Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Анайя опустилась на подушку и закрыла глаза. Последнее, что осталось в ее памяти, — как она лежала под лампами и умоляла сохранить ей ногу. В забытьи она слышала дыхание выздоравливающих и ощущала запах гниющих ран под бинтами. Девушка открыла глаза и проследила за трубочкой капельницы от стойки до того места, где она вонзалась в руку.

— Обычный физраствор, — пояснил Леконт, поворачивая пакет так, чтобы дочь сама увидела. — Вчера отменили антибиотик. — Он сообщил Анайе, что она была без сознания две недели. — Ты хоть что-нибудь помнишь?

— Мисс Какетт, — ответила девушка.

— Помнишь, как рухнула школа, — Венсан покачал головой. — Тебе повезло, что ты выжила.

Анайи спросила, не навещал ли ее кто-нибудь.

Этот вопрос сразил Венсана Леконта. Его волевое лицо задрожало, черты совершенно утратили твердость. По щекам потекли слезы, и, взяв дочь за руку, он рассказал ей про кузину Надин.

Анайя бесстрастно выслушала отца, ее лицо сохранило невозмутимое выражение, которое пугало Леконта всякий раз, когда он взглядывал на дочь.

— Так было во всем городе, — промолвил он. — Одни выжили, другие умерли по прихоти геологии и инженерии. Думаю, в твоем случае все решило желание жить. — Он сунул руку в карман и показал ей адокин. — Знаешь, что это такое?

— Доллар, — ответила Анайя.

— Ты разве не помнишь? — Леконт положил монету ей на ладонь. — Закрой глаза. Подумай.

Холодный твердый край монеты произвел на Анайю такое же воздействие, как если бы это были пальцы Зо, дотянувшиеся до нее сквозь арматурную сетку. Она перевернулась на бок и сжала адокин в кулаке.

Отец наклонился над ней, ласково подув ей на лицо.

— Этот доллар спас тебе жизнь.

У Анайи было ощущение, будто она упала в глубокую яму и смотрит на отца с огромной глубины. Хотя девушке очень хотелось сказать отцу правду — что Зо приехал вслед за ней в столицу, что они поженились на Мон-Нуа, что она ждет его и только его, — она посмотрела на лицо отца, усталое и встревоженное, и поняла, что не сможет причинить ему такую боль прямо сейчас, после того как он проделал ради нее весь этот путь.

Вновь завладев адокином, Анайя больше с ним не расставалась. Он стал ее талисманом и драгоценной памятью. Девушка клала его под подушку перед сном и брала с собой, когда отец катал ее в инвалидном кресле по территории больницы. Адокин дистиллировал ее желания, их становилось все меньше и меньше, и наконец осталось одно-единственное. Анайя хотела знать, что сталось с Зо.

Венсан Леконт согласился на должность, предложенную ему Дади Мальбраншем в январе. Он стал временным руководителем службы по оказанию медицинской помощи Порт-о-Пренсу. У него был офис в аэропорту и квартира в Бель-Эре. Он предложил Анайе выписаться из больницы и поселиться у него или у дяди в Жювана, но та отказалась. Большинство из тех, кто остался в ее палате, перенесли ампутацию. Некоторые из них навсегда лишились возможности ходить. Однако это были единственные люди, способные понять, что ей пришлось пережить, и Анайя не хотела их покидать.

Ее соседку по палате, третьекурсницу Обердин, все звали Берди. Берди отрезали левую ногу во время ночной операции, без наркоза и надлежащего освещения. Она называла хирурга мясником и любила порассуждать о том, сколько денег тратила раньше на уход за ногами: «Все эти педикюры и ароматные лосьоны».

Напротив лежала молоденькая Ти Да, или Малышка Дарлен — студентка первого курса школы медсестер. Во время землетрясения она находилась в аудитории первого этажа. Ти Да ампутировали кисть руки. Однажды утром во время перевязки обнаружилось, что обрубок лучевой кости раздроблен и выпирает, как гнилой фрукт, а в красной ране копошатся черви.

— Ради бога, Ти Да, закрой глаза! — воскликнула Верди.

Но Ти Да не смогла. Черви завораживали и пугали ее. Она смотрела на них не мигая, после чего ее целую неделю лихорадило. Белые медсестры прикладывали к ее шее, подмышкам и паху пакеты со льдом, беспрестанно сетуя, что, будь они в Квебеке, им бы и в голову не пришло сбивать температуру с помощью льда. Ти Да слыхом не слыхивала ни про какой Квебек и, вся дрожа в лужице талой воды, грезила о холодных заснеженных городах.

