыла у него в жилах. Крыша, прежде квадратная, теперь образовала на фоне гор извилистую линию. Он никогда раньше не видел окрестные холмы с этой точки зрения, потому что их всегда заслоняла школа. Но ныне этажи здания так просели, что Леконт отлично мог разглядеть за ними весь пейзаж до самых гор.

— Снаружи ничего не видно, — сказал Аликс. — Единственное, что нам остается, — пойти туда и самим все выяснить, — он взял Леконта под руку.

Травянистая лужайка, служившая в прошлом центральной площадью главного медицинского учреждения страны, превратилась в беспорядочный полевой госпиталь. Пациенты, которых приносили на дверях и простынях, умирали теперь в садах. Аккуратные дорожки были затоптаны, и Леконт продвигался между телами с величайшей осторожностью, будто шел по минному полю. Он брел, не поднимая головы, и понял, что они приближаются к школе медсестер, только по форме, в которую были одеты молодые женщины, лежавшие на земле.

Поначалу ему удавалось справляться с неприязнью, которую он испытывал еще студентом-медиком в учебной анатомической лаборатории. Но это с трудом завоеванное бесстрастие вскоре сменилось мрачным предчувствием, что дочь где-то здесь, среди них, и Леконт уже не мог не смотреть. Вскоре он стал видеть Анайю повсюду, в каждом лице, в каждой форме, независимо от курса. Некоторые тела были окровавлены и изуродованы, как жертвы нападения акулы, другие — целы и невредимы, словно девушки просто спали, и Леконту казалось, что они вот-вот откроют глаза.

Легко раненные студентки остались тут, чтобы позаботиться о своих тяжело пострадавших однокурсницах, и Аликс представил Леконту девушку по имени Йонис. Когда произошло землетрясение, она находилась на занятиях Какетт и знала, где найти Анайю.

Леконт едва понимал, что она говорит. Хотя несчастный отец двадцать часов назад выехал из Жереми с единственным намерением вернуть себе дочь, теперь, когда этот момент наконец настал, он оказался не готов увидеть ее снова. Чувства притупились, словно подготавливая его к самому страшному потрясению в жизни, и слова Йонис доносились откуда-то издали.