Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

— Его смастерила для нас мадам Зюлю.

— Если ты «А.», — продолжал отец, — то кто такой «3.»?

Анайя сохранила безупречное самообладание, которое довела до совершенства после несчастного случая.

— Разве не помнишь? — проговорила она. — Ты нашел его шлепанцы.

Леконта бросило в жар, у него закружилась голова.

— Инструктор по плаванию?

Как только Анайя произнесла его имя вслух, оно водворилось между ними, столь же неотменимое и символичное, как карта Порт-о-Пренса. Казалось, это оно ответственно за все нелады между отцом и дочерью.

— Ты ошибался насчет него, — сказала Анайя. — Зо был честный и добрый. Самый прекрасный человек из всех, кого я встречала.

— Так что с носовым платком?

— Его сделали мадам Зюлю и ее внучка.

— Ki es?

— Мадам Зюлю живет на Мон-Нуа, — Анайя показала на карте. — Люди там, может, и бедные, но очень щедрые.

— Я думал, ты встречаешь Новый год в «Ройал декамерон индиго» с кузиной Надин.

— Я солгала, — ответила Анайя. — В это самое время мы с Зо были на Мон-Нуа. Мы поженились там в канун Нового года.

И она описала свадебное празднество — танцы, блюда с рисом и курицей, суп жуму.

Когда Венсан Леконт отдышался после первого потрясения, которое вспыхнуло в сердце, точно запал, его охватило спасительное безразличие, чему он очень обрадовался. Он остыл, притих и все слова дочери воспринимал с таким спокойствием, словно между ними происходил обычный разговор.

— Зо последовал за мной из Жереми, — рассказывала Анайя, — и сделал предложение в квартире Надин. После свадьбы на Мон-Нуа мы провели вместе всего двенадцать дней. Медовый месяц вместил в себя всю нашу совместную жизнь, — она поведала отцу, что Зо не бродяга, а сирота, который с восьми лет, по сути, воспитывал себя сам. — Это было во времена эмбарго, когда даже зажиточные люди ели не досыта, — Анайя раскраснелась, она хотела, чтобы отец почувствовал ее волнение. — Зо никогда не учился в колледже. Никогда не планировал стать хирургом или директором федерального управления. Но после землетрясения он сделал все, что мог, — девушка повернулась и отодвинула занавеску. — Vin ba lo. Я хочу тебе кое-что показать.

Анайя отвела отца в спальню, которую делила с Йонис. Он уже бывал в этой комнате, но все равно был потрясен ее суровым обликом. Некрашеные бетонные стены и железные решетки на окнах придавали девичьей спальне вид тюремной камеры. Девушки вбили гвозди в стену, чтобы вешать одежду, и, если не считать зеркала в углу, это было единственное украшение комнаты.

Кровати стояли у противоположных стен. Анайя подошла к своей постели и сняла матрас. Леконт увидел, что все важные документы — трудовой договор, информацию о банковском счете, лицензию медсестры — дочь хранила под матрасом. Наконец она нашла то, что искала: одинарный листок плотной офисной бумаги.

— Когда Зо приехал в Порт-о-Пренс, — сказала Анайя, — он нашел работу: перевозить грузы на бруэте. Всякие там матрасы, телевизоры, ну, знаешь, обычные товары. Но в день землетрясения он превратил свою повозку в карету скорой помощи.

Если Леконт и удивился, то не подал виду. Объяснив, что он ничего не может прочесть, доктор вынул из кармана очки, протер стекла и надел на нос. Лист бумаги представлял собой накладную. В углу стоял штамп: «Транспортная компания „Озьяс и сын“».

На листе была напечатана табличка из шести столбцов: «Наименование», «УТК» [146], «Описание», «Количество», «Поддон», «Вес». В столбце «Наименование» были перечислены имена: Франсес Боже, Экзандье Ноэль, Мьер Кассаньоль и еще пятеро. В «УТК» стояло «М» либо «Ж». Под «Описанием» значилось: «Перелом таза», «Размозженная рана», «Внутреннее кровотечение». В столбце «Количество» везде указывалось «1», за исключением последней строки, где была проставлена цифра «2», а пассажиры были записаны как Ти Папа Пикан и петух Ти-Зом.

— Что это? — спросил Леконт.

— Последняя накладная Зо, — ответила Анайя. — Это раненые, которых он отвез в больницу.

