Жестокий Лорд (ЛП) - Торн Айви

И Джексон – моя цель.

24

ДЖЕКСОН

Когда я вхожу в свою комнату воскресным вечером, я обнаруживаю, что там меня ждёт нечто, чего я определенно не ожидал.

Афина в моей постели.

И не просто Афина, какой она обычно бывает.

Она одета для меня. И более того, она одета так идеально, как я хочу, что кажется, будто она каким-то образом проникла в мою голову и узнала то, о чем я ей никогда не говорил.

Если бы она пришла сюда в нижнем белье, я бы рассмеялся. Это то дерьмо, в котором замешан Дин, а не я. Но вместо этого на ней черный топ в рубчик от henley, достаточно маленький, чтобы я мог видеть изгиб её нижней части груди, и с расстёгнутыми пуговицами, чтобы я мог видеть и боковые стороны её грудей, выпирающих из мягкого материала. У неё обнажённый живот, гладкий и бледный, и под черными хлопковыми стрингами в рубчик, которые на ней надеты, видна гладкая округлость её ягодиц.

Я до сих пор вижу следы от ударов тростью, которые я ей нанёс, и от этого у меня внутри всё сжимается.

На ней также черные чулки до бёдер, обтягивающие едва заметно мягкую плоть её бёдер, и эффект от всего этого мягкого, обтягивающего черного материала на фоне её гладкой, молочно-бледной кожи и её густых черных волос, рассыпающихся по плечам, достаточен для того, чтобы вызвать у меня острую, мучительную боль, становиться тяжело в ту же секунду, как я её вижу.

Настолько, что я почти теряю весь свой здравый смысл, как только закрываю дверь.

Она переворачивается на бок, поверх моего одеяла, и изгиб её талии становится великолепным углублением, куда я мог бы положить руку, переворачивая её на спину, раскрывая её для своего удовольствия. Она хочет меня, я знаю это, иначе её бы здесь не было.

Она выбрала меня.

Проблема в том, что она не знает, что это значит.

Стала бы она продолжать это делать, если бы знала? Этот вопрос крутится у меня в голове, наказывая меня за решение, которое, я знаю, мне придётся принять. Я думаю, она бы так и поступила, если бы знала. Она бы не хотела, чтобы кто-то из парней победил и унаследовал город. Возможно, она питает слабость к семье Кейда после всего, что его отец сделал для неё и её матери, но я не думаю, что это распространяется на Кейда. Не думаю, что она отдала бы ему ключи от города, если бы знала, что они у неё в руках. На самом деле, я думаю, она отдала бы их просто назло.

Если не мне, то Дину.

А это значит, что если я откажусь от неё, то отправлю её в его постель.

Мне почти больно думать о ней там, о том, как руки Дина обхватывают её совершенное тело, раздевая её догола. О том, как он целует эти мягкие губы, раскрывает её, раздвигает ей ноги, чтобы он мог впервые погрузиться в эту тугую киску. Мысль о том, как она кричит под ним, от боли или удовольствия, заставляет меня крепко стиснуть зубы, и каждая частичка меня отвергает эту идею.

Но за гребаную Афину приходится платить, и я не думаю, что готов заплатить. И дело не только в ответственности города.

Я смотрю на неё в своей постели и чувствую то, чего не испытывал годами. Я подхожу к ней, влекомый силой, которая мне неподвластна, и я знаю, что это нечто большее, чем просто вожделение. Больше, чем просто физическое влечение.

Мне нравится Афина. Я забочусь о ней. У меня к ней чувства, которые только усилятся, если я позволю всему зайти так далеко. И это сопровождается чувством ужасной вины.

Я любил только одну девушку. И я потерял её. Не из-за разрыва отношений или какого-то другого парня, а из-за несчастного случая. Несчастного случая, который унёс её жизнь и разбил мне сердце так, как я и представить себе не мог.

Я знаю, что не смогу пережить это снова. Я не могу позволить себе испытывать такие чувства, а затем переживать эту потерю. И в глубине души я знаю, что всё ещё люблю её. Если бы я просто трахал Афину, как это сделали бы другие двое, ради мести или победы в этой дурацкой игре, то это не казалось бы предательством памяти Натали.

Но я бы не стал делать этого ни ради того, ни ради другого.

