Капкан на прокурора (СИ) - Тимофеева Ольга Вячеславовна

Перебираю свои дела, ищу повод оказаться в СИЗО по другому делу. Все должно быть чисто.

Возвращаюсь к контракту. Еще раз читаю заново.

Она с ним была. Мысли уносит. Что у них было, только им известно. А вдруг ничего не было? Вдруг есть шанс все вернуть. Я хочу. Очень хочу. Сейчас как никогда это понимаю.

Глава 36. Саша

Зал суда наполняется людьми, кто-то переговаривается, шуршит, смеется. Когда тебя это не касается лично, можно позволить себе разные эмоции. Когда на скамье подсудимых отец, которого любишь больше всех на свете, хочется приказать всем заткнуться и не обсуждать это. Не сейчас. Не при нас.

Человеческая фантазия противная вещь на самом деле. Она рисует худший исход. Адские варианты того, чем все закончится. Тюрьма, срок, колония.

Я не хочу об этом думать. Отгоняю настырные мысли.

Прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.

Ощущение, что мой путь начался тут, тут и заканчивается. Это наше с ним кольцо. Крепко связало. Юра не взял самоотвод от этого дела. Мы не разговаривали очень давно и я не знаю, что он придумал. Придумал ли? Нет никакого плана.

Все, что мне остается, доверять. Как бы не злилась на него за его поступки, но в душе понимаю, что он делает это не просто так. Он ничего не делает просто так. Верю, что все было по- настоящему у нас. И мы будем вместе, когда все это закончится.

Чем ближе к началу, тем сильнее потряхивает. Вот-вот увижу папу и Юру. Я так соскучилась по обоим. Обоих хочу обнять, собрать у себя на кухне, познакомить. Но в текущем положении дел это кажется анекдотом.

Внутренняя дверь открывается в зал вводят папу. Осунувшийся, уставший. Осматривает зал, ищет меня.

— Пап, — на меня накатывает до хрипоты. Я срываюсь с места к нему. Он тоже дергается. Его останавливает сопровождающий, меня пристав. Нам не хватает пары метров, чтобы обняться.

— Пустите к нему, — молю смахивая слезы. — Я только обниму.

— Не положено.

Заглядываю в глаза охраннику, там безразличие.

— Алексей, — слышу знакомый голос за спиной, — проверь документы у тех мужчин на последнем ряду.

— Есть, — отзывается охранник. Я оборачиваюсь, пересекаюсь взглядами с Домбровским, он взглядом показывает на папу и проходит мимо. Ловлю минуты, пока охранник отошел и бросаюсь к папе, но уже без криков.

— Папочка, я люблю тебя. — Крепко обнимаю, целую.

— Саша, не плачь. Все, что ни делается, к лучшему. Я тебя люблю.

Мне дают десять секунд, потом просят занять свое место.

Юра за столом, листает документы. Кто бы мне сказал, что творится у него внутри. О чем он думает. Почему все так сложно. Почему нельзя просто к нему подойти и сказать, что я очень скучаю. Обнять, поцеловать, поехать к нему. Лежать и просто смотреть друг на друга.

Все затихают, поднимаются, в зале появляется судья. Все, что мне остается — это доверять прокурору. Как бы странно это не звучало.

Начинается заседание. Я перекрещиваю пальцы, сжимаю их до боли и замираю. Когда слово предоставляется прокурору, кажется, и вообще дышать перестаю. Пытаюсь ловить каждое слово, но что-то пропускаю, слышу лишь какие-то обрывки слов. В голове то шумит, то в жар бросает.

Юра зачитывает ту же обвинительную речь, что читал на первом слушании. Голос уверенный, серьезный.

Я решаюсь поднять на него глаза. Он все эмоции сейчас вогнал за этот китель, вместо сердца себе железную болванку вставил? Я не понимаю. Это тактика такая, что ли? Звучит обвинение. Ни слова про оправдание.

Я успокаиваюсь. Юра обещал. Сам разложил все, понял, что папу подставили. Просто у него роль такая. Обвинение. Я не понимаю, как он все это выкрутит, чтобы папу оправдали. Это какая-то слишком сложная для меня партия.

Выступает потерпевший, повторяет заготовленную еще для первого слушания речь. Выступает свидетель, подтверждает все. Прокурор задает вопросы, уточняет.

