Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

3

Тринадцатое февраля было объявлено национальным днем траура; на всю столицу через громкоговорители транслировалась поминальная служба по погибшим. Католический епископ, жрец вуду и протестантский пастор стояли, взявшись за руки, перед Национальным дворцом. В шестнадцать часов пятьдесят три минуты, в тот самый миг, когда двенадцатого января произошло семибалльное землетрясение, в погруженном в хаос городе наступила минута молчания. В разрушенных церквях, палаточных городках, парках и на тротуарах женщины, одетые в белое, и мужчины с черными повязками на рукавах склоняли головы и становились на колени.

Такой же момент, как помнилось Анайе, настал и перед землетрясением: недвижный и тихий. Вместе с Верной и Ионис девушка прогуливалась по территории больницы. Среди других пиков прибрежного хребта она отчетливо могла рассмотреть Черную гору. Но эта вершина, некогда внушавшая мысли о любви, красоте и желании, ныне заставляла Анайю чувствовать себя опустошенной, растерянной, лишенной корней и несчастной. Зо как-то признался ей, что больше всего боится, что его забудут, как забыла Ийи, как только он покинул Гранд-Анс. Там, в Порт-о-Пренсе, через месяц после его смерти Анайя поклялась, что никогда не забудет мужа.

Когда бельгийские медсестры узнали, что Анайя была студенткой школы медсестер и находилась в здании, когда оно обвалилось, девушка сделалась знаменитостью. Бельгийки рассказали об этом квебекцам, квебекцы остальным канадцам, канадцы американцам, американцы испанцам, испанцы аргентинцам, аргентинцы кубинцам, а кубинцы прислали своего лучшего физиотерапевта, чтобы тот занимался с девушкой дважды в неделю. Он специализировался на реабилитации пострадавших в автокатастрофах и велел немедленно снять с Анайи гипс.

— Еще немного — и случилось бы непоправимое, — заявил кубинский врач.

Он продлил командировку на две недели, потом еще на две, пообещав не уезжать, пока пациентка не встанет на ноги.

Анайя стала гордостью местных ампутантов. Целостность ее тела олицетворяла для них целостность их собственных тел, и история о том, как девушка очнулась под ножом хирурга и запретила ему отнимать ей ногу, сделалась у них любимой байкой. Когда ее попытались перевести в другую палату, пациенты взбунтовались. Они с восторгом спортивных болельщиков следили за тем, как Анайя заново учится ходить, подбадривали ее на сеансах физиотерапии, точно присутствовали на важных матчах. Так что, когда через шесть недель после землетрясения она наконец встала, палата разразилась такими бурными криками, что все врачи бросились туда, испугавшись какого-то несчастья, а увидели всего лишь Анайю, нерешительно стоящую в проходе.

Во время землетрясения были повреждены тридцать из сорока девяти больниц Порт-о-Пренса. Погибло столько медицинских сестер, что отчаянно требовались новые. Поэтому возобновление работы школы медсестер стало делом первоочередной важности. Временное учебное заведение разместилось на руинах прежнего. Испанская пожарная команда бульдозерами расчистила завалы, ЮНИСЕФ разбил две палаточные кухни, и преподаватели приступили к урокам. Когда студентки сидели на занятии, обсуждая варианты лечения стафилококковых инфекций, то, оборачиваясь, они могли видеть развалины своей старой школы, где погибли десятки их однокурсниц.

Из-под этих самых завалов вытащили Анайю, и она поглядывала на них с неприязнью. Устроившись в конце класса вместе с другими четверокурсницами, готовившимися к госэкзамену, она с презрением косилась на чуть не погубившие ее руины.

— Как думаете, хорошо они сэкономили, бухнув столько песка в цементную смесь? — говорила она.