Я бы трахнул её, потому что я хочу её с такой страстью, которая, кажется, проникает до самых костей, с такой страстью, которая в последнее время всё чаще вызывает у меня ноющую боль. Жгучая, пульсирующая, болезненная потребность, от которой мне иногда кажется, что я сойду с ума.

Я испытывал такое только однажды. И мне кажется неправильным хотеть этого снова. Поддаваться этому снова. Если я лягу в постель с Афиной, я слишком глубоко увязну. Но я все равно не могу удержаться от того, чтобы подойти к кровати, вытянуться рядом с ней, протянуть руку и коснуться её кремовой нежной кожи. Я не могу удержаться от того, чтобы вдохнуть её аромат, обхватить её лицо руками, наклониться вперёд и коснуться губами её губ.

Если я отошью её, то, возможно, никогда больше не смогу этого сделать. Эта мысль причиняет боль, пронзая моё сердце и заставляя болеть грудь. Но даже если бы я смог преодолеть чувство вины перед Натали, остальные мои доводы всё равно остались бы в силе.

Я не могу управлять этим городом. Я не хочу этого. Я не хочу ничего из этого глупого грёбаного наследия, которое создали и оставили нам наши предки, ничего из ритуалов, в соответствии с которыми взрослые мужчины дерутся за девственность девушки каждые двадцать лет или около того, мучая, выкручивая и ломая её, пока не останется ничего, кроме ключей от королевства. Затем они забирают эти ключи и оставляют её здесь, как сломанную куклу, с которой поиграли и которая полностью израсходована.

Даже Филип Сент-Винсент, который женился на своём питомце, не любит её. Это и так понятно. Он ей не верен. Так в чём же, черт возьми, смысл? С таким же успехом он мог бы отказаться от неё, вместо того чтобы водить её за нос и продлевать мучения на десятилетия.

Или, может быть, в этом и был смысл с самого начала.

Я хочу сказать, что я не могу этого сделать. Я не могу броситься на ринг и потребовать Афину и приз, которого я не хочу и которому никогда не суждено было достаться мне. И вот, даже когда моё тело тянется к ней, даже когда я чувствую, как она мягко прижимается ко мне, и я переворачиваю её на спину, ощущая жар её киски, прижимающейся к моему члену, когда она обхватывает ногами мою талию, я качаю головой и шепчу ей в губы:

— Мы не можем этого сделать, Афина.

Она застывает, её тело прижимается к моему, и я вижу в её лице нечто такое, чего не ожидал. Не только удивление... но и боль. И ещё кое-что, чего я не ожидал.

Предательство.

— Ты мог бы сделать это для меня, — тихо шепчет она, и это задевает меня за живое, чего я никак не ожидал. Потому что теперь я понимаю, что происходит.

Афина решила взять под контроль единственную валюту, которая у неё есть. И она выбрала меня в качестве того, кому заплатила эти деньги. Потому что она верила, что я не причиню ей боли. Она верила, что я буду нежен и даже сделаю всё, чтобы ей было хорошо. И по тому, как я чувствую, как её тело всё ещё выгибается навстречу моему, как её дыхание становится тихим и прерывистым, как её груди прижимаются к моей груди, я понимаю и кое-что ещё.

Она хочет меня.

— Я не могу, — шепчу я с сожалением, и мне никогда так не хотелось изменить что-то ещё. — Я не могу этого сделать, Афина.

— Почему нет? — Она с трудом сглатывает, и я вижу, что она пытается сдержать слёзы.

— Я не могу тебе сказать.

Она сжимает челюсти, и я вижу, как выражение её лица меняется с болезненного на сердитое... а затем просто на смиренное.

— Хорошо, — шепчет она дрожащим голосом. А потом она выскальзывает из-под меня, её нежная кожа в последний раз касается моей, прежде чем она выбегает за дверь и захлопывает её за собой.

Я ещё никогда в жизни так сильно не сожалел о своём решении.

25

АФИНА

Я дрожу, когда выхожу из комнаты Джексона, какая-то часть меня чувствует себя убитой горем. Я знала, что есть шанс, что он мне откажет. В конце концов, он был самым твёрдым орешком, который можно было расколоть. Единственный из троих, в ком, кажется, есть по-настоящему сложные черты, что-то более глубокое, чего я не могу понять. Он мне нравится, я хочу его. Но он сказал мне «нет». И я, как никто другой, должна уважать это. Не то чтобы у меня был большой выбор. На самом деле, у меня остался только один выбор.