Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

— Mw la, brouetye [139]. Обопрись на плечо.

При его приближении люди бросались врассыпную, разворачивали велосипеды, убегали, толкая перед собой тачки. Все, кроме Венсана Леконта, который стоял неподвижно, пока они не остались вдвоем, он и Зо, одни на этом широком тротуаре, точно враги, явившиеся свести счеты.

Глаза Зо были желтушными, налитыми кровью. В волосах застряли травинки. Рубашка разорвана от подмышки до воротника. Но несмотря на отпечаток, наложенный месяцами дикой жизни, и синяки на лице, похожие на татуировки, Леконт узнал черты, навсегда врезавшиеся ему в память: непоколебимую осанку, гранитный лоб диктатора и огонь во взгляде, вызывавшие в памяти образ Макандаля [140], сгорающего на костре. Зо тяжело дышал, плечи его поднимались и опускались.

— Выпивка тебя убивает, — проговорил Леконт. — Ты едва стоишь на ногах.

Зо поднял бутылку и, держа ее в трех дюймах от рта так, чтобы было видно, осушил ее до последней горькой капли.

— Эту дрянь практически не дистиллируют, — сказал Леконт. — Кожа у тебя пожелтеет. Тебя будет тошнить каждое утро.

— У меня черная кожа, — возразил Зо. — А тошнит все время.

Какие-то колдовские чары вкупе с магнетической печалью Зо приковали Леконта к месту.

— Мой медицинский чемоданчик в машине, — сказал он. — Может, я тебя осмотрю?

— Думаете, ваши антибиотики сумеют меня вылечить?

— А что с тобой?

— Губа разбита, — ответил Зо. — Фингал под глазом. Паразиты. Синяк в том месте, до которого мне не дотянуться. — Он взмахнул мачете. — Я хочу пить, но пить нечего. Я голоден, но ни одним блюдом этого голода не утолить. — Он рассек клинком дождевую завесу. — Я сплю на земле, потому что не выношу, когда вокруг меня стены.

— Почему бы тебе не опустить нож? — предложил Леконт.

Зо уставился на свое оружие.

— В мачете нет ничего плохого.

— Это как пистолет в руках, — сказал Леконт. — Ничего хорошего от него не жди.

— Пистолеты просто убивают людей. Но manchèt [141]… — Зо поднял клинок и взмахнул им. — Этим ножом я могу срубить манго в горах и сделать из его ствола лодку. Я могу уплыть на этой лодке в Америку и заработать там миллион.

— И что ты будешь делать с такими деньжищами?

Зо устало поднялся на ноги и стоял, пошатываясь от рома, как боксер, уклоняющийся от воображаемых ударов.

— Сожгу их на карфурской свалке, — ответил он. И внезапно стряхнул с себя отсутствующий вид. Молодой рабочий в упор посмотрел на Леконта, и доктор тут же ощутил на себе его пристальный взгляд.

— Я пытался разлюбить ее, — пробормотал Зо. — Принимал всевозможные снадобья, пил разные зелья. Мне велели выпить настойку горькой китайской травы, и я выпил. Велели искупаться в реке после наступления темноты, и я искупался. Но это лишь удвоило мою любовь к ней. — Он посмотрел на Леконта так, словно искал сочувствия. — У меня была лихорадка. Я уставал, но был не в силах заснуть.

— Ты описываешь слабоумие или горячечный бред, — ответил Леконт. — Возможно, это брюшной тиф.

— Я болел малярией. И любовью, — возразил Зо. — Не так уж сильно они различаются. Ночная лихорадка. Пустота в желудке. Ощущение, будто из тебя зачем-то выкачали всю кровь.

Он что-то выкрикнул — это было не слово, а вопль истерзанного сердца. Он проклинал Озьяса и его бруэт, иностранных солдат и их никчемные правые хуки. Он развязал носовой платок, который носил на руке, и бросил его на тротуар, словно белый флаг капитулянта. А потом ушел, лавируя среди мотоциклов, огрызаясь на водителей, возвращаясь в свою привычную жизнь с ее жарой и разрухой.

Толпа разошлась. Больше смотреть было не на что. Уличные повара потушили костры, машины тронулись под дождем. Клод Жюст свернул на улицу Флерио, и тут они заметили Венса Ноэля, одиноко шагавшего в попутном направлении. Машина остановилась, и Леконт опустил стекло.

