Наша навсегда (СИ) - Зайцева Мария

— Я уже взрослая, и сама решу, куда мне втягиваться, — обрубаю я, чувствуя, как мои мужчины снова напрягаются, и атмосфера в комнате неминуемо густеет. — Каким образом мама… Почему вы расстались?

— Так меня взяли прямо на стреле, — пожимает плечами Большой, — над трупом мента. Со стволом, на котором были и мои пальцы, в том числе.

— Еще скажи, что не убивал, — усмехается Бешеный Лис.

— Да вот не скажу… — снова пожимает плечами Большой, — там, сам помнишь, чего было. Могла и моя пуля его достать… Я в отрицалово все равно, конечно. Но кто меня слушал? Радостно повесили все на свете и закрыли. А Лара… Она… Странная была. Закрытая очень, себе на уме. Моей жизни боялась и не одобряла. Все плакала по ночам, что тоже вот так под пули попадет случайно, вместе со мной. Тогда… — он бросает на меня виноватый взгляд, — такое было часто. На улицах стреляли. Стволов много было, после Чечни же… Не церемонились, машины прошивали насквозь. Чтоб с гарантией. Потому все, кто в машине находился в тот момент, обычно тоже попадали. Девчонок полно так постреляли. Вот она и боялась… А тут меня приняли. Я через пацанов весточку ей передать, а они приехали ко мне на хату, а она пустая. Совсем. Ни бабла, а там нормально было, ни цацек. Ни Лары.

— То есть, ты считаешь, что она все вывезла? — уточняю я холодно. И нет, за маму не обижаюсь, это вполне в ее духе, но все же… Как не вяжется та счастливая, улыбчивая девочка с видео, с тем, что говорит сейчас Большой. И с той женщиной, что сейчас лежит, привязанная к кровати.

— Ну… вероятно… — пожимает плечами Большой, вздыхает, смотрит на чудом уцелевший коньяк на столике, — Лис, давай тяпнем, что ли. За встречу. Снова.

Хозяин дома кивает, сам разливает коньяк по бокалам, мужчины пьют. Я понимаю, что эта пауза необходима, потому не вмешиваюсь. Пусть дух переведут.

— Но я не виню, — снова начинает Большой, — это все… Мне не жалко было. Цацки, тряпки, бабло… А вот то, что даже суда ждать не стала, сразу свалила… Не зря, значит, все время говорила, что не любит…

— Говорила? — эхом повторяю я.

— Да, — кивает он, — а зачем жила? Ну… Я по молодости бешеный был, дурной. Хотел ее, забрал… Может, она недовольна была. Правда, потом, когда к себе привез и бабло стал давать, подобрела… А я и рад. Думал, купил ее. А нихрена. Вы, женщины, странные существа, — тут он смотрит на меня, да так пронизывающе, что не по себе становится. Возраст в его глазах, опыт, несчастливый жизненный опыт. И усталость.

Боже, я не хочу, чтоб мой взгляд со временем сделался таким! И не хочу ничего подобного видеть в глазах своих любимых!

— Такие же, как и мужчины, — говорю я, — мы просто хотим, чтоб нас любили. Уважали. Прислушивались. Вот и все.

— Ишь ты… — усмехается Большой, — прислушивались… К тебе прислушиваются, Василиса?

— Да, — киваю я, не задумываясь даже.

И получаю в награду ласковый поцелуй в висок от Камня и нежное поглаживание ладони от Лиса.

Они сидят, заключая меня своими горячими телами в мощный охраняющий кокон, придающий невероятную уверенность в себе. Я ощущаю себя настолько усиленной ими, что теперь с удивлением только вспоминается, как совсем недавно я была абсолютно одна в этом мире. И чувствовала себя никому не нужной, беспомощной и слабой.

— И… Чего, у вас реально… — Большой обводит нашу троицу выразительным взглядом, — серьезно все?

— Более чем, — вежливо отвечает Лис, а Камень только холодно кивает.

— Ну… Сейчас понятно, все в кайф, — говорит Большой, — а потом?

— И потом будет в кайф. Всегда будет. — Спокойно отзывается Лис.

— Мне это все равно… Блядь…

— А ваше мнение мало кого ебет тут, — выдает неожиданно Камень, — мы с вами разговариваем только потому, что вы, возможно, отец Васи. Уважение проявляем. Но всякие слова оставьте при себе. Или мы сваливаем.