В накладной были отмечены дата и время (даенадцатое января, через час после землетрясения), пункт отправления (Мон-Нуа), предполагаемый пункт назначения (Лопиталь Женераль). Расчетное время прибытия — восемь часов вечера. Леконт еще раз просмотрел список, сопоставляя данные столбцов. Сорокасемилетняя Франсес Боже с переломом таза, вес около семидесяти килограммов, была погружена в повозку в клинике Обина в Во-Неретте. Девятилетнего Экзандье Ноэля с переломом черепа подобрали возле школы Нувель Энститю Эмманюэль. Под таблицей в строке «Приблизительный общий вес» было проставлено число, обведенное двойным кружком, — неопровержимое доказательство небывалого подвига Зо: «420 кг».

Венсан вспомнил, как впервые увидел рабочего — без рубашки, с полудюжиной мешков цементной смеси на плечах. Даже тогда, на заднем дворе дома Леконтов, он вел себя почти как герой. Каково ему было, когда в его повозке истекали кровью раненые, а он, выбиваясь из последних сил, затаскивал бруэт на склон?

Когда врач снова поднял глаза, голова у него шла кругом. Дочь, зеркало, одежда, висящая на гвоздях, — все плыло перед его глазами. Горло перекрыл судорожный комок, и Венсан понял: стоит ему открыть рот, чтобы сделать вдох, как наружу безвозвратно вырвется рыдание. Он вспомнил лозунг Союза рыбаков Гранд-Анса: «В бедности — наша сила» — и понял Зо лучше, чем когда-либо прежде.

— Я не знаю и не могу знать, что происходило с тобой в те часы, когда ты находилась под завалами, — сказал Леконт дочери, — и как ты пережила это испытание, которое наверняка убило бы любого другого человека, в том числе и меня. Единственное, что я знаю наверняка, — в тебе есть стойкость, какой я раньше за своей дочерью не замечал.

Он наконец собрался с духом, заглянул ей в лицо и тогда увидел ее такой, какой видел Зо, — женщиной, ради которой можно изменить свою жизнь. Не отдавая себе отчета в том, что он говорит, Леконт сообщил, что встретил Зо на кольцевой развязке в Табарре.

Анайя так долго горевала, что стала невосприимчивой ко всему, кроме надежды. То было единственное, против чего она не вооружилась, поэтому надежда, точно стрела, легко пробила брешь в ее обороне. Девушку бросило в жар, у нее подкосились ноги. Она возразила отцу, что он ошибся: Зо погиб в результате подземного толчка двенадцатого января.

Отец настаивал. Он описал одежду Зо, его манеры, яростные взмахи мачете, но Анайе требовались веские доказательства. Был еще носовой платок, но кто мог поручиться, что он не затерялся в разрушенном городе на несколько месяцев? Что действительно в конце концов выдало Зо, так это не описание его фигуры или одежды, а слова, сказанные им там, на дождливых улицах Табарра: «Я болел малярией. И любовью. Не так уж сильно они различаются». Это высказывание, повторенное отцом, оказалось непреложным, как факт, и отражало чувство, столь характерное для Зо, что Анайя больше ничего не смогла отрицать.

Она вышла из своей квартиры в мир, разительно изменившийся оттого, что в нем жил Зо. Все, что когда-то свидетельствовало о его смерти — Мон-Нуа под ярким солнцем, ветер в банановых листьях, сверкающее Карибское море, — вдруг превратилось в символ надежды. Анайя так давно не испытывала подобных ощущений, что сначала ей стало не по себе, а потом и вовсе дурно. Она осела наземь в конце подъездной дорожки под двумя коричными деревьями.

После полуночи Верна и Йонис застали Анайю на кухне над разложенной картой Порт-о-Пренса.

— Отец видел Зо в Табарре, — сообщила девушка, перемещая красный флажок из парка Жана-Мари Венсана к табаррской кольцевой развязке. — А из накладной мне известно, что они отправились в путь с Мон-Нуа, — она наклеила на гору желтый стикер, — и остановились вот здесь, в Во-Неретте, в клинике Обина, — и Во-Неретт был обозначен еще одним стикером.

Подруги просидели вместе до зари, передвигая флажки, отмечая на карте все места в Порт-о-Пренсе, где люди видели Зуазо Делалюна после землетрясения. Утром перед ними предстал совершенно другой город. Маршрут, проделанный бруэтом Зо двенадцатого января, был обозначен желтым цветом, а те точки, где его встречали позднее, — красным.