Из ста семнадцати студенток старшего курса школы медсестер восемьдесят одна погибла на месте. Из двенадцати слушательниц спецкурса мисс Какетт выжили только трое: Йонис Бриньоль, Верна Флорвиль и Анайя Леконт.

Верна была родом с космополитичного севера и выросла в городе, который некогда называли Парижем Антильских островов [128]. Спокойная, благовоспитанная и гордившаяся своей светлой кожей девушка обладала огромной коллекцией соломенных шляп, которые носила для защиты от солнца, Йонис была полной противоположностью Верне. Крупная, компанейская девица из семьи рыбаков, она выросла на душном берегу лагуны, расположенной ниже уровня моря. Йонис была такая дородная, что пациенты, запамятовавшие ее имя, иногда называли ее «толстая сестричка», но она и не питала иллюзий на этот счет. Йонис вообще не питала никаких иллюзий, и именно поэтому по окончании учебы из нее вышла замечательная медсестра.

Девушки навещали Анайю почти каждый день. Они угощали ее фруктовыми соками: гренадиновым, апельсиновым, тамариндовым, папайевым с молоком и коричневым сахаром. Однажды принесли вишневый сок со льдом. Холодный резкий вкус и запах молодых вишен подействовали на Анайю так сильно, словно на пороге палаты появился сам Зо. Отставив стакан и сбросив простыни с такой внезапностью, что подруги испугались, не стало ли ей дурно, Анайя открыла им тайну, которая не давала ей покоя ни днем, ни даже во сне.

Одной рукой девушка указала на сок, а другой схватилась за голову.

— Вот как мы познакомились. Я пила вишневый сок. На мне была форма школы медсестер, и он принял меня за медсестру. Назвал меня мисс, — Анайя закрыла лицо руками. — Он рассказал мне, что по ночам его мучает жар, и я диагностировала у него малярию.

— Без анализа? — удивилась Верна.

Анайя откинулась на подушки.

— Это было потом, — сказала она. После чего с изложением всех вспомнившихся ей подробностей рассказала им о лихорадке Зо, о том, как вылечила его хлорохином, как они занимались любовью на пляже, как их в конце концов разоблачили из-за его шлепанцев и ее отослали в Порт-о-Пренс. Анайя с несчастным видом уставилась на подруг.

— Я думала, что больше никогда его не увижу. Но он приехал вслед за мной сюда, в Порт-о-Пренс, — Анайя прикоснулась ладонью к губам и проговорила сквозь пальцы: — Когда по прошествии всего этого времени Зо поцеловал меня, я поняла, что он всегда точно знал, как меня любить.

— Как? — спросила Верна.

— Несмотря ни на что.

Может быть, оттого что ее подруги ни разу не встречались с Зо и никогда не бывали ни в Мон-Нуа, ни даже в Жереми, Анайя испытывала тревожное чувство, что описывает вовсе не свою настоящую жизнь, а когда-то виденный сон про мужчину, который являлся плодом ее девичьих фантазий. В этой душной палате, ощущая привкус вишневого сока на губах и запах антисептика, девушка на мгновение испугалась, что их любовь была всего лишь галлюцинацией, вызванной болеутоляющими и жаром. Она запаниковала, ей захотелось прикоснуться к чему-то безоговорочно реальному. Стиснув руку Йонис, Анайя стала умолять подруг сходить на Мон-Нуа.

— Возьмите монету, — сказала она, доставая из кармана адокин. — Скажите ему, что я жду его и он нужен мне сейчас больше, чем когда-либо.

— А вдруг мы его не найдем?

— Тогда отыщите Озьяса или мадам Зюлю. Они знают, где он.

Почувствовав отчаяние Анайи и хрупкость ее надежд, девушки тотчас ушли и по авеню Джона Брауна доехали до подножья холмов. В парке под Петьонвилем они поймали второй таптап, на котором добрались до Кенскоффа. Выйдя на перекрестке, они отыскали указанную Анайей тропинку, огибавшую склон холма. «По ней вы дойдете до заднего двора старика Озьяса, — сказала она. — Прежде чем вы его увидите — услышите китайские колокольчики».