Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

— В Ке-Жарден?

— Ко мне. В Порт-о-Пренс. В эту страну. Не знаю. Она переехала к нашему сыну в Помпано-Бич [126].

Уезжая из больницы, Леконт чувствовал, что непременно должен поведать кому-нибудь о своих переживаниях или он не выдержит и умрет. Но сейчас, в разрушенной прихожей дома своего шурина, перед лицом его огромной и невосполнимой утраты Леконт устыдился своего относительного благополучия.

— Анайя провела под завалами в школе медсестер двенадцать часов, — сообщил он. — В конце концов ее вытащили студенты юридического факультета. Но она жива.

Врач вытащил из кармана долларовую монету.

— Этим она купила себе жизнь.

Тессьер взял монету.

— Адокином?

Леконт рассказал, как Анайя стучала им по столбику медицинской койки, пока не прибыла помощь.

— Ортопед говорит, что не сумеет спасти ей ногу.

Тессьер хмыкнул — то ли насмешливо, то ли сочувственно, Леконт не понял.

— Когда-то мне казалось, что отец может мечтать о многом для своих детей, — промолвил он, беря Леконта под руку. — Но теперь я вижу, что есть только одна вещь, на которую мы вправе уповать на этом забытом богом острове.

— И что же это? — спросил Леконт.

— Что мы умрем раньше их.

Через неделю после землетрясения Дади Мальбранш, старый врач из Жереми, уволился из Департамента здравоохранения. Это стихийное бедствие его доконало. Он заявил Леконту, что столь колоссальная катастрофа — это слишком для такого старика, как он, и попросил Венсана вернуться в Гранд-Анс и занять его должность.

— Я больше ни в ком так не уверен.

— А Божоле?

— Я здесь директорствую дольше, чем Божоле живет на свете, — ответил Мальбранш.

Ради этой самой должности Леконт трудился всю свою жизнь, но он без малейших колебаний отказался от нее. Фактически воспользовался этой возможностью, чтобы оставить департамент раз и навсегда. Заявив, что при нынешних обстоятельствах, с учетом серьезных травм дочери, он не в состоянии как следует исполнять свои обязанности, Леконт попросил отставку, чтобы проводить больше времени с Анайей.

Дади Мальбранш умолял его передумать.

— Сейчас ты нужен нам больше, чем когда-либо! — восклицал он. — Как надежные руки на штурвале во время шторма.

Но Венсан не захотел расставаться с дочерью.

— Так и думал, что ты ответишь что-нибудь в этом роде, — сказал Дади. — И у меня есть другое предложение.

В итоге он предложил Леконту должность временного руководителя службы по оказанию медицинской помощи Порт-о-Пренсу, и тот пообещал подумать.

2

Ти Папа Пикан сказал, что Зо и Анайя — не Адам и Ева. Мир был уже стар, и рай закончился, когда они вступили в него. Настала пора землетрясений и гибели городов. От бесконечных пожаров валил черный дым. На равнине под натянутыми простынями жили десять тысяч семей.

День перестал делиться на отрезки. Не стало ни рассвета, ни сумерек. Только белые вспышки боли и зноя, неприятный привкус во рту и потерянность во времени. Ноги Анайи распухли и покрылись пятнами цвета позеленевшей меди. Они казались чужими из-за того, что девушка не могла ими пошевелить. Долгое время было темно, и она лежала в траве. Потом осталась одна под ярким светом. Нога была инфицирована, и хирурги хотели ее отнять.

Анайе снился идеальный Порт-о-Пренс, в котором землетрясение вызвало не разрушения, а чудесное возрождение. Там, среди белоснежных зданий, был Зо; он держал в руках портфель и говорил вещи, которых никогда не сказал бы в реальности, с чуждыми ему произношением и лексиконом. Поэтому, когда лихорадка наконец спала и девушка очнулась в длинной жаркой больничной палатке, ею овладела страшная подавленность, какой она не испытала бы, если бы не привидевшийся ей прекрасный город, где через реки были перекинуты красные подвесные мосты, а в эстуариях гнездились розовые фламинго. Анайе захотелось немедленно вернуться в свой сон.

