Вторая рука обвила ее талию, притягивая к себе так, что между ними не осталось и миллиметра свободного пространства. Она почувствовала тепло его тела сквозь тонкую ткань своего платья, напряжение каждой мышцы его торса.
Их взгляды скрестились в последний раз — в ее темных глазах читался вопрос, испуг и полная, абсолютная капитуляция; в его — немой вопрос и обещание.
Его губы коснулись ее губ легко, вопросительно, давая ей последний шанс оттолкнуть его, остановить это безумие. Но она не оттолкнула. Наоборот, ее руки сами потянулись к нему, вцепились в лацканы его пиджака, сминая безупречную ткань, притягивая его ближе, отвечая на его немой вопрос беззвучным, но абсолютно четким «да».
И тогда все сдержанность, все оговорки, все «но» и «как бы чего не вышло» взорвались, как плотина, не выдержавшая напора.
Его поцелуй изменился. Он стал глубже, настойчивее, жаднее. Это был уже не вопрос, а утверждение. Завоевание. Признание. Это был поцелуй человека, который привык брать то, что он хочет, но впервые в жизни делал это не силой приказа, а силой чувства, которое было сильнее его самого.
Лариса ответила ему с той же страстью, с какой она всегда спорила с ним. Ее губы открылись ему, ее язык встретился с его в яростном, неистовом танце. Это был не просто поцелуй. Это была битва, в которой не было победителей и побежденных, было только всепоглощающее взаимное уничтожение во имя чего-то нового.
Она чувствовала вкус его губ, легкую колючесть его щетины, царапающую ее кожу. Чувствовала его дыхание, сбившееся, горячее, смешанное с ее собственным.
Его рука в ее волосах сжалась сильнее, еще больше притягивая ее к себе, а другая рука скользнула ниже, прижимая ее к себе так плотно, что она почувствовала каждую линию его тела, каждую мышцу, каждую черту его желания. Голова ее кружилась, в висках стучало, ноги подкашивались. Она держалась за него, как за единственную твердь в бушующем океане, и сама была этим океаном — бурным, неукротимым.
Они дышали друг другом. Вся накопившаяся за месяцы ненависть, злость, раздражение, уважение, восхищение и та невысказанная тяга, что тлела под спудом, — все это вырвалось наружу в этом одном, бесконечном поцелуе. Это была точка кипения, до которой они шли так долго и мучительно.
Он оторвался от ее губ первым, чтобы перевести дух. Его лоб уперся в ее лоб, глаза были закрыты, грудь тяжело вздымалась. Она чувствовала, как дрожат его руки, держащие ее. Великий и ужасный Глеб Бармин дрожал. Из-за нее.
— Вот… — он выдохнул, и его голос был сломанным, прерывистым. — Вот что я забыл сказать.
Она не смогла ответить. Она только провела рукой по его щеке, чувствуя под пальцами напряжение его скул, горячую кожу. Потом ее пальцы коснулись его губ, запоминая их форму, еще влажную от ее поцелуя.
Он поймал ее руку, прижал к своим губам, оставив горячий, влажный поцелуй на ее ладони. Потом еще один на внутренней стороне запястья, где бешено стучал пульс.
— Лариса… — прошептал он, и в этом шепоте было столько обнаженной эмоции, что у нее перехватило дыхание.
Он снова поцеловал ее. Уже не так яростно, но еще более глубоко, более осознанно. Это был поцелуй, который ставил точку. Не в их споре — в той войне, что была между ними. Это был поцелуй, который говорил: «Перемирие подписано. Начинается нечто новое».
Когда они наконец разъединились, чтобы просто дышать, стоять на ногах и пытаться осознать произошедшее, в подъезде снова послышались шаги — сосед возвращался с собакой.
Они замерли, прислушиваясь, все еще не размыкая объятий. Звук приблизился, прошел мимо двери и стал удаляться.
Глеб тяжело вздохнул и медленно, словно сквозь невероятную силу тяжести, отпустил ее. Его лицо было серьезным, но глаза светились таким теплом, что в них можно было утонуть.
— Теперь я действительно пойду, — сказал он тихо. — Иначе я не уйду никогда.
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Ее губы были слегка опухшими, щеки пылали, волосы растрепаны. Она выглядела так, будто ее только что пронесло ураганом.
