Наша навсегда (СИ) - Зайцева Мария

Когда она прекратила мне улыбаться?

Задолго же до того, как я закончила школу, да?

Когда прекратила разговаривать?

Не в начальных ли еще классах?

Удивительно, сколько может забыть ребенок, если не хочет задерживать в памяти неприятные воспоминания… И как легко принимает новый, изменившийся мир вокруг. Я ведь не видела ничего ужасного в ее поведении. В поведении того, кого считала своим отцом…

А он же мне за все годы совместной жизни и пятисот слов в общей сложности не сказал!

И мне казалось, что это нормально!

Что все так живут!

Меня именно на маминых похоронах посетила мысль, что, возможно, у нее что-то было не в порядке с головой. Какое-то психическое заболевание, прогрессирующее с каждым годом все сильнее и сильнее… Не могла та девочка с видео, веселая и счастливая, мгновенно переродиться в такое… Не могла та женщина, что в детстве, пусть и совсем недолго, ласкавшая меня, рассказывавшая сказки, и любившая, черт возьми, любившая! Не могла она так резко стать такой равнодушной, злобной и непробиваемо-завистливой.

Когда похороны закончились, я не удержалась и поделилась этой мыслью с моими мужчинами.

Они переглянулись, а потом Лис аккуратно сказал:

— Ну… Надо было бы раньше, а теперь если эксгумировать только…

— Зачем? — удивилась я.

— Выяснить… — пожал он плечами, — если шизофрения, там, то это нарушения же в башке. Их может быть видно на вскрытии… Я не спец, но сейчас находят такие вещи, что охреневаешь…

— Хочешь, мы это выясним? — Камень сходу накрутил обороты.

— Нет! — с ужасом воскликнула я, — вы с ума сошли? Ее только-только похоронили!

— И что? — пожал плечами Камень, и лицо его в этот момент было потрясающе невозмутимым, — легче будет выкопать, земля еще не осела…

Лис глянул на бледную меня, затем толкнул Лешку плечом:

— Завали уже, каменная тупая башка, вообще ни капли эмпатии.

— Так ты сам предложил! — безмерно удивился Камень, а Лис лишь цыкнул с досадой.

— Все, закрыли тему. Малышка, — обнял он меня, — не волнуйся. Если что надо, мы все сделаем. И выясним. Потому что ты права. Это жесть какая-то… Хотя… — тут он вздохнул, — я видел полно народу, которые вот так менялись… И никто из них не был болен… Хотя… — тут он задумался, — наверно, их просто не проверяли! Да!

Мы вернулись в тот день домой и уснули втроем на здоровенной кровати в доме Камня.

А проснулась я ночью, с криком, потому что увидела, как маму выкапывают из могилы, открывают гроб, а ее там нет… И я смотрю в этот пустой гроб, и чувствую, что она стоит рядом, за моей спиной…

57

Меня колотило от ужаса, от острого ощущения холодной руки на своем плече, кожа покрылась холодным потом, а, когда рядом зашевелился Лис и попытался обнять, я с криком начала его отталкивать.

— Малышка, ты чего? — он встревоженно поймал мои дрожащие руки, толкнул ногой Лешку, которого не сумели поднять ни мои беспорядочные метания во сне, ни мой крик, ни наша с Лисом борьба, — просыпайся, Каменюка, малышке херово!

Лешка тут же подскочил на кровати, уставился на нас с Лисом ошалело:

— Чего? Плохо? Воды?

Я к этому времени уже пришла в себя, поняла, что всего лишь жуткий сон приснился, и теперь просто плакала, уткнувшись в плечо растерянного Лиса.

— Не знаю… Воды принеси, — скомандовал Лис, но я не хотела воды.

Я хотела тепла.

И защиты от холодной руки на плече.

— Не уходи… — заикаясь, пробормотала я, — не надо… Все… Уже.

— Точно? — Лешка потянул меня из рук Лиса, тот что-то матерно прошипел, но выпустил, приподнял меня за подбородок, с тревогой изучая залитое слезами лицо, — маленькая, болит что-то? Может, к врачу?

— Нет… — всхлипнула я и прижалась к его груди, — нет… Просто… Приснилось…

— Плохое? — теплые ладони Лиса огладили по спине, — не думай… Все прошло.

— Нет еще… — тихо ответила я, — нет.

