Разрушенные клятвы (ЛП) - Маура Катарина

Я хмурюсь, заходя вслед за ним в лифт. Боль становится острее, когда я замечаю, как сильно у него дрожат руки.

Цифры на панели меняются, поднимая нас все выше. Чем ближе мы к нужному этажу, тем больше тревожится Рэймонд. Его дыхание становится прерывистым, он избегает моего взгляда, словно не знает, куда себя деть. Это делает меня нервной. По-настоящему, панически нервной. Когда двери открываются, он колеблется. Его взгляд задерживается на мне, затем он глубоко вдыхает и кивает — скорее самому себе, чем мне. Его шаги медленные, словно он хочет оттянуть неизбежное.

Мы заходим внутрь, и я понимаю, что это какой-то медицинский центр. В холле нас встречает женщина средних лет в элегантном костюме. Прямые светлые волосы аккуратно уложены до плеч.

— Вы, должно быть, Селеста, — говорит она с улыбкой, жестом приглашая нас в кабинет. — Пожалуйста, проходите. Я доктор Блэк.

Я бросаю взгляд на Рэймонда. Его лицо невозможно прочесть.

— Селеста, — он садится рядом со мной, голос мягкий, но напряженный. — Доктор Блэк была психиатром Лили. Я дал ей согласие раскрыть тебе все медицинские данные. Есть многое, чего ты о Лили не знала. Многое, что она не хотела, чтобы ты узнала. Но я не могу позволить себе хранить это в секрете.

Я ошеломленно опускаюсь в кресло напротив доктора Блэк. Голова идет кругом.

— Лили рассказывала, что ходила к психиатру в детстве. После смерти матери. Я знаю об этом.

Рэймонд опускает взгляд.

— Все не так просто, — его голос звучит осторожно.

Они с доктором Блэк обмениваются взглядами, полными молчаливого понимания.

— Селеста, — говорит доктор Блэк, ее тон строгий, — у Лили было пограничное расстройство личности.

Я резко выдыхаю, расширенные глаза сами собой находят ее взгляд.

Доктор Блэк смотрит на меня ровно, как будто только что не сказала что-то, что просто не может быть правдой.

— Оно развилось после смерти ее матери, но большую часть времени ей удавалось с ним справляться. У Лили были очень интенсивные эмоции, и когда она уставала или переутомлялась, она испытывала паранойю и диссоциацию. Ей было трудно контролировать свои чувства, у нее не было механизма саморегуляции, как у тебя или у меня. Когда у нас плохой день, мы можем просто сказать себе, что завтра будет лучше. Но Лили не могла. Это приводило к импульсивным поступкам, тревоге, депрессии… И все это она скрывала от тебя, потому что боялась потерять.

Она берет в руки папку, пролистывает ее, будто хочет освежить память. Будто Лили была для нее всего лишь одной из сотен пациенток.

Я сжимаю зубы, чтобы не огрызнуться. Это что, попытка объяснить, почему Лили решила уйти? Это Рэймонд таким способом пытается сказать мне, что это не моя вина? Как будто он хоть что-то понимает. Как будто он знает, что на самом деле произошло той ночью.

— Лили с трудом устанавливала эмоциональные связи — страх быть покинутой, который она приобрела после смерти матери, не давал ей этого сделать. Но ты была одним из немногих исключений. Ее никогда особо не привлекала сфера гостиничного бизнеса, но она решила стать дизайнером интерьеров, потому что ты выбрала путь отельера. Такое часто встречается у людей с пограничным расстройством личности. У них нередко отсутствуют четкие представления о своих целях, ценностях и убеждениях, и они берут ориентиры из окружающей среды. В случае Лили этим ориентиром была ты.

Я резко вдыхаю, когда она пододвигает ко мне раскрытую папку, показывая диагноз Лили. Но даже видя это перед собой, я не могу в это поверить.

— Я бы знала, — говорю я слабо. — Если бы это было правдой, я бы знала. Лили любила рисовать, и... она начала рисовать интерьеры еще в старшей школе.

Рэймонд смотрит на меня и медленно качает головой:

— Я и сам не знал всей глубины проблемы. Когда она достигла совершеннолетия, я больше не мог получить доступ к ее медицинским записям, и она убедила меня, что пошла на поправку. Я узнал обо всем только через несколько недель после ее смерти, а к тому моменту ты уже покинула город.

