К вечеру жар у Артема начал спадать. Он пропотел, заснул глубоким, уже не бредовым сном. София, вымотанная, уснула рядом на кресле, прижав к себе того самого плюшевого кота.
Лариса закрыла ноутбук. Самое страшное было позади. Она прошла в комнату к Артему, поправила ему одеяло, потрогала лоб — почти нормальный. Облегчение, теплое и тихое, разлилось по ее усталому телу. Она вернулась в гостиную, присела в глубокое кожаное кресло Глеба… и глаза ее сами собой закрылись. Адреналин отступил, и накопившаяся усталость накрыла с головой.
Глеб ворвался в квартиру глубокой ночью. Переговоры он все-таки довел до конца, подписал все бумаги в рекордные сроки, не проронив ни единого лишнего слова, и помчался в аэропорт на первой же машине. Весь путь он молчал, уставившись в одно место, и мысленно проигрывал самые страшные сценарии.
Он влетел в прихожую, сбрасывая на ходу дорогое пальто на пол. В квартире пахло… куриным бульоном и лекарствами. И было тихо. Слишком тихо.
Сердце его упало. Он боялся идти в комнату к сыну.
Медленно, на цыпочках, он заглянул в спальню. При свете ночника увидел спящего Артема. Румянец сошел, дыхание было ровным, глубоким. На полу, свернувшись калачиком на пледе, спала София. На тумбочке стояли пузырьки с лекарствами, график их приема, выписанный четким почерком, и кружка с недопитым чаем.
Глеб отступил, прислонился к косяку двери и закрыл глаза, позволяя волне безумного облегчения смыть многчасовое напряжение. Он простоял так несколько минут, просто слушая ровное дыхание сына.
Потом вышел в гостиную, чтобы найти воду, и замер.
В его кресле, подложив под голову свой пиджак, спала Лариса Орлова. Рядом на столе стоял ее ноутбук с потухшим экраном, папка с бумагами, пустая кружка и… электронный термометр. Ее лицо, обычно такое собранное и строгое, сейчас было размягченным во сне, без привычной складки озабоченности между бровей. Прядь волос выбилась из строгой прически и касалась ее щеки. Она выглядела уязвимой. И невероятно красивой.
Он стоял и смотрел на нее. На эту женщину, которая могла на совещании разнести его в пух и прах цитатами из ТК РФ, а потом примчаться по первому зову (даже не по ее зову, а по его паническому воплю) и навести здесь, в его доме, идеальный порядок. Не потому, что должна. А потому что… потому что она — Лариса.
Он не видел хаоса после болезни. Он видел расставленные по порядку лекарства, график на листочке, кастрюлю с бульоном на плите. Он видел спящую дочь Ларисы, укрытую пледом. Он видел ее саму — уставшую, уснувшую в чужом кресле, но не сдавшую позиции.
Что-то в его груди, годами скованное льдом прагматизма, властолюбия и недоверия, сжалось, а потом растаяло окончательно и бесповоротно. Это было сильнее, чем уважение. Сильнее, чем благодарность. Это было что-то теплое, щемящее и абсолютно пугающее своей силой.
Он тихо подошел, взял с полки еще один плед и осторожно, чтобы не разбудить, накрыл ее. Его пальцы случайно коснулись ее руки. Она вздрогнула во сне, пробормотала что-то невнятное, но не проснулась.
Глеб отступил назад и просто смотрел на нее. «Узурпатор» стоял побежденный. Но впервые в жизни поражение казалось ему величайшей победой.
«Лариса…» — прошептал он мысленно, и в этом одном слове поместилось все: спасибо, извини, я был слепым идиотом, и… что-то еще. Что-то, о чем он пока не смел думать вслух.
Он повернулся и на цыпочках пошел на кухню, чтобы разогреть тот самый бульон. Впервые за долгие годы ему захотелось не командовать, а заботиться. И это чувство было пугающе новым и бесконечно правильным.
Глава 29: Не по регламенту
Утро после бури всегда особенное. Особенно если буря была не метеорологическая, а сугубо бытовая, медицинская и отчасти эмоциональная. Квартира Глеба, еще вчера напоминавшая полевой госпиталь, сегодня дышала почти миром. Почти — потому что запах лекарств еще витал в воздухе, смешиваясь с ароматом свежесваренного кофе, который Глеб, к своему удивлению, сварил сам, без помощи домработницы.