Перед моим внутренним взором все стояло лицо мамы. Не такой, что я видела в гробу, а той, что до этого, когда она, задыхаясь от ярости, проклинала меня.

И глаза ее горели ненавистью.

— Пройдет, значит, — спокойно сказал Камень, — обязательно.

— Да? — глупо спросила я, глядя в его черные бездонные глаза.

— Да, — уверенно ответил Лешка, а затем наклонился и поцеловал. В губы. Нежно-нежно, едва касаясь.

И я как-то сразу обмякла в его руках, раскрыла губы, приглашая.

Мы не занимались сексом с того дня, как я узнала о смерти мамы. Я была в каком-то пограничном состоянии, и просто переживала это время, закуклившись в своем мире, со своими мужчинами, как черепаха — в толстенном панцире.

Лис и Камень, постоянно присутствуя рядом, тоже не пытались ни на чем настаивать, просто помогали, поддерживали, отвлекали.

Похороны ничего не поменяли в моем мировосприятии. То, что мама умерла, я понимала и принимала, но как-то… отстраненно, что ли. И похороны просто были еще одним кирпичиком в построении картины моего мира.

А вот этот сон…

И страшное мамино лицо.

И ее холодная ладонь на плече…

Я словно на краю гибели стояла. На краю разрытой могилы. А она меня туда толкала.

Но рядом были Лис и Камень. Они держали. Большие, теплые, надежные. Мои.

Они готовы были делиться своим теплом, огнем своим.

И я не могла отказаться.

Камень, почувствовав мое слабое приглашение, зарычал, схватил меня грубее и впился в губы уже совсем не нежно. Горячо и страстно, словно зверь, добравшийся до добычи.

— Э-э-э… — позади Лис наблюдал за нами, и голос его был озадаченным, — это чего? Малышка? Камень?

Но Камень даже не среагировал на него, он повалил меня на кровать, обнимая так, что пошевелиться не могла даже, зацеловывая неистово лицо, щеки, скулы, шею и плечи.

Я загорелась сразу же, да так, что вообще ничего не видела. Словно марево над нами повисло, красное, обжигающее.

И в этом мареве не разобрать было слов, движений, взглядов. Все слилось в один огненный клубок, и я горела. Боже, как я горела!

Как я тянулась, как гладила, целовала, стонала, даже не соображая, что делала! И что со мной делали сошедший с ума Лешка и подключившийся после длинной матерной тирады Лис.

Красно-черными всплесками отпечатались события той ночи в памяти.

Острая, болезненная, такая необходимая наполненность, от которой я задохнулась и выгнулась в пояснице. Жесткий взгляд нависшего надо мной Лешки. Жадные глаза наблюдающего за нами Лиса.

Тяжелые, мерные, долгие движения, сводящие с ума, выматывающие, словно перемалывающие медленно, тягуче, сладко-больно. И огонь, такой огонь между нами!

Грубые татуированные лапы на моем животе.

Камень, сидящий на коленках и натягивающий мое безвольное тело на себя, ритмично, с влажным пошлым хлюпаньем.

Шепот Лиса, не выдержавшего, целующего меня в висок, шею, раскрытые в стоне губы:

— Охуенно, малышка… Охуенно… Поцелуй меня… Поцелуй… Хочу…

Мои пальцы на его длинном члене. Его губы на моих. Жар дыхания, безумие в глазах.

Перевернувшийся мир.

Медленное, все такое же неотвратимое натяжение, властная ладонь в волосах. Горячая кожа, мощное тело позади, татуированная, перевитая сухими железными мышцами грудь, прижимающаяся к моей.

Я между ними, словно в жерновах. И мне горячо! Я горю! Я растекаюсь по ним, таким бешеным, таким огненным! Плавлюсь, словно заготовка из металла в плавильной печи!

Они меня заново создают!

Другой! Совсем другой!

— Малышка…

Болезненный хрип в губы.

И сдавленное рычание позади, укус в шею, от которого ноги отнимаются!

Лешка набирает темп, перехватывая меня под грудью, кусает, уже теряя себя полностью.

— Мне… — настаивает Лис, не прекращая целовать, гладить меня умело, нагло, так правильно-правильно-правильно! — Мне… Оставь… Мне…

И Камень, словно понимая и слыша его, неожиданно отпускает меня в его руки, позволяет упасть на ладони.