Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Тессьер с такой силой стукнул кулаком по столу, что подскочили серебряные вилки.

— Как бы я хотел быть на твоем месте, — воскликнул он, — и чтобы между мной и моей дочерью не было ничего, кроме извинений! Однако нас разделяет вечность, а я не из тех, кто верит, что мы воссоединимся с нашими близкими после смерти.

— Считаешь, я должен отдать ей эту вещь? А дальше? Рассказать ей, что мне его отдал на перекрестке в Табарре пьяный верзила с мачете в руках и окровавленным ртом?

— Почему бы нет?

— Ты не знаешь ее так, как я, Дезмонд. Землетрясение изменило Анайю. Кажется, будто ей лет сто и она устала от этой жизни.

— Я говорю с тобой как отец с отцом.

— По-твоему, именно я должен свести их, после того как я чуть не погубил дочь, пытаясь разлучить с ним?

— Анайя снова полюбит тебя за это, — Тессьер налил себе еще один бокал, безо льда. — Этого должно быть достаточно. Мы оба знаем, как трудно выдать замуж дочь в наши дни, когда большинство мужчин голодранцы. Владельцы честно заработанных состояний — обычно люди нашего возраста или старше. — Судья выпил. — Позволь сказать тебе кое-что. Я говорю это каждому, кто входит в мой кабинет, будь то адвокат или преступник (и поверь мне, Венсан, зачастую это одно и то же). Не существует такой штуки, как справедливость. Есть только суд, наказание и восстановление в правах.

— Я пришел не на лекцию по юриспруденции.

Тессьер вытер салфеткой рот и бросил ее на тарелку.

— Ты вроде говорил, у него есть прозвище? Которым его называли в Табарре.

— Ле-Бруэтье.

— Возница. Да. Ты сказал, что он привез двадцать пассажиров из Доминиканы в От-Туржо [143]?

— Я сказал — восемь. Если верить Венсу Ноэлю.

— В сказках количество едва ли имеет значение, Венсан. Десять врагов запросто превращаются в сотню. Попомни мои слова, — Тессьер поднял бокал. — Нас спасут не палаточные лагеря и не иностранные займы на кабальных условиях. Нас спасут сказки, которые рассказывают старики и в которые верят их внуки.

— Ты гораздо пьянее, чем я думал.

— У людей должно быть что-то еще кроме Буки и Ти-Малиса [144].

— То, что эти сказки хороши или даже необходимы, — одно дело. С этим я соглашусь. Но совсем другое — верить в них. Ты ведь на самом деле не веришь, будто бродяга из Жереми и бруэтье из сказки — один и тот же человек, — Леконт покачал головой. — Может, этот парень и таскал тяжеленные мешки с цементом, Дезмонд, но на защитника народа он похож мало.

Тессьер заговорил сочувственно, назвав Леконта bon zanmi m — «мой дорогой друг».

— Ты упускаешь из виду главное, — сказал он. — По крайней мере, мне совершенно ясно, что Ле-Бруэтье, кем бы он ни был, рабочим из Жереми или механиком из Туржо, — современный антильский герой. Столь же достойный славы, как ямайский спринтер Усейн Болт, самый быстрый человек на Земле. Может, бруэтье и не побил никаких мировых рекордов, но ведь бег с повозкой — не олимпийский вид спорта. И ты не можешь отрицать определенных параллелей с нашими революционными героями. Может, не с Туссеном и Дессалином. Но во всяком случае с Макандалем и Букманом [145]…

Леконт вспомнил огонек в глазах Зо, вызывавший в памяти Макандаля, сгорающего на костре.

— Разве их обоих не приговорили к смерти?

— А Зо? В первый раз — когда он родился нищим в нищей стране, во второй — когда тащил свою тележку через тропический апокалипсис! — Тессьер допил ром и отставил бокал. — Нет ни хороших людей, ни плохих. Во всяком случае на этом острове, — произнес судья. — Есть только дело, которое человек делает, когда его просят…

Двадцать четвертого октября Венсан Леконт присутствовал на собрании, где было официально объявлено об эпидемии холеры на Гаити. На трибуне выступал с докладом федеральный министр здравоохранения, седой старый врач с плохо выбритым лицом и багровыми мешками под глазами.

