Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Реальность отнюдь не соответствовала описанию Анайи. «Прелестный район вилл с видом на океан» скорее походил на горный склон с обитыми рубероидом хибарками. Хотя подруги услышали колокольчики, вместо райского местечка из воспоминаний Анайи они обнаружили запущенный огород, размытый недавними дождями. Не было здесь и высокого красивого огородника. Озьяса не оказалось в главном доме, где, по словам Анайи, они должны были его найти, — он сидел внизу, в маленькой хижине, которую они приняли за сарайчик для инструментов. Девушки догадались, что он там, потому что услышали его голос сквозь полуоткрытую дверь. Но когда вошли, то увидели, что старик совсем один, лежит на постели и беседует с петухом, привязанным к кроватному столбику. Когда девочки распахнули дверь, петух склонил голову набок и закукарекал, а Озьяс зажмурился от яркого света.

— Kite m pou kont mw! [129] — крикнул он. — Мне не нужны ни твои яйца, ни соты!

Йонис сказала, что у них нет ни яиц, ни сот.

— Мы ищем Зо.

При упоминании Зо старик вскочил с кровати и бросился к ним. Наполовину опустевшая бутылка тафии на прикроватном столике свидетельствовала, что старик пьян, но он, похоже, забыл даже о своей немощи. Запутавшись в единственной ноге, Озьяс упал в объятия Йонис и зарыдал у нее на груди.

— Как вы посмели явиться сюда, на мою гору, — выговорил он, — и произносить его имя так, словно он для меня ничего не значит!

Йонис выволокла барахтающегося и вопящего калеку во двор. Он бухнулся на траву, браня петуха и настойчиво подзывая его.

— La zanmi, la. Сюда, дружок, сюда, — Озьяс отыскал где-то кукурузное зернышко и протянул петуху, бормоча под нос всякую чепуху. — Они не понимают, малыш. Им ведь неведомо, что это был за человек, правда? И как тяжело было его потерять, — старик уставился на Верну и Йонис. — Я был не в восторге, когда он впервые заявился сюда со своей сумкой и мачете. Я решил, что этот парень собирается срубить все деревья на моей горе. Он бы так и сделал, не останови я его. Уж поверьте. Вот почему я подрядил его работать на моей тележке — просто чтобы держать его подальше от деревьев, — Озьяс покачал головой. — Вы, девочки, никогда не видели, как он бежал с бруэтом?

Девочки ответили отрицательно.

— В этом городе нелегко управляться с повозкой. Уж мне ли не знать. Я занимался этим тридцать три года. Но Зо был прирожденный бруэтье! Что за плавность! Что за сила! Вроде той, о которой толкует священник на воскресной службе. А я все это время его критиковал. «Выпрямись. Ровнее шаг. Следи за шиной». — В заключение он хлопнул в ладоши. — Я даже не успел сказать ему, как это было прекрасно.

Озьяс умолк. Глаза старика наполнились слезами, и его стошнило в траву. Петух стал поедать с лужайки извергнутые овощи.

— Li pa gen oken prinsip, — простонал старик, вяло пытаясь отогнать птицу. — Никаких принципов.

Йонис объяснила, что они студентки школы медсестер и однокурсницы Анайи.

— Она велела нам прийти на Мон-Нуа, найти Зо и передать ему вот это.

Девушка показала старику монетку.

Озьяс покачал головой.

— Боюсь, там, куда он ушел, доллары не нужны.

— Что вы имеете в виду? — воскликнула Верна.

Озьяс вытер губы тыльной стороной ладони.

— Нет никакого Зо! — крикнул он. — Вы что, не видите? Ни на Мон-Нуа. Ни в Гранд-Ансе. Ни в каком другом месте. — Калека попытался подняться, но не сумел и в конце концов растянулся на лужайке. — Он мертв. Погиб после очередного толчка! И все из-за меня, — в отчаянии Озьяс стал выдергивать с корнем клочки травы. — Я заставил его, как осла за подачку, протащить нас через полгорода.

Девушки сообщили старику, что в городе развернуты лагеря, где можно получить рис и чистую питьевую воду, но он махнул рукой.

— Некоторые люди еще называют это городом. И даже столицей. Но по мне, так теперь это кладбище. Каждая квартира — усыпальница. Каждая школа — мавзолей. Нет, — покачал головой Озьяс, — я не покину свою гору, даже если мне заплатят за это кругленькую сумму американскими деньгами.