Он вышел, и дверь закрылась. Лариса прислонилась к ней спиной, прислушиваясь к затихающим шагам в подъезде. Сердце все еще колотилось, как сумасшедшее.
«Ну что ж, Лариска, поздравляю. Ты влипла. Влипла по уши. В самого сложного, самого невыносимого и самого притягательного мужчину из всех, кого встречала. И теперь тебе предстоит играть в самой сложной партии в твоей жизни. Двойная жизнь. Любовь и ненависть. Война и перемирие. С чего бы начать?»
Она вздохнула и пошла на кухню, чтобы налить себе вина. Одно она знала точно: утро понедельника будет самым сумасшедшим и самым захватывающим в ее жизни. Она уже представляла, как их взгляды встретятся через стол переговоров, полный отчетов и KPI, и в них будет спрятана целая вселенная из только что пережитого воскресенья. Это было страшно. И безумно интересно.
А Глеб, спускаясь на лифте, ловил себя на идиотской улыбке, которую не мог сдержать.
«Орлова. Лариса. Моя „Грымза“. Чертов гений. Она уже составила регламент. Наш первый общий документ. Неидеальный. Рискованный. Но наш».
Он вышел на улицу, глотнул прохладного вечернего воздуха и посмотрел на окно ее квартиры. Горел свет.
«Что теперь? Офис? — повторил он мысленно ее вопрос. — Теперь, дорогая моя непримиримая оппонентка, теперь начинается самое интересное. И я не могу дождаться».
И впервые за долгие годы он с нетерпением ждал понедельника.
Глава 31: Тайна?
Воздух в «Альфа-Консалтинг» на этой неделе был особенным. Он был наполнен не просто страхом перед квартальным отчетом или ароматом свежесваренного кофе из новой машины. В нем витало нечто более неуловимое, более пикантное. Что-то, что заставляло сотрудников перешептываться у кулера, обмениваться многозначительными взглядами и залипать в мониторы с идиотскими улыбками, когда по коридору проходила определенная пара.
Лариса Орлова, войдя в офис в понедельник, сразу почувствовала этот странный вибрационный фон. Ее внутренний детектор, откалиброванный на улавливание малейших колебаний корпоративной атмосферы, забил тревогу. Но тревога была странной — не связанной с угрозой увольнений или гневом Узурпатора. Скорее, это было чувство, будто на тебя смотрят в замочную скважину, и тебе это почему-то… приятно.
«Собраться, Орлова, — сурово приказала она себе, поправляя идеальный лацкан жакета цвета «мокрый асфальт». — Ничего не произошло. Абсолютно ничего. Просто обычная рабочая неделя. Тот факт, что в субботу ты провела вечер не с отчетом по KPI, а в компании бывшего врага, а ныне… кого?.. не имеет никакого значения. И уж тем более тот факт, что этот вечер закончился не рукопожатием, а чем-то гораздо более теплым…»
Мысль заставила ее щеки вспыхнуть. Она резко ткнула кнопку лифта, словно та была виновата в ее внезапной слабости.
Глеб Бармин, в свою очередь, входя в свой кабинет ровно в 8:55, тоже ощущал подозрительную мягкость окружающего пространства. Обычно его появление заставляло сотрудников в радиусе десяти метров вжиматься в мониторы и задерживать дыхание. Сегодня же на него бросали быстрые, искрящиеся взгляды, и кто-то даже пробормотал не «Доброе утро, Глеб Викторович», а какое-то странное «Ччао!», сразу же поперхнувшись и сбежав в сторону кухни.
«Что за черт? — подумал Глеб, снимая пальто и вешая его на вешалку с такой точностью, будто от этого зависела траектория полета МКС. — Они что, все на утреннем корпоративе были? Или Петров из ИТ наконец-то добавил в систему вентиляции какой-то свой «релакс-газ»?» Он сел за стол, попытавшись вернуть лицу привычное каменное выражение властелина вселенной. Но уголки губ предательски норовили дрогнуть в подобии улыбки при воспоминании о Ларисе .
Их гениальный план был прост до идиотизма: ничего не менять. Вести себя абсолютно естественно. Как ни в чем не бывало. Никаких признаков, намеков, изменений в поведении. Они были профессионалами, черт побери! Мастерами скрытых игр и корпоративных баталий. Скрыть личные… эм… симпатии?.. от голодных до сплетен глаз — дело пустяковое.
