Джанетт Лайнс
Сад чудес и волшебная арфа
Jeanette Lynes
THE APOTHECARY'S GARDEN
Copyright © Jeanette Lynes, 2002
© Н. Б. Буравова, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство Азбука», 2025 Издательство Иностранка®
Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий
* * *
Первый встречный, если ты, проходя, захочешь
Заговорить со мною, почему бы тебе не заговорить
Со мною? Почему бы и мне не начать разговора с тобой?
Уолт Уитмен. «Листья травы». Из цикла «Посвящения». 23. Тебе [1]
Глотаешь ты жадно разреженный воздух
этой планеты, словно прежде не ведал иного.
Бронвен Уоллес. «Обычное волшебство»
Не столь уж и давно, хоть и до того, как была построена Великая железнодорожная магистраль, матушка, одаренная арфистка, известная всему Онтарио, часто устраивала импровизированные концерты, играя в большом саду за нашим домом на Пиннакл-стрит. И так сладкозвучно пела ее арфа, звеня струнами, словно колокольчиками, что песня эта манила к себе жителей городка, летним вечером выходивших на прогулку, и они шли по мощеной дорожке к нам в сад и там застывали среди осиянных фонарями деревьев, зачарованные и дивной музыкой, окутывающей пышные цветочные клумбы, и острыми, пряными ароматами, разносящимися от множества душистых грядок с целебными травами, которые в изобилии выращивал мой отец для своих аптекарских трудов. Наш сад в те ночи служил успокоительным бальзамом. Отец тоже наслаждался этими концертами, расположившись на скамейке у большого замшелого камня. Я устраивалась рядом с ним, и мы оба преисполнялись гордости.
Родителей знали и почитали в нашем Бельвиле, правда, по-иному, нежели, например, Корби, Свитов, Моуди, Нозуорти или Флинтов, а просто за талантливость: мать как даровитую музыкантшу, а отца – как выдающегося аптекаря.
Иногда они словно обменивались некоторыми чертами характера, поскольку обширные познания матери в области лекарственных растений служили неоценимым подспорьем в фармацевтическом бизнесе всей нашей семьи. Отец гордился мамой и всегда отдавал должное ее знаниям и участию. Да и люди нередко называли «аптекарями» обоих моих родителей. Мать подробно записывала всё связанное с лекарственными травами, с разными видами коры, ягод, грибов, семян и даже ползучих лиан, а также рецепты всевозможных мазей, примочек, припарок, отваров и настоек. Имелись в ее блокнотах и средства народной медицины, великодушно переданные одной сведущей местной жительницей, с которой она зналась.
Какое счастье, что мама это записывала, ведь иначе все ее знания о природных лекарствах, и особенно о рецептах их приготовления, оказались бы утеряны, когда в 1842 году пневмония – а вовсе не холера – украла ее у нас.
По сей день сад моей матери, а теперь уже мой, славится превосходными цветами и лекарственными растениями. Со временем из разговоров о некоем «утешительном оазисе на Пиннакл-стрит», словно из семенных коробочек, выросли пышные фантазии: люди утверждают, будто из зеленой беседки за нашим домом ночами до сих пор иногда слышна музыка. Некий потусторонний аспект, свойственный моему саду, теперь служит мне еще и основным источником дохода. Останавливаясь на вокзале у моей тележки с цветами и букетами, люди угощают меня воспоминаниями о том, как волшебно матушка играла на арфе в цветущем саду.
Отец после смерти матери редко заходил в сад, поэтому вся эта растительная роскошь осталась на моем попечении и сделалась для меня и радостью, и пропитанием. Я повесила на ворота табличку: «Частное владение – вход воспрещен». Так рано потеряв мать, да и позже, после несчастья, случившегося в Кобурге, я укрывалась в зеленом святилище сада, словно в шали, сотканной из цветов и мелиссы. И после того как в прошлом году скоропостижно скончался отец, а я оказалась на грани финансового краха, этот цветочный приют снова понадобился мне. Теперь же обстоятельства вынуждают стебель за стеблем рубить священное убежище, превращая его в монеты, дабы оплачивать еду и другие насущные нужды.