Эта вспышка истощила силы Озьяса, и больше он не промолвил ни слова. В конце концов девушкам пришлось уложить его в постель, из которой он вылез, и оставить там со стаканом воды.

— Его накрыли? — сонно пробормотал Озьяс.

— Кого?

— Петушка.

— Конечно, дедушка, — сказала Верна, набрасывая на петуха тряпки. — Он уже спит.

Затем подруги нашли мадам Зюлю, которая стирала у себя во дворе. Она, не отрываясь от таза с бельем, сказала, чтобы они не беспокоились о старике.

— Озьяс чудит уже много лет, с тех пор как умерла жена. Такого старого дурня, как он, еще поискать. — Мадам Зюлю швырнула в воду пару мокрых джинсов. — Но после землетрясения стало еще хуже. Он начал бродить по округе и рассказывать всем, что Зо был ему как сын, которого он никогда не имел, а мальчик взял да и погиб.

Девушки предложили ей адокин, но старуха отказалась.

— Плохая примета — забирать себе то, что предназначено мертвым. Но скажите этой девушке, чтобы не пропадала. У меня теперь есть телефон.

И мадам Зюлю попросила внучку дать им номер.

Не зная, что еще можно предпринять и с кем поговорить, к вечеру студентки вернулись обратно с долларом, который забрали утром, и тяжесть предстоящей задачи нависала над ними всю дорогу, пока они спускались с горы.

Это были самые мучительные часы, которые выдались у Анайи во время выздоровления, и, если не считать часов, проведенных под завалами школы, самые ужасные в ее жизни. От болеутоляющих таблеток девушку бросало в пот и дрожь, и она весь день ощущала дурноту. Сидя в постели и грызя лед, Анайя ожидала возвращения подруг и каждую минуту надеялась увидеть широкие плечи любимого, перегородившие дверной проем. Она вспоминала его тело, и исходивший от него запах солнца и цемента, и волнующую череду событий, ознаменовавших начало их любви. Вспоминала, как они пили из бутылки ром и занимались сексом на пляже.

Вспоминала первую ночь их медового месяца на Мон-Нуа, когда они после полуночи пили белое вино на террасах огорода и Зо описывал все известные ему виды любви: отчаянная, материнская, изголодавшаяся… Любовь утешающая и нежная, призванная напомнить мужчине о его мужественности или заставить его забыть о ней. А еще любовь по обязанности, столь же физиологичная и механистичная, как акт дефекации, и примерно столь же интересная. Когда ветер улегся и город под ними затих, Зо рассказал ей об уничтожающей любви, любви, в которой теряешь себя, не зная об этом, будто тонешь в море, температура которого точно соответствует температуре твоего тела, и даже не понимаешь, что погибаешь.

— Такой любовью ты меня любишь? — спросила Анайя.

Зо покачал головой и рассказал ей об абсолютной любви, которая заставляет тебя хотеть жить столь же сильно, как и умереть.

Вспоминая в душной палате для ампутантов те сладостные часы, ожидая появления Зо, Анайя ощущала в сердце силу этой абсолютной любви и способность пронести ее до самого конца. Пока не вернулись Верна и Йонис. Затем душа Анайи погрузилась в мутный сумрак.

Под левым глазом у нее был шрам, похожий на трещину на стекле. Когда девушка улыбалась, он извивался на ее щеке. Теперь же, при получении известия о гибели Зо, он даже не дернулся. Лицо Анайи осталось неподвижным, словно маска. Внутри нее будто замерло что-то похожее на вибрацию в костях. Она так привыкла к этому ощущению, что узнала о его существовании лишь теперь, когда оно исчезло. То была любовь к Зо, поддерживавшая ее так же, как лекарства, которые она принимала, и пища, которую она ела. Лишившись этой любви, Анайя почувствовала всю накопившуюся за время своих испытаний слабость и сопутствующую ей лихорадку. Впервые ей показалось, что она не может или не должна продолжать жить и что лучше ей было погибнуть при землетрясении. Анайя узнала ту любовь, о которой говорил Зо: тоскливую, несчастную любовь к усопшему, коренящуюся в безысходности и горе.