Последний семестр сократили, чтобы выпускницы могли сдать государственный квалификационный экзамен в мае. К семнадцати девушкам из Национального университета добавился выпускной курс школы Нотр-Дам, прибывший автобусами из Круа-де-Буке, так что в общей сложности перед экзаменационной комиссией предстали сорок восемь будущих медсестер. В этой палатке было жарко и душно, и требовалось ответить на сто восемьдесят вопросов экзаменационного теста на французском языке. Девушки обливались потом над своими бланками. В полдень сделали перерыв и пообедали под манговыми деревьями, осторожно выбирая темы беседы, потому что инспектор настрого запретил обсуждать вопросы теста. Вместо этого говорили про учебу при свете уличных фонарей, потому что больше нигде не было электричества, про то, как одни вынуждены пить воду, в которой моются, а другие купаются в питьевой воде, в зависимости от того, насколько близко они живут к пункту водоснабжения и регулярно ли он пополняется. Речь студенток была пересыпана аббревиатурами: ВБГ, ВПП, ЮНИСЕФ, НУПВО, ВМ, МОМ, АМР [130]. Страну наводнили международные благотворительные организации, и больше всего девушек интересовало, кто раскошелится больше других.

Затем выпускницы вернулись под нагретый брезент, взяли карандаши и сдали экзамены, а над головой у них летали вертолеты, и улицы патрулировали бронемашины. Анайя и ее однокашницы с факультатива Какетт вышли вместе, совершенно обессилевшие. Они шагали плечом к плечу: Верна по одну сторону от Анайи, Йонис по другую. Во время экзамена у Анайи ужасно разболелась нога, ступня распухла и перестала влезать в туфлю.

Иностранный персонал вышел из своих палаток, чтобы поздравить трех подруг, когда они шли по полевому госпиталю. Медицинские работники из шести стран стояли на жаре и ликовали. Отец Анайи предложил устроить ужин, чтобы отпраздновать радостное событие, но девушки заявили, что праздновать пока нечего.

— Дождемся лучше результатов, — сказала Анайя.

Результаты пришли в июне. Все семнадцать студенток Национального университета выдержали испытания. Они стали частью первого выпуска медсестер, получивших лицензию на Гаити после землетрясения, — самого малочисленного за сто лет. На невеселой церемонии, которую посетил Венсан Леконт, руководитель сестринской службы сказал ему:

— Сейчас ты нужен нам больше, чем когда-либо.

Выпускницы облачились в белые халаты с зелеными поясами и шапочки с зеленой отделкой. Они сидели на складных стульях с зажженными свечами в руках, разгоряченные и настороженные, словно в ожидании неодолимых страданий, с которыми они вскоре столкнутся, вооруженные лишь стетоскопами и тонометрами.

Ко времени получения дипломов три подруги с факультатива мисс Какетт уже проживали вместе на улице Боржелла, там, где дорога поднималась в гору, в двухкомнатной квартирке, простой и скудно обставленной. Узкий коридор вел в маленькую кухню в задней части дома. Вдоль коридора располагались две спальни. Верна спала одна в маленькой дальней комнате, Анайя и Йонис — в ближней, побольше.

Когда Анайя впервые приехала туда с вещами, она не могла заставить себя войти. Стояла на тротуаре и думала про кузину Надин, погибшую в почти таком же доме, на полмили ближе к морю. Подруги Анайи вышли на улицу и осторожно приблизились к ней.

— Посмотри на крышу, — сказала Верна. — Это не бетон, а гофрированная жесть.

Девушки подхватили Анайю под руки и повели внутрь.

К тому времени в городе насчитывалась тысяча палаточных городков, где обитало более миллиона человек. Гаитяне называли их bidonvil — трущобами, а иностранцы — лагерями для вынужденных переселенцев.

В некоторых местах палатки стояли совсем вплотную друг к другу, повторяя рельеф местности. Когда в Шансереле шел дождь, жителям городка приходилось стоять, завернувшись в простыни, чтобы не сидеть в лужах. В Пакс-Вилла, рядом с крематорием, люди заряжали мобильные телефоны от автомобильного аккумулятора и проводили под коричными деревьями церковные службы.

Анайя, Верна и Йонис нанялись на работу в передвижной пункт Международного медицинского корпуса, оказывавший врачебную помощь обитателям палаточных лагерей. Их первая выездная поликлиника разместилась на территории Петьонвильского клуба. Когда-то это было крупнейшее поле для гольфа в стране, а теперь среди лунок поселились пятьдесят тысяч беженцев. Они разбили лагерь на газоне, за которым теперь никто не ухаживал, ходили по нужде в песчаные «ловушки», а на фервеях устроили рынки.