— Залезай, — сказал он. — Мы тебя подвезем.

Венс забрался на заднее сиденье и сел, прислонившись к дверце.

— Куда тебе?

— В Бизотон.

Леконт велел шоферу ехать в Бизотон.

— Ты хорошо знаешь этого человека с ножом? — спросил он.

Венс дрожал. По его лицу струилась вода.

— Думаю, так же, как и вы.

— Я его совсем не знаю.

— Я тоже.

— Как ты его называл?

— Ле-Бруэтье.

— Откуда такое прозвище — Возница?

— Вы что, не слышали по радио? — Венс стряхнул с волос капли. — Он на своем бруэте отвез восьмерых незнакомцев в больницу в центре города.

— Когда?

— Douz Janvye, — ответил мальчик. — Двенадцатого января.

— Откуда ты знаешь?

Мальчик вздернул подбородок и поднял правую руку.

— Меня зовут Венс Ноэль, — гордо представился он. — Я ехал в тележке Ле-Бруэтье всю дорогу от Во-Неретта.

6

Излюбленным столичным рестораном Дезмонда Тессьера была «Императрица». Это заведение, предлагавшее французско-креольский фьюжн, славилось свежими морепродуктами и большой картой вин, и здесь нередко заключались прибыльные контракты на восстановительные работы. Ресторан был окружен высокой оградой. От входа к вершине холма, где размещались столики с видом на город, петляла длинная, обсаженная деревьями подъездная аллея. Ниже находились многоярусные террасы, с которых посетители с бокалами в руках могли любоваться гаванью.

Когда приехал Леконт, Тессьер уже сидел на главной площадке ресторана за своим любимым столиком. Бросив на доктора один-единственный взгляд, он тут же заказал бутылку рома:

— Пятизвездочный и ведерко со льдом.

Недавняя встреча в Табарре нарушила шаткое душевное равновесие Леконта.

— Говорю же тебе, Дезмонд. Я был бы меньше поражен, если бы с пьедестала сошла статуя самого Туссен-Лувертюра [142] и зашагала бы среди мототакси. То, что я видел, было куда удивительнее.

Когда принесли бутылку, Тессьер разложил лед по двум бокалам, затем налил поверх льда ром и передал один бокал Леконту.

— Не сомневаюсь, что тебе что-то привиделось, — сказал он. — Но в ночи, под дождем, на круговой развязке в Табарре… Ты уверен, что это был именно он?

Леконт схематично изобразил сцену на белой скатерти. В центре поставил солонку — статую Туссен-Лувертюра. Серебряные столовые приборы вокруг солонки изображали вереницу зевак, монетка в один сантим — Венса Ноэля, пять гурдов — Леконта, а перечница — Зо.

— Прошел, наверное, год с тех пор, как я видел его в последний раз, — сказал врач, поднимая перечницу, — но говорю тебе, Дезмонд, это лицо нельзя забыть. — Леконт показал Тессьеру, где именно в толпе очевидцев находился он и где стоял Зо. — Видел бы ты этот мачете, такой ржавый, что от одного взгляда на него можно подхватить столбняк.

Подошедший официант принял заказ. Доктор пожелал нежное говяжье рагу в соусе из бамии, а судья — целого омара на гриле с макаронным салатом. На сцену вышла певица с Мартиники и запела под аккомпанемент зука.

Принесли заказанные блюда, и мужчины молча принялись за еду, слушая музыку. Тессьер отломал панцирь с омара.

— Ты все равно меня не убедил, — проговорил он. — Кто же не видел пьяных рубщиков тростника, возвращающихся в полночь с поля?

Леконт достал носовой платок и положил его на стол между ними.

— А как ты объяснишь это?

— Что это?

— Доказательство.

— Чего?

— Того, в чем я уверен уже меньше.

Тессьер отодвинул тарелку. Платок был разорван от края до середины, один уголок расшит черной нитью. Судья вслух прочел надпись, водя пальцем по вышивке:

— «А. и З. 1 января 2010 года», — он поднял глаза. — Ну и что, Венсан?

— А. и З.

— Ты же не думаешь, что А…

— А кто же еще?

— Ты ее спрашивал?

— Ты ведь знаешь, как обстоят дела. Мог ли я? Я до сих чувствую, что наши с ней отношения столь же непрочны, как этот носовой платок.