Вместо этого всякий раз, закрывая глаза, она оказывалась на занятии у мисс Какетт. Был первый день семестра. Преподавательница развязала узелок на головном платке и положила его содержимое на парту.

— Это все, что вам понадобится, чтобы принять ребенка, — сказала она.

Студентки приподнялись с мест, чтобы разглядеть, что лежало в узелке: бритвенное лезвие и коробочка с зубной нитью.

— Просто не забудьте перевязать пуповину в двух местах, — мисс Какетт подняла над партой зубную нить. — И перерезать между узлами, — она продемонстрировала лезвие.

Какетт вела свой курс в родовспомогательном флигеле «Фатима», на самом деле представлявшем собой две комнатки в задней части третьего этажа, где хранились допотопные электрокардиографы и ультразвуковые аппараты, из которых работал только один; в университете эти помещения называли «имитационной лабораторией». На двенадцать студенток имелся только один аппарат УЗИ, и в первый день они осваивали его по очереди, парами. Одна девушка исполняла роль пациентки и лежала на смотровом столе с задранной блузкой, а напарница исследовала датчиком ее живот в соответствии с инструкциями Какетт.

Когда настала очередь Анайи и Йонис, наступила тишина, какой Анайя не могла припомнить на занятиях. Она была в роли пациентки и лежала на смотровом столе, пока Йонис намазывала датчик и водила им по ее коже.

— Не переусердствуй с гелем, — наставляла Какетт. — Его должно быть ровно столько, чтобы уменьшить статические помехи и обеспечить тесный контакт датчика с кожей.

Было так тихо, что Анайя слышала дыхание Йонис, возившейся с датчиком.

— Приблизительно три-четыре процента новорожденных, появляющихся в срок, находятся в тазовом предлежании, — объясняла Какетт, — то есть будут выходить ягодицами или ногами, а не головкой, — указывая на монитор, она объяснила, что тонкий белый контур в углу — это матка Анайи. — Если посмотрите внимательно, то сможете разглядеть завиток фаллопиевой трубы.

Отражение матки Анайи медленно блуждало по экрану, и класс затаил дыхание. Какетт сама взяла датчик и провела им по животу студентки. Было так тихо, что Анайе казалось, будто звук УЗИ-локатора отдается в ее органах. Какетт описывала матку, яичники, фаллопиевы трубы, и Анайя приподняла голову, чтобы рассмотреть их.

И тут девушки, безмолвно взиравшие на монитор, стали свидетелями чуда. Матка Анайи завибрировала, как звенящий колокол. Так студентки увидели землетрясение прежде, чем оно произошло. Стихия проявилась в теле Анайи и через датчик мисс Какетт была передана на миниатюрный экран.

Затем стеклянные витрины сами собой распахнулись, и их содержимое вырвалось наружу, словно по мановению волшебной палочки. Из стенных шкафов с грохотом посыпались металлические утки. Стены накренились, выпрямились и снова накренились так сильно, что Анайе показалось, будто она упала на потолок.

Двадцать пятого января «Врачи без границ» развернули на территории госпиталя надувную мобильную операционную, и Анайе сделали первую из четырех операций, которые спасли ее ногу. Когда девушка проснулась, над ней уже стоял отец. Наклонившись вперед, он прижался губами к ее лбу, как делал, когда она в детстве возвращалась из школы с температурой.

— Ты была под наркозом, — сказал Леконт. — У тебя, наверное, болит горло.

Анайя взглянула вниз, на свое тело, словно это была протяженная страна, которую ей предстояло пересечь.

Отец, по-видимому, все понял. Приподняв подушку, чтобы дочь могла все рассмотреть сама, он сказал:

— Ты очнулась сразу после того, как я ушел, и отказалась давать разрешение на ампутацию.

Венсан едва заметно улыбнулся, вернее, чуть не рассмеялся, так он радовался прозорливости и силе воли своей дочери.

Достав из папки огромные рентгеновские снимки, он поднес их к свету и показал Анайе штифты, пронизывавшие ее кости, объяснив, что они будут прочно фиксировать tibia и fibula [127], пока те не срастутся должным образом. Рядом, вне поле зрения Анайи, стояла медсестра. Во время землетрясения она получила одно повреждение, но оно казалось столь незначительным по сравнению с ранами других, что женщина держала его в секрете.