Я ничего не понимаю. Как будто мы в игру играем, а правила знает только Юра. Как и махинации, при которых точно можно выиграть. Меня как свидетеля не вызывают.

На той части записей, что удалось восстановить, ничего не нашли.

Даже я, не разбираясь особо, понимаю, что из этого не выбраться. Это срок. Адвокат еще пытается привести какие-то доводы, но все условное. Кто будет смотреть на характеристику с места работы, выписку из полиции, когда тебя обвиняют в получении взятки?

Прокурор зачитывает обвинительную речь и просит четыре года лишения свободы. На меня не смотрит. Я не понимаю, как?! Адвокат в противовес зачитывает оправдательную речь.

Судья объявляет перерыв и удаляется.

Я смотрю на папу. Он улыбается. В таком напряженном моменте находит силы улыбаться. Я не могу.

Адвокат вздыхает, напряженно жует губы. О чем-то говорит по телефону.

Юра перечитывает материалы дела. А смысл, если он сказал все, что хотел. Напряжен и собран. Я ловлю каждое его движение, хочу встретить взгляд. Сейчас понимаю, что мне и слов от него надо. Я все пойму. Видела его разным и точно отличу надежду и отчаяние.

Наконец, отрывает взгляд от бумаг. Естественно скользит по участникам процесса.

Встречаемся взглядами. Врываемся в душу друг другу. Раз. Он поджимает губы и опускает глаза. Затем голову. Вздыхает.

Для меня каждое микродействие, как глава в книге. А вместе история, где он сожалеет.

Машу головой из стороны в сторону. Я не верю.

Не верю, что он ничего не смог сделать. Не верю, что позволит вот так просто посадить отца. Не верю, что это важнее меня. Не верю я! Не хочу верить.

Подойти к нему, выяснить, попросить еще отсрочку в деле? Я могу. А если наврежу? Или еще хуже сделаю? Да что происходит?! Почему так долго?

Мутить начинает от этого состояния. Я глубоко дышу, чтобы унять сердцебиение. Пытаюсь расслабиться, как сама учу пациентов, чтобы не так болело. Но тело настолько зажато, что я мечтаю, чтобы это все наконец закончилось.

Судья возвращается. Долго и муторно перечитывает все материалы дела. Я или умру тут, или воскресну.

— Суд приговорил признать Елисеева Сергея Евгеньевича виновным в совершении преступлений, предусмотренных пунктом «б», «в», части четыре статьи двести девяносто УК РФ. Я сжимаю губы, чтобы заглушить голос, хочется плакать и кричать о несправедливости. Только слезы остановить нельзя. — И назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет с отбыванием наказания в исправительной колонии общего режима. Штраф в размере один миллион пятьсот тысяч рублей с лишением права занимать должности на государственной службе, связанные с выполнением организационно-распорядительных, административно-хозяйственных функций государственных органов, органов местного самоуправления сроком на три года. Подсудимый, ясен ли вам приговор?

— Да, — обреченно кивает папа.

— Вы можете обжаловать его в течение пятнадцати дней с момента оглашения. Судебное заседание окончено.

Нет. Ну, нет. Ловлю папин взгляд. Он злится на меня, что не слушаю его, плачу. А я не могу это принять. Так надолго расстаться с ним. Никогда не соглашусь.

Я хочу туда, к нему. С ним. Если бы только можно было.

Передо мной мелькает Домбровский. Покидает зал суда. Сбегает, трус. На меня накатывает ненависть, гнев, заливает истерикой.

— Ненавижу тебя, — кричу ему в спину. Плечи вздымаются. Юра напрягается. Но продолжает идти и скрывается в двери.

Я поднимаюсь, бросаюсь к папе, чтобы обнять, но мне не позволяют. Теперь никто не заступается, никто не отвлекает, никто не разрешает нам попрощаться. Меня отпускают.

Я хватаюсь за спинку стула, но устоять не могу. Оседаю на пол.

Думала, больно, когда тебя бросают. Но сейчас в тысячу раз больнее. Самый близкий человек оказался за решеткой, а человек, которого люблю, туда его посадил. Не понимаю. Я не понимаю его. Возможно, нет улик, возможно, пока нет доказательств, но зачем это сделал он? Зачем на себя это все взял? Почему оказался на той стороне?