Артем спал, уже не лихорадочным, а здоровым, глубоким сном, температура стабильно держалась в районе 36.8. София, выполняя роль сиделки с почти профессиональным рвением, уже успела накормить друга бульоном и теперь мирно щелкала клавишами ноутбука в гостиной, делая уроки и периодически поглядывая на дверь спальни. А Лариса… Лариса уехала на рассвете, когда дом и его остальные обитатели был погружен в сон.
Глеб ходил по квартире, чувству себя на удивление бесполезным. Все было сделано. Сделано ею . Он подошел к холодильнику, чтобы налить сок, и наткнулся на листок, прилепленный магнитом. Тот самый, с каллиграфическим графиком приема лекарств, составленным рукой Ларисы. Рядом был список продуктов, которые «желательно закупить для больного»: куриная грудка, имбирь, лимоны, клюква. Почерк был твердым, уверенным, без единой помарки. Как она сама , — подумал Глеб, и снова это щемящее, теплое чувство сжало ему грудь.
Он не мог больше откладывать. Надо было везти Софию домой. И… сказать. Сказать Ларисе то, что вертелось на языке с той самой минуты, как он увидел ее спящей в его кресле.
— София, собирайся, отвезем тебя к маме, — сказал он, стараясь звучать обыденно.
София подняла на него глаза, полные внезапной хитрой мудрости.
— А можно я еще побуду? Вдруг Артему опять станет плохо? — в ее голосе прозвучала плохо скрытая надежда продлить это негласное перемирие между взрослыми.
— Артему уже не станет плохо, — твердо сказал Глеб. — А твоя мама, я уверен, уже скучает без своего лучшего кризис-менеджера. Да и мне надо… поблагодарить ее.
Последнюю фразу он выдавил из себя с некоторым усилием. София уловила этот нюанс, и на ее лице расцвела понимающая улыбка.
— Ага. Поблагодарить. Ну, тогда поехали. Только… — она вдруг стала серьезной. — Вы уж с ней… аккуратнее. Она хоть и «Грымза», но она тоже устала. Вчера она чуть ли не силком заставляла меня спать, а сама сидела с Артемом до трех ночи.
Этот простой факт ударил Глеба с новой силой. Он кивнул, не в силах вымолвить слова.
Дорога до дома Ларисы прошла в молчании. Глеб лихорадочно репетировал в голове речь. «Спасибо» — это просто. «Был идиотом» — уже сложнее, гордыня сопротивлялась. А все, что дальше… слова просто отказывались складываться в связные предложения. Он чувствовал себя не владельцем многомиллионного бизнеса, а мальчишкой, которого вызвали к директору.
София, выходя из машины у знакомого подъезда, бросила ему на прощание: «Удачи. Только, чур, не орать. Она это не любит». И скрылась за дверью.
Глеб остался сидеть в машине, сжимая руль так, что костяшки побелели. «Что я вообще делаю? Это же Орлова. Она сейчас высмеет меня, вывернет наизнанку мое «спасибо» и вышвырнет с лестничной клетки вместе с моим глупым признанием» . Но отступать было поздно. Он выдохнул и вышел из машины.
Лариса открыла дверь почти сразу. Она была дома одна. На ней были простые джинсы и мягкий свитер, что делало ее уязвимой и какой-то… домашней. Волосы были собраны в небрежный хвостик, на лице — следы усталости, но глаза смотрели ясно и спокойно.
— Глеб Викторович, — произнесла она без особого удивления. — София уже все рассказала. Заходите.
Ее квартира была полной противоположностью его стерильного лофта. Здесь было уютно. Пахло ванилью и книгами. На полках стояли фотографии с Софией, на стенах висели непонятные ему, но явно дорогие сердцу картины. Повсюду были следы жизни — брошенный на кресле плед, стопка книг на журнальном столике, кружка с остатками чая.
— Садитесь, — предложила Лариса, указывая на диван. Сама осталась стоять, прислонившись к косяку двери в гостиную, скрестив руки на груди. Ее классическая поза защиты. — Артем?
— Спит. Температуры нет. Чувствует себя лучше. — Глеб сел, чувствуя себя не в своей тарелке на этом уютном, продавленном диване.