— Щенок какой наглый… — Большой недовольно дергает бровями, скалится, показывая белые крупные зубы, больше похожие на клыки волка, чем на человеческие, — охуел.

Но говорит он это спокойно. Констатация факта больше, а не наезд.

Похоже, Камень сумел произвести нужное впечатление. Кулаками, ага.

— Все они сейчас такие, — философски пожимает плечами Бешеный Лис, — хотя… ты себя вспомни.

— Ну нахуй, — Большой от расстройства опрокидывает еще сто грамм коньяка, — себя лучше вообще не вспоминать. Тебе сколько, мальчик? Двадцать пять есть?

— Есть, — недовольно отвечает Камень.

— Я в твоем возрасте бешеный был… — вздыхает Большой, — Демку, — кивает он на Бешеного Лиса, — так прозвали, потому что спокойный был, как танк. И так же спокойно гусеницами давил любого, кто мешал. Без тормозов, короче, отмор. Боялись его. А про меня знали, что я дурной, но отходчивый… Но чужого мнения тоже не слушал, да…

Он снова смотрит куда-то в пространство ностальгически туманно.

— Мы слушаем, — отрубает непримиримо Камень, не желая прочувствовать всю тонкость момента, — если оно того заслуживает.

— Щенок, — с удовлетворением делает окончательный вывод Большой, возвращаясь из своих грез, — как ты с ними выдерживаешь, Лис? — поворачивается он к своему приятелю, молчаливо наслаждающемуся сигарой.

— С трудом, — пожимает плечами тот, — но ты привыкнешь со временем к тому, что их хочется пристрелить. Но нельзя.

— Нельзя, — сожалеет Большой, — столько проблем бы разом решилось.

Я перевожу взгляд с одного на второго, потом немо взываю к своим мужчинам. Камень только пожимает плечами едва заметно, его эти речи вообще не трогают. Он свое сказал, позицию обозначил, на этом все.

Лис усмехается, подмигивает мне:

— Не обращай внимания, малышка, старые пердуны молодость безбашенную вспоминают.

— Бойцы поминали минувшие дни… — киваю я.

— Точно.

— А твой-то, — указывает на Лиса сигарой, экспроприированной из коробки на столе, Большой, — весь в тебя. Такой же утырок конченный.

— Гены, — философски выдыхает дым Бешеный Лис.

Судя по сощуренным в холодном веселье глазам Лиса, надвигается второй круг ругани.

Хорошо, хоть спокойной.

Мужчины уже выяснили все звенья в пищевой цепочке, и теперь кусаются чисто из спортивного интереса. Напряжение сбрасывают.

А я понимаю, что как-то ужасно устала за этот день.

И очень сильно хочется плюнуть на все выяснения, и просто уткнуться в плечо Камня, вытянуть ноги на колени к Лису… И так вырубиться.

Но у судьбы на меня сегодня другие планы.

Телефон мой трезвонит неожиданно, номер городской.

Поднимаю трубку.

— Василиса? — мужской голос, знакомый, — я лечащий врач вашей мамы…

55

Я в этот момент испытываю острейшее желание отбросить телефон в строну и закрыть уши руками. Это может быть всего лишь обычный звонок, например, врачу надо согласовать со мной изменение в лечении или еще что-то, но в голове жестким битом стучит: “Это все. Все. Все”.

— Ваша мама скончалась сегодня, в восемнадцать тридцать… — бьют меня неотвратимые слова, и я все же не выдерживаю. Выпускаю трубку из рук.

Ее тут же подхватывает Камень, щурится на меня тревожно, прикладывает к уху и слушает врача, кивает.

А меня обнимает Лис.

Порывисто, сильно, сжимает со спины так, что дышать тяжело становится. Или это от другого?

Не сразу понимаю, что меня душат слезы.

Они текут по щекам, а внутри — по гортани, закупоривают, заставляют сжаться.

И мне ужасно хочется получить больше воздуха, больше, больше! Царапаю горло, и Лис тут же перехватывает мои руки, целует вспоротую ногтями кожу. Его губы горячие, а я — холодная.

И не вижу ничего.

Только Лешку, молча кивающего в ответ на слова врача, а затем задающего короткие вопросы. При этом он не сводит с меня напряженного взгляда, а я сказать ничего не могу. Лис не выпускает, держит, целует, что-то шепчет, я даже не слышу, что именно. Просто понимаю, что он меня греет. Они оба сейчас греют.