Доктор Блэк одаряет меня сочувствующей улыбкой, от которой становится только хуже. Волна отрицания накрывает меня, и я качаю головой, отказываясь верить, что Лили могла скрывать от меня нечто столь важное.

— Когда Лили устроилась на свою первую настоящую работу, нагрузка оказалась для нее слишком тяжелой, это обострило ее нестабильное эмоциональное состояние, что в итоге привело к эромании и бредовым идеям референции на фоне ПРЛ.

Дыхание сбивается, в груди поднимается паника, угрожающая захлестнуть меня.

— Ч-что это значит? — спрашиваю я, голос дрожит. — Бред? Какой бред?

Доктор перелистывает документы в папке и пододвигает ко мне расшифровку.

— Лили была уверена, что состоит в отношениях со своим начальником, Зейном Виндзором.

Глава 80

Селеста

Все мое тело дрожит, когда я вхожу в домик Лили, машинально отмечая, насколько здесь чисто, хотя все остается точно таким же, каким она его оставила. С тех пор как я вышла из кабинета врача, я словно в тумане — мой разум просто отказывается принимать то, что сказала доктор Блэк.

«Она часто носила черное или темно-синее, потому что верила, будто они с ним одеваются в парные наряды. Мои мягкие попытки разубедить ее не приносили никакого результата. Со временем она начала думать, что цветы, которые он приносил в офис, предназначались для нее. Прежде чем их выбрасывали, она забирала их с собой, полностью игнорируя все, что не вписывалось в ее иллюзию. Каждый раз, когда их команда ходила на обед, она видела только его — и была уверена, что это свидание. За считаные месяцы Лили убедила себя, что они в отношениях, а когда я пыталась доказать ей обратное, она все больше раздражалась, доходя до того, что обвиняла меня в попытке их разлучить. Ее поведение было не таким нестабильным, как у других пациентов, и она не представляла угрозы ни для себя, ни для него, поэтому я продолжала работать с ней, пытаясь контролировать состояние. Должно быть, какая-то часть ее осознавала, что все это — бред. Она никогда не заходила настолько далеко, чтобы иллюзия рухнула. Это давало мне надежду.»

Я хватаю дневник Лили и лихорадочно пролистываю страницы, снова перечитывая ее записи, но не могу найти в них никакого смысла. Глубоко вздыхаю, чувствуя, как глаза наполняются слезами, когда я веду пальцами по ее почерку, не понимая, чему верить.

Зейн действительно приносил свежие цветы в офис дважды в неделю, потому что они напоминали ему о матери. Ее цветы помогали ему чувствовать ее присутствие.

Его мать выращивала цветы для его отца — в каждом был скрытый смысл. Это была традиция, которую он всегда любил и надеялся продолжить со своей женой. Именно поэтому читать ее записи было так больно — потому что я думала, что он разделил эту традицию с Лили. Я отчетливо помню, как она говорила, что он подарил ей розы… А ведь он сам говорил мне, что розы предназначены только для его жены.

Я лихорадочно ищу в дневнике дату и чувствую, как из груди вырывается сдавленный всхлип, когда наконец ее нахожу. Теперь, глядя на нее свежим взглядом, я понимаю — день, когда Лили утверждала, что получила букет роз от Зейна, был днем рождения его матери. Они никогда не предназначались для Лили, так ведь?

Легкие жжет от нехватки воздуха, пока я снова и снова перечитываю те самые записи, что убедили меня в его измене, сжимая в руках отчеты доктора Блэк. Я вспоминаю, как Зейн позволил мне пересмотреть записи с камер во всех своих отелях, показывал каждую командировку. Я видела те цветы в его кабинете, но тогда не придала этому значения. Я была слишком сосредоточена на поиске того, чего там просто не было.

— Лили… — шепчу я. — Что же я наделала? Что мы обе наделали?

Я прижимаю ее дневник к груди и опускаюсь на пол — точно так же, как тогда, когда читала ее предсмертное письмо. Горячие слезы катятся по щекам, и я изо всех сил пытаюсь дышать сквозь боль.

Каждый раз, когда Зейн уезжал в командировку, мы разговаривали по телефону до глубокой ночи. Но я это проигнорировала. Я убедила себя, что он звонил мне после того, как был с Лили — и ненавидела его за это, годами жила с этим. Но теперь, оглядываясь назад, мне вдруг кажется, что это невозможно. Тогда это казалось очевидным, неоспоримым.