По мнению здешних обитателей, я могу вырастить что угодно. «Ах, эта девушка с цветами… да у нее и сухая палка зазеленеет». Как мне бы хотелось, чтобы они ограничились словом «девушка» и заморозили меня во времени. Сейчас мне двадцать восемь, и да, я хорошо разбираюсь в садоводстве. Вот только не знаю, как вырастить еще хоть кусочек жизни.
Я разорена и одинока, если не считать хромого мальчика-сироты, живущего под моей крышей. Которая к тому же еще и протекает.
Я такая легкая, что меня может унести ветром, словно пушистый шарик одуванчика. Состояние, вызванное голодом. Глядя на себя со стороны, как в стереоскоп, что я вижу?
Женщина в траурной юбке, свободно болтающейся на костлявых бедрах, толкает по дороге тележку.
Часть I
Тысячелистник
Здравствуй, о, здравствуй,
Мой тысячелистник прекрасный.
Трижды Господь тебя благослови,
Моего милого нынче мне покажи,
До меня доведи, да и тут остави.
Приворотное заклинание на траву
Глава 1
На берегах залива Квинте. 1860 год
Когда Лаванда Фитч катила свою уставленную цветами тележку к железнодорожной станции, воздух наполнялся благоуханием, которого она не замечала с тех пор, как в их деревне останавливался цирк. Пахло поздним летом: соломой, сушеным клевером, птичьим кормом, перемолотой крупой, с ближайшей винокурни доносился спиртовой дух. К этим ароматам примешивались табак, помада, одеколон, щелочное мыло, нафталиновые шарики, зловоние взрослых организмов, очень давно не знавших воды. Свой шлейф запахов оставили и разношерстные существа, проносившиеся мимо и тоже направлявшиеся к поезду.
Людей по дороге шло больше обычного; кругом царила суета, кутерьма, суматоха. Должно быть, на поезде прибывает кто-то особенный, подумала Лаванда, высокопоставленный сановник или знаменитая певица, звезда театральной сцены или герой нашумевшей любовной истории. Кто-то из королевской семьи? Нет, вряд ли – принцу Уэльскому еще неделю добираться до их берегов.
Несколько дам, торопливо вышагивающих рядом с Лавандой, оживленно бормотали, но прошли мимо так быстро, что смысл их речей от нее ускользнул, унесенный хриплым дыханием, судорожно вырывавшимся из ее напряженного рта, когда она из последних сил лавировала своей тяжелой тележкой. Лаванда вовсе не завидовала их изящным шляпкам, красивым платьям. Хоть они и составляли разительный контраст ее собственному уныло-траурному наряду: темным юбке и блузке да серо-черному капору. Эти болтливые дамы оставили Лаванду далеко позади, недоумевая, почему она не слышала о знаменитой особе, которая должна прибыть на поезде.
Впрочем, удивляться тут было нечему, учитывая, что девушка почти неделю не выбиралась из своего сада и дома на Пиннакл-стрит. Она собирала травы, а затем заметно опустошила клумбы, нарезая цветы, которые собиралась продать в тот день на привокзальном рынке. И старательно избегала магазинов с их искушениями: все ее и без того скудные средства шли на суповые кости для ужинов и ленты для венков и букетов. Лаванда и так сильно задолжала Холтону и будет держаться подальше от его галантерейно-бакалейной лавки, пока не расплатится. А ведь еще и гробовщик уже больше года все ждет платы за похороны отца.
На дороге Лаванду словно захлестнули волны людского моря. Правда, в отличие от нее, многочисленное человеческое стадо не тащило с собой букетов, бутоньерок, венков и прочего груза, поэтому даже едва бредущие деревенские старики, которых время пригнуло к земле, словно буря с Онтарио – сосны, казались попрыгунчиками рядом с нею, через силу толкающей тележку, доверху заполненную цветами.