— Девятнадцатого октября в Министерство здравоохранения и народонаселения Гаити поступили сведения о большом количестве пациентов с острой диареей и обезвоживанием в Артибонитском и Центральном департаментах. Четыре дня спустя, двадцать третьего числа, Национальная лаборатория здравоохранения в Порт-о-Пренсе выделила из образцов кала, полученных от пациентов в пострадавших районах, холерный вибрион серогруппы 01 серотипа Огава.

Министр Южного департамента, включающего в себя город Ле-Ке и туристический курорт на острове Ваш, возразил, что это невозможно:

— На острове Гаити уже шестьдесят пять лет не было ни единого случая холеры.

Федеральный министр согласился.

— Это одно из немногих достижений нашей службы здравоохранения. К сожалению, я видел результаты анализов собственными глазами. — Старый министр пережил немало эпидемий, ураганов и политических администраций. — Мы с подобным еще не сталкивались, — предупредил он. — Модели прогнозируют полмиллиона больных и десять тысяч умерших.

Леконт долгое время изучал тропическую эпидемиологию. Проезжая по равнинам мимо лагерей, разбитых на осушенных мангровых болотах, он начал осознавать масштабы бедствия, с которым столкнулась страна. С приходом сезона дождей эти люди утонут в собственных испражнениях. Они будут тысячами умирать в своих домах из морских раковин и простыней. На рынках заболеют торговцы сладостями и семенами, уксусом и горчицей, метлами, маслами, одеждой, фруктами и мясом, а затем сами станут переносчиками заразы.

Подавшись вперед, Леконт велел Клоду отвезти его на улицу Боржелла.

Все три девушки оказались дома. Доктор с серьезным видом велел им следовать на кухню, где достал из портфеля и разложил на столе топографическую карту Порт-о-Пренса, размерами больше столешницы.

— Иностранцы ничего не знают о тропиках, — сказал Леконт. — Самую большую угрозу для нас представляют не ураганы, а нищета и антисанитария, — он ткнул пальцем в район Бизотона. — Вам, девочки, лучше меня известно, как обстоят дела в палаточных городках. Там нет инфраструктуры. Европейцы рассуждают о честных выборах, меж тем как у этих людей нет ни туалетов, ни питьевой воды. Уже случались вспышки брюшного тифа. Когда пойдут дожди, — он указал на Пакс-Вилла и Куа-Вуж, — вода зальет лагеря.

Опершись ладонями о карту, Венсан наклонился к девушкам.

— Вы умеете хранить секреты? — спросил он. А затем, взяв со всех троих обещание молчать, поведал об эпидемии холеры, только что объявленной в Артибоните. Если Леконт и ожидал от девушек какой-то реакции, то быстро разочаровался. Медсестры, выжившие под развалинами училища и четыре месяца храбро боровшиеся с туберкулезом, не были сражены известием о новой эпидемии.

— Модели прогнозируют полмиллиона больных и десять тысяч умерших — еще до Нового года. Малярия, брюшной тиф, туберкулез — сущая ерунда по сравнению с холерой. Неужели вы не понимаете, девочки? Холера распространяется через рукопожатие и быстро приводит ксмерти. При диарее человек теряет двадцать литров жидкости в день. Электролитный дисбаланс приводит к неизлечимой аритмии, от которой сердце уже не может оправиться, — Леконт щелкнул пальцами. — Эти люди даже не успеют спуститься с гор.

Он перевел взгляд с Верны на Йонис.

— Будь я на месте ваших отцов, я бы потребовал вашего возвращения домой. И немедленно. Прежде чем все начнется. А ты… — Леконт посмотрел на Анайю. — Однажды я уже чуть не потерял тебя. Второй раз мне этого уже не вынести.

Йонис и Верна восприняли слова доктора как намек. Они проскользнули под занавеской, отделявшей кухню от остальной квартиры, оставив Анайю наедине с отцом. После минутного молчания Венсан достал из портфеля носовой платок и положил на лежавшую между ними карту, накрыв им голубой залив Порт-о-Пренс.

— Где ты это взял? — спросила дочь.

— «А.» — это ты?

Анайя взяла платок и погладила